Маргарита Шелехова - Последнее лето в национальном парке
За зиму я успела купить все необходимое для себя и ребенка, включая большой запас продуктов, детскую кроватку и стиральную машину «Малютка». Чувствовала я себя превосходно, и мои ежемесячные анализы были в полном порядке — Барон прикрепил меня к приличному медицинскому заведению. И вообще тысячи мелочей моей дальнейшей жизни были продуманы, упорядочены и раскрашены в нужный колер, и сама мысль, что они образуют разноцветную блестящую мозаику, приводила их и меня в искреннее восхищение. Немаловажной деталью этой мозаики был предстоящий осенью обмен московской квартиры на питерскую. В конце концов, мои предки жили в Петербурге, что, несомненно, делало честь их вкусу.
— Кошки на душе не скребут? — спросил меня как-то Барон, когда мы с ним опробовали мое новенькое приобретение, имевшее ранг мечты.
— Никогда, — сказала я, покривив душой, — но с марта, когда перестану работать, будет тяжеловато. Такое уж незабываемое лето, доктор, выдалось!
— А попробуй, — кивнул он на мою покупку, — выплеснешь и забудешь, а заодно и меня развлечешь.
— Хорошая идея, — сказала я, еще раз обласкав взглядом свой новенький note-book, и вскоре села за клавиатуру и сочинила мелодию о пакавенском лете, прожив его еще раз. Хэппи-энд был сентиментален и правдоподобен, ведь постороннему читателю правда была не нужна. Кое-что, в отличие от романа, придуманного героиней той счастливой ночью после первого свидания, в этой версии все-таки случалось, и мясника мы убили все вместе, потому что не хотели вражды и розни в Национальном парке, но, на первый взгляд, это была второстепенная параллельная история — параллельная той, где рассказывалось, как люди искали друг друга и нашли — ведь все мы ищем это, и только это.
И не секрет, ведь — о, господи! — что, опускаясь в бездны морские, и подымаясь на Эверест, и уплывая в космические дали — всегда и везде мы ищем только своего двойника, и он является нам — то ли наяву, то ли в зеркале, то ли в молитве. И разве там, на далекой планете, нас когда-нибудь интересовали всерьез тайны океана Солярис? Ведь Солярис только затем и существует, чтобы мы возвращались и прибивались к тому берегу, где нас кто-нибудь ждет. Моя героиня искала в лесу, искала на небе, а нашла в зеркале — вот и весь сказ, но как написать об этом, когда всем хочется другого, и земное притяжение снова и снова влечет бездумного читателя на тропинки пакавенского леса, и там, за поворотом на Кавену…
Мой личный сценарий, однако, выглядел теперь по-другому — Красная Шапочка по заданию «матери» (Центр-Юстасу) инспектирует лес и пресекает попытки волка отобрать квартиру у пожилой пенсионерки, заядлой пикетчицы, путем умервщления последней. Возвращать волка в его естественную экологическую среду нет смысла — все тесты указывают на то, что он уже стал людоедом, поэтому проводится санитарная чистка леса с помощью специальной службы.
В финале всем раздаются пирожки с тротилом и списками оставшихся людоедов, и разве могут сравниться эти ответственные игры с удручающе утомительными примерками хрустальных туфелек, от которых большой палец распухает и пахнет прокисшим мясным бульоном, как у полковника Гербиха во время беседы с подпоручиком Дубом и рядовым Швейком?
Глава 17
Весна бывает на дворе, в душе и пражской — все остальное про весну можно найти у Фета, Майкова, Тютчева и Шевчука. До весны было уже рукой подать, и масленичное солнышко слегка пригревало голову, и в ярких дневных лучах, как в рентгене, проявлялась устаревшая и пыльная суть темных зимних одежд, и сердце требовало многоцветья, но ноги все еще хлюпали в серой раскисшей хляби холодного посола, и толпы на городских улицах никак не решались перейти на радужную форму одежду.
У стремительно надвигающейся весны были свои приметы — душа пела от новых свобод, захлебываясь стремительным потоком откровений, дорогое и близкое понятие «ударник коммунистического труда» к масленице казалось уже каким-то устаревшим, а публичные выступления экономистов отбирали зрителей даже у Жванецкого — сам не раз жаловался! Всем страстно хотелось митинговать и вообще лично участвовать в историческом процессе, обещавшем невиданную гармонию сфер и новую иерархию избранников при полном соборном равенстве в божественных Эмпиреях.
