Роман - Сорокин Владимир Георгиевич
– Сдвинуть всё! Стол на середину! – командовал он. – Цветов, цветов во все вазы! Гаша! Ещё канделябр на комод! Чтоб свет был везде! Больше свету! Как можно больше!
И вскоре гостиная наполнилась светом, цветами, а длинный стол – простыми сельскими яствами, распространившими вокруг пряный аромат.
– Поля! Неси водку мою лимонную! Давай наливки! Бочонок рома тащи из погреба, пунша подожжём! – выкрикивал Адам Ильич, прохаживаясь по гостиной. – Несите всё, ничего не жаль!
И крепкотельные пухлорукие Поля с Гашей ничего не жалели, снуя челноками между кухней, погребом и гостиной. Роман и Татьяна стояли, взявшись за руки и радостно глядя на происходящее. Молодые лица их дышали любовью ко всему окружающему, а глаза сияли так, как уготовано им сиять лишь накануне свадьбы.
Вдруг в раскрытую дверь, ко всеобщему удивлению, шагнул Гаврила и, как всегда оробев, доложил, что Воспенниковы уже здесь.
Весть эта привела всех в ещё большее удивление.
– Так скоро?! – радостно развёл руками Адам Ильич.
Из сбивчивого бурчания Гаврилы стало ясно, что едва он отправился в Крутой Яр, как встретил экипаж Воспенниковых, ехавший к лесничему в поисках Романа, так внезапно исчезнувшего из дома о. Агафона. В экипаже находились тётушка, дядя и Красновский.
Через минуту все трое вошли в ярко освещённую, празднично убранную гостиную и остановились в изумлении.
– Здравствуйте, друзья мои! – взволнованно произнёс Куницын, подходя к ним. – Здравствуйте и радуйтесь!
– Здравствуйте, – осторожно ответила тётушка, глядя на парадно одетого Куницына и машинально подавая ему руку.
– Мы, кажется, невовремя, Адам Ильич? – пробормотал Антон Петрович, щурясь на свет.
– Вовремя! Как нельзя вовремя! – Куницын поцеловал тётушкину руку. – Как хорошо, что вы здесь! Сейчас вам предстоит многое, очень многое!
В этот момент дядюшка и тётушка одновременно заметили Романа и Татьяну, стоящих у стены и держащихся за руки. Красновский, с вожделением озиравший накрытый стол, тоже перевёл взгляд на молодых.
– Рома… Танечка… – пролепетала тётушка и замерла, онемев.
Антон Петрович и Красновский молча переглянулись.
Общее замешательство подействовало и на Куницына – полуобернувшись и сжав руками свои белые перчатки, он смотрел на молодых. Посреди всеобщего оцепенения Роман взял Татьяну за руку и спокойно двинулся навстречу вошедшим. Татьяна последовала за ним. Подойдя, они остановились. Лицо Романа было спокойным и радостным, в Татьяниных чертах наряду с радостью чувствовалось и волнение.
– Тётушка, дядя, Пётр Игнатьевич, – заговорил Роман. – Мы с Татьяной Александровной любим друг друга, любим сильно, любим так, что не можем больше жить друг без друга. Мы решили пожениться. Только что я попросил у Адама Ильича Таниной руки. Он благословил нас.
Роман замолчал. Все стояли молча. Знакомым жестом тётушка поднесла руки к щекам, и глаза её заблестели от слёз.
Роман шагнул к ней и, взяв её руку, сжал своими пальцами:
– Тётушка, милая моя тётушка Лидия! У меня нет никого ближе вас и дяди, никто не знает меня лучше вас, я люблю вас как мать и отца, ваше слово, ваше понимание… Тётушка, отчего же вы плачете? – Прижав её руку к груди, Роман смотрел в её полные слёз глаза. – Неужели вы огорчены? Так ли это? Неужели вам не по сердцу мой выбор? Вы не любите Татьяну? Я не поверю, никогда не поверю! Тётушка! Ради всего святого, скажите… согласны ли вы? Дядя Антон, скажите нам! Что же вы молчите? Неужели вам не видно, что мы с Таней должны быть вместе?
Едва Роман произнёс это, как тётушка со слезами бросилась обнимать и целовать Татьяну, после обняла их обоих и заплакала. Антон Петрович в свою очередь с осторожной угловатостью опустил свои огромные руки на вздрагивающие тётушкины плечи, по щекам его текли слёзы.
Плакала и Татьяна, дрожали седые усы у Адама Ильича, слёзы блестели в маленьких глазках Красновского. Только один Роман по-детски радостно и самозабвенно улыбался, прижавшись своей щекой к тётушкиной.
