Роман - Сорокин Владимир Георгиевич
Все, за исключением жениха и невесты, выпивали, закусывали, наперебой говорили и смеялись.
Роман и Татьяна сидели во главе стола, замерев в блаженном оцепенении. Роман держал Татьяну за руку, глаза их постоянно встречались и подолгу не отрывались друг от друга. И если раньше Татьяна не выдерживала этого противостояния очей и опускала свои глаза, то теперь – наоборот, первым отводил взгляд Роман, сжимая её руку до боли и бледнея от переполняющей его любви.
Вдруг среди общего оживления Антон Петрович приподнялся со своего места, поправил пенсне и молча поднял свои громадные ладони, прося тишины. Когда она наступила, он опустил руки, помолчал и заговорил:
– Браво! – воскликнул Красновский и зааплодировал вместе с Куницыным и Лидией Константиновной.
Антон Петрович же подошёл к Татьяне и, опустившись на колено, поцеловал ей руку.
– Всё это для тебя, светлый ангел наш, – произнёс он, держа Татьянину руку, – но и с резюме. Сейчас я кое-кого поймаю на забывчивости.
Он приподнялся с колена и подошёл к тётушке, радостно продолжавшей аплодировать.
– Несравненная Лидия Константиновна, тебе этот монолог ничего не напомнил? – спросил он, наклоняясь к ней.
Она удивлённо и радостно посмотрела на него:
– Этот? Мне? Антошенька… я, право…
– Ну, ну! – хитро усмехнулся Антон Петрович, подмигивая молодым.
– Постой, постой! – воскликнула вдруг тётушка. – Антоша. Это же. Ах!
Она обняла его большую, склонённую к ней голову и замерла, прижавшись к нему.
– Секреты, семейные секреты! – засмеялся Красновский, проворно наполняя рюмки.
– Это любовь, – уверенно сказал Куницын.
Лидия Константиновна повернулась к ним. В её глазах стояли слёзы.
– Это он читал мне… читал ночью под нашим балконом, бросив в окошко камушком… мне было тогда восемнадцать. И он был… – она посмотрела на Антона Петровича, – …он был в костюме Ромео.
– Ромео?! – тряхнул головой Красновский. – Какой романтизм! Ночью посреди прозаичного города в костюме Ромео! Невероятно!
– Вы помните, как это было? – спросил Куницын, приподнимаясь с места.
– Прекрасно помню, – тихо ответил Воспенников. – Ночь. Ни души. Её балкон и она в белом пеньюаре. И я читаю. И я люблю. Люблю её.
Голос его дрожал, за стёклами пенсне блестели наполнившиеся слезами глаза. Куницын молча подошёл к нему, обнял и поцеловал.
Тётушка тоже встала и прижалась к своему супругу, повторяя:
– Антошенька… милый мой Антошенька…
– И я читал, я читал сейчас это и молодым, и нам, старикам, хоть, наверно, молодым это смешным покажется. Так, Рома? Если так, то я не сержусь, право, не сержусь…
Роман встал с бокалом в руке и сказал:
– Милый дядюшка. Искреннее чувство смешным может показаться только глупцам и пошлякам. Я люблю вас. Я люблю вас всех, присутствующих здесь и радующихся нашему счастью. Радующихся искренно и непосредственно. Я предлагаю выпить за непосредственность, то есть за эту черту ваших характеров… нет! Это слишком длинно! За вашу любовь, дорогие мои люди!
Роман протянул вперёд свой бокал, и через мгновение с ним чокнулись бы все присутствующие, но за тёмными окнами послышался шум подъехавшей коляски.
– Это Надюша! – воскликнул Красновский. – Умоляю вас, друзья, подождите, не пейте без неё, она нам этого никогда не простит!
– Подождём, подождём, конечно! – Антон Петрович поставил свою рюмку на стол.
– Для Надежды Георгиевны я повторю свой тост ещё раз!
– Быстро Гаврила управился! Ай да конюх!
– Встретим, встретим вновь прибывших, друзья!
Шумно отодвигая стулья, все стали выбираться из-за стола.
Дверь в гостиную распахнулась, и первой вошла Надежда Георгиевна Красновская. В руках у неё был букет алых роз, на лице удивление смешалось с живым любопытством.