— А вы читали статью в последнем «Огоньке»? — спрашивали в мире горним, а в дольним мире под сурдинку шли неправильные процессы брожения, грозившие превратить молодое вино в кислую неаппетитную среду. Ведомства готовились к войне цен, жалуясь на внезапно отказавшее оборудование, людей потихоньку выбрасывали на улицы, чтобы отлучить от государственного пирога, профсоюзы картинно разводили руками, оправдываясь необходимостью реформ, и прошлогодняя атака на бюрократов повредила только новому герою Эльдара Рязанова, но, не играй он на флейте и не ходи налево, все бы обошлось без потерь. На сцену выходили те, кто не собирался изменить мир к лучшему, а собирался существовать за его счет, накрепко присосавшись к чужим кровавым ранкам.
Искренне жаль было выпадать сейчас из этого динамичного социума, но у меня были более важные дела. Я была абсолютно уверена, что родится девочка, и отклонения от намеченных планов начались в предпоследний зимний день, когда я зашла провести ультразвуковое исследование. С утра жизнь казалась прекрасной, потому что я получила последний приличный гонорар и собиралась садиться, наконец, за свою эпохальную статью, чтобы летними дачными вечерами начать ка-кую-нибудь новенькую. Меня теперь хватало на все!
— Кажется, мальчик, — сказал мне врач, вглядываясь в монитор.
— Это ошибка, — возразила я, побледнев.
— Мальчик! — повторил врач с мгновенно окаменевшей уверенностью, — и, при том, очевидный!
— Мальчик, мальчик, — повторяла я про себя в метро убитым голосом, и поезда с трудом дотягивали до следующей станции, — мальчики к войне родятся…
К последней станции метро в голове уже роились мысли о неуставных отношениях в армии, количестве копченых угрей, запрашиваемых военкомами, мальчишеской страсти к пиротехнике, детской комнате милиции и прочих ужасах, подстерегающих моего малыша на тернистом пути становления личности, включая американские мультики о звездных войнах. Мечта о бантике приказала долго жить, пора было учиться складывать железные элементы конструктора в авианосцы, танки и прочие атрибуты зрелого бога Марса.
Я пришла к себе, и замок в моей двери оказался взломанным, в комнате было все перевернуто, и оторванная ножка у тряпочной Спиридоновой выглядела на удивление худой и плоской. Вор знал, что искал — мои бумаги и записи его явно не интересовали, и это был, наверняка, кто-то из тех, с кем я имела дело по коммерческой линии. Пару писем с неясными угрозами и глухими проклятьями я уже имела, но это было по другой линии.
— Будет занятно, если они подружатся друг с другом, — думала я о своих доброжелателях по разным линиям.
Поскольку жила я, как истинная революционерка, на нелегальном положении, то вызывать милицию не хотелось. Спустя некоторое время пришлось осознать, что мой новенький note-book тоже исчез, и это было последней каплей в горькой чаше. Я подобрала с пола дискету со своими воспоминаниями и почувствовала себя из рук вон плохо.
Человек предполагает, а вор располагает — это было для меня новостью. Ранее криминальный мир существовал отдельно от меня где-то в старой Одессе, и мы никогда не встречались. Золотое яйцо Фаберже до недавнего времени было только семейной реликвией, а все остальное тоже не представляло жизненной ценности — укради, и я отобедаю в ближайшие выходные у родственников, а потом получу очередную зарплату и материальную помощь от профсоюзной организации. А теперь, вот, ограбили так, что поневоле задумаешься о социальной защищенности и прочих преимуществах душелюбия и людоведения, которых я лишилась по собственной воле. Мурка с Сонькой уже не казались мне веселыми персонажами далекого прошлого, это была сегодняшняя сволочь, и ничего сделать сейчас я не могла. И вообще все складывалось не по правилам!
Мне не повезло, однажды у меня была дочь, но я упустила свой шанс и не дала ей своего имени. Мне не повезло, но я стала дерзкой бабой, и, слегка отлежавшись, решила перехитрить судьбу. В конце концов, Солоха и с сыном через трубу летала. В этом мире, как в судебной практике, можно все изменить, нужно лишь вовремя создать прецедент для грядущих ссылок. Что же, будем пока поливать клумбу керосином, чтобы не заржавело — временное отступление с черной меткой на глазу, прослезившемся от дыма отечества. Сейчас нужно выжить!
— По крайней мере, это честно, — сформулировала я эпитафию и задала вопрос зеркальцу, исходя из новой реальности:
— Здравствуй, зеркальце! Скажи да всю правду доложи: я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?