– Господи… – произнесла наконец тётушка, поднимая своё лицо. – Ромушка… Танечка… простите меня, милые вы мои… – Вытащив платочек из рукава тёмно-зелёного старомодного платья, она вытерла слёзы и, помолчав, сказала:
– Милые мои дети. Будьте счастливы. Я… я люблю вас. Мы все любим вас и желаем вам счастья. Все, все!
Она быстро взяла Татьяну за плечи и поцеловала в обе щеки:
– Танечка… славная моя, добрая, чистая Танечка. Ты любишь его? Но нет, молчи! Вижу по глазам, что любишь! Нет, нет, скажи всё-таки! Скажи, милая, – любишь?
– Люблю, – произнесла Татьяна.
Это вызвало новую волну объятий и поцелуев.
– Господи, как всё сразу! Как всё неожиданно! – восклицала тётушка.
– Радость всегда внове, всегда! – повторял Куницын, в возбуждении беря за руки то Антона Петровича, то Красновского. – Друзья мои, я сегодня так счастлив, мне так хорошо, вы представить не можете! Антон Петрович, дорогой, как славно, что вы здесь! Поздравьте, поздравьте их скорее! Поздравьте наших детей!
– Лидочка, дай же и мне, наконец! – с укоризненным нетерпением заговорил Антон Петрович, пытаясь добраться до молодых.
– Милые, милые мои дети! – повторяла Лидия Константиновна, прижимаясь щеками к лицам Татьяны и Романа. – Как вы напугали меня! Как хорошо вы меня напугали!
– Чудеса просто! Как обухом по темечку, – бормотал Красновский, протискиваясь к молодым. – Татьяна Александровна, прелесть вы наша, дайте же мне расцеловать вас!
– Пётр Игнатьевич, брат, погоди! – Антон Петрович, слегка отстранив Лидию Константиновну, трижды громко расцеловал пунцовые щеки Татьяны, повторяя:
– Поздравляю… поздравляю… поздравляю, дитя моё.
Затем, несколько театрально-торжественно держа Татьяну за плечи, произнёс:
– Знай, дитя! Теперь ты уже не одна. Ты с ним и с нами навек. Твоя радость – наша радость, твоя печаль – наша печаль, твоё горе – наше горе.
– Антон Петрович, ну что ты про горе да про печаль! – воскликнул Красновский, целуя Танину руку – Татьяна Александровна, голубушка, как я рад за вас! Поздравляю от всей души, от всего сердца!
Поцеловав её руку, он приблизился и стал целовать её в щёки.
– Роман! – прерывистым от волнения голосом произнёс Антон Петрович и крепко обнял жениха. – Эх… Гамлет ты наш! Поздравляю тебя…
Они поцеловались.
– Почти до апоплексии довёл, ах ты, разбойник! – бормотал дядя, обнимая Романа, – Рад, рад, рад за тебя! Тыщу раз согласен! Она – чудо, чудо… Она…
Он взял руку Татьяны и Романа и, соединив их, крепко сжал:
– Вот так теперь!
– Слава Богу, слава Богу! – повторял Куницын, в свою очередь сжимая соединённые руки жениха и невесты. – Они вместе, и мы вместе! Будем вместе свою старость пестовать да на них радоваться!
– Да, но как резко, как по-суворовски резко и быстро! – качал головой Красновский. – Раз – и на тебе! Жених и невеста! У нас здесь – под боком, в нашем лесу!
– Всё верно, всё правильно! – загремел Антон Петрович, отерев платком слёзы и обретя былую уверенность в голосе. – Молодец, Рома! Я сам Лидочку в церковь повёл, едва завидел! Как можно сдерживать любовь! Сей зверь клеток не терпит!
– Теперь все мы вместе, все вместе, – повторял Куницын.
– Адам Ильич, дорогой Адам Ильич! Представляю, как вы счастливы! – приблизилась к нему Лидия Константиновна.
– Нет, не можете представить! – Он порывисто поцеловал её руку. – Я теперь словно родился заново! Я сегодня праздную их помолвку и моё второе рождение!
– Отлично сказано! – воскликнул Антон Петрович. – Право, отлично! За эти два события и выпить не грех!
– Ах да! Конечно! Я и забыл совсем! – засуетился Куницын. – Прошу вас, прошу к столу! Сегодня и отныне всегда – здесь всё ваше, всё на радость!
– Эх, каков стол! – качнул головой Красновский. – Жаль, Надюшеньки нет.
– Как нет? – удивился Куницын. – Почему? Пошлём за ней немедленно! Гаврила! Гаврила!
И тут же конюх был послан за Надеждой Георгиевной, Рукавитиновым и Клюгиным. Лишь батюшку с попадьёй решили не тревожить в столь позднюю пору и поведать им обо всём завтра. За столом же царили радость и веселье.