– Надюшенька! Наконец-то! – замахал руками Пётр Игнатьевич, подходя к супруге и целуя ей руку, но она, проворно обойдя его, направилась к Роману, никого не замечая, и, подойдя, тут же спросила в свойственной ей спокойной, с оттенком надменности манере:
– Роман Алексеевич, вы женитесь?
Роман, держащий Татьяну за руку, с улыбкой поклонился Надежде Георгиевне и ответил:
– Да. Я женюсь.
– И Татьяна Александровна – ваша невеста?
– Да. Татьяна Александровна – моя невеста.
– Как дивно! А я полагала, что этот конюх всё напутал. Дивно!
В замешательстве она смотрела на радостные лица молодых, затем заговорила, стараясь придать голосу былую уверенность:
– Ну что же, тогда…
– Тогда, Наденька, тебе остаётся только поздравить жениха и невесту! – перебил её Пётр Игнатьевич, и все засмеялись.
Позади Красновской стояли Рукавитинов и Клюгин.
Николай Иванович от души смеялся, фельдшер же, как-то ухмыляясь, смотрел по сторонам.
– Ну что ж… – начала Надежда Георгиевна, вызвав новый приступ веселья.
Оглянувшись на смеющихся, она улыбнулась сама и, передав невесте розы, с достоинством поцеловала её, затем – Романа.
После Надежды Георгиевны к молодым подошёл Рукавитинов.
– Поздравляю вас, Татьяна Александровна, – сказал он и, склонив голову со стариковской трогательностью и осторожностью, поцеловал руку невесты. – От всей души желаю счастья.
– Поздравляю вас, Роман Алексеевич, – легко сжал он после этого руку Романа и, глядя мягкими, слегка грустными глазами, продолжил: – От всей души желаю счастья.
И, благожелательно склонив седую голову, отошёл в сторону, уступил место Клюгину.
– С помолвкою вас, – пробормотал Клюгин, пожимая руки молодым своей безвольною рукою и морщась так, словно у него заломило зубы.
– И нас, и нас всех с помолвкою! – возбуждённо заговорил Куницын. – И мы теперь все с вами помолвлены! Мы все нынче одним живы, одной радостью, одною молвою! Так давайте же праздновать, давайте радоваться!
– Ещё как порадуемся! – тряхнул головой Антон Петрович. – Дайте мне только пространства для речей!
– К столу, к столу, друзья!
– Непременно!
– Ромушка, Татьяна Александровна, можно к вам поближе? Господи, какие вы красивые!
– Пётр Игнатьевич, прошу покорнейше наполнить кубки!
– Спешу, спешу исполнить…
– Поля! Гаша! Почему так мало вина? Вина, вина сюда!
Появились Поля и Гаша с вином, Красновский, заполнивши рюмки и бокалы, поднялся и заговорил:
– Друзья мои! Как старый, наживший плешь профессор истории, я, вероятно, мало что смыслю в любви. Эта единственная область человеческих взаимоотношений, которая всегда притягивала меня, но и слегка пугала. В молодости, когда моя кровь ещё была кровью, а не томатным соком, коим она является теперь, я влюбился в Наденьку, ещё не понимая и не осознавая всей природы происходящего феномена. Я любил, но я не понимал, что люблю. Я понял это позднее и испытал приблизительно то же, что испытывал Колумб, плывший в Индию и наткнувшийся на новый материк, названный впоследствии Америкой. Ему было и страшно, и чудесно. Так же было и мне – и страшно, и чудесно. “Есть опьянение в бою и бездны адской на краю”. Да! Я ходил по краю адской бездны, пусть это звучит высокопарно, но это так! Любовь – адская бездна, но как она притягательна, друзья мои! Как пьянит и мутит разум жар, выходящий из неё! Как красива огнедышащая лава, клокочущая в её недрах! Мы называем эту лаву страстью, и как символично, что этимологический корень сего наименования – страх! Но! Но, друзья мои, это страх для людей робкого десятка, вроде меня, не для всех. Дабы покончить с моим недолгим хождением по краю бездны, скажу по совести: встретив Наденьку, я влюбился, влюбившись – испугался, а испугавшись – женился!
