Чак Паланик - Рэнт: Биография Бастера Кейси
Насколько я помню, день был такой черно-белый, что мои глаза так и искали пятнышко цвета. Потому я и заметила крошечный отблеск золота. Далеко, посреди замерзшей реки, на тонком льду над глубокой водой, я увидела крошечную яркую золотую искорку.
Тина Самсинг(автосалочница): Грин Симмс, конечно, скажет вам, что Рэнт был чокнутый. Сам-то он фактически из элиты и не хочет, чтобы новый порядок ставил его положение под угрозу.
Айрин Кейси: Я поддела носком теннисной туфли то, что там блестело. Круглое и яркое. Монетка. Подтянула длинный рукав кофты, чтобы манжета не запачкалась, и наклонилась, чтобы потрогать монету. Может, шоколадная? Шоколадная «пиратская монета» в золотой фольге из нашего магазина. Другой рукой я придержала волосы на затылке, чтобы не мешали смотреть.
Речной лед был с песком, но все равно скользкий. А подо льдом вода такая глубокая, что почти черная.
Я ухватила монетку двумя пальцами и вытащила из грязного льда.
Где-то за деревьями и рогозом послышался лай. Собаки рычали и щелкали зубами.
Я прикусила монету: твердая, не ломается, пристает к губам на холоде. Настоящая монета. Сокровище. Я лижу золото, дата выпуска...
— Привет.
Кто-то сказал: Привет.
Невидимые собаки где-то выли.
Сзади, по самому глубокому месту, теперь гладкому как стекло, подошел мужчина. Вокруг нас лед. Он сказал:
— Как ты мило выглядишь!..
Рождественское небо висело над ним, голубое как мулине.
Эхо Лоуренс: Они не знают, что я это видела, но я проснулась на заднем сиденье машины и видела, как Шот поцеловал Недди Нельсона в губы. Шот сказал:
— Вот теперь ты заразился.
А Недди ему:
— Надеюсь! Второй раз терпеть не буду.
Айрин Кейси: Мужчина протянул руку и пощупал рукав моей кофты. Потом сказал:
— Какая прелесть!
Я попятилась, крепко сжимая в кулаке золотую монету, пряча на случай, если она его. Кивая на рогоз, я сказала:
— Там дикие псы, мистер.
Его глаза и рот не выглядели никак. Он не улыбался, не хмурился, а был просто как когда люди бывают одни. Он плотнее вцепился пальцами в мою вязаную кофту и сказал:
— Расслабься.
— Не надо, мистер! Не тяните, пожалуйста!
Он потянул рукав к себе так сильно, что плечевой шов треснул, выскочила нить.
— Я тебя не обижу.
Я прятала монету, и поэтому у меня оставалась всего одна рука. Туфли скользили по льду. Чтобы спасти кофту, я ступила ближе и сказала:
— Вы же ее испортите...
Недди Нельсон: А разве вы не поняли, что бешенство — ключ ко всему?
Айрин Кейси: Эта кофта, эта белая пряжа стала как сеть. Паутина акрилового паука. Он впутал в нее обе руки, вставил пальцы в узлы и швы, и когда он встал на колени, его вес потянул меня вниз. В застегнутой на все пуговицы кофте я пыталась уклониться от его дыхания призрака, а потом он лег на грязный лед и утянул меня за собой. Мы были связаны, спутаны.
В кустах вокруг лаяли собаки. Мужчина собрал губы в трубочку:
— Ш-ш-ш! Тише!
Сердце в его пальто: один глухой стук на четыре скачка моего.
Он закатил глаза в сторону лая и собак, и я сказала себе, что он меня спасает. Что все в порядке. Он просто схватил меня и повалил, чтобы защитить. Он услышал как сюда бежит собачья стая, и решил спрятаться.
Когда лай стих, отдалился, не доставая пальцев из моей кофты, он посмотрел на меня — так близко, что видел только мои глаза. Касаясь своими ресницами моих, он спросил:
— Ты никогда не думала, кто твой настоящий папа?
Недди Нельсон: Разве не бешенство заглушает порты, чтобы вы перестали подключаться к «пикам»? Разве тогда вы не можете отправиться в прошлое?
Айрин Кейси: Помню, что я пыталась задержать дыхание, потому что каждый раз, когда я выдыхала, он придавливал меня еще сильнее, и мой следующий вдох был меньше. Он давил мои внутренности, давил и давил, пока в глазах у меня не завертелись искры. В небе из голубого шелка.
Он сказал:
— Я смотрел, что у тебя в мусорке.
Я помню длинные рукава кофты, закрученные и обвернутые вокруг меня, плотно, как те рубашки, которые надевают в кино сумасшедшим, чтобы не двигали руками. Все мои пальцы привязаны по-разному.
Он сказал, что по мусору знает, сколько прошло часов и минут с моих последних месячных. И сказал, что ребенок, который у меня будет прямо сейчас, почти наверняка родится мальчиком. Он станет королем, этот мальчик. Императором. Гением, который сделает меня богатой и возвысит над всеми остальными женщинами.
И с каждым моим выдохом он становился все тяжелее, а мое дыхание все мельче, пока я наполовину не потеряла сознание.
Недди Нельсон: Уж не поэтому ли правительство так настаивало, чтобы всем сделали порты? Чтобы не слишком много народу занималось автосалками и вмешивалось в историю?
Айрин Кейси: Воздух пах, как чистая вода в чистом стакане в жаркий день. Лед не пах никак. Земля отвердела. Река замерзла. Ветра не было. Мы были как будто вне времени. Ничего не происходило, кроме нас.
Он сказал, что мальчиковые сперматозоиды плавают быстрее, но живут не так долго, как девочкины. Его дыхание пахло, как отрыжка после свиной сардельки на завтрак.
Я сказала, что хочу писать.
А он сказал:
— Когда закончим.
Недди Нельсон: Разве вы не знаете о тайном эффекте, который вещает государство? Люди даже этого не осознают, но разве этот эффект не держит вас здесь, чтобы вы не вмешивались в историю?
Айрин Кейси: Я помню, я извинялась, что на него написала. И на него, и на себя. Но было так больно, а от холодного воздуха еще больнее. В то время, когда я выходила на улицу, я надевала девять или десять пар трусов. Чтобы казалось, будто у меня уже есть бедра.
Я не хотела, но когда он расстегнул мою ширинку и просунул во все эти трусы свой холодный большой палец, внутрь меня, я описалась. Горячее поползло сквозь белье и джинсы. Горячее впиталось в пряжу. А я вся холодная как лед.
В грязи, в моей рождественской кофте, мужчина выжимает из меня воздух и называет меня «...матерью будущего...», я даже не могла представить, что бывает еще хуже.
Я помню, как он крутил руку перед моим носом пальцы мокрые и дымятся на холоде, а я говорила: Извините.
Я сказала:
— Уже все!
Он засунул мокрые пальцы в меня, а я все еще называла его «мистер». Говорила:
— Собаки давно убежали!
Недди Нельсон: Разве Историки не называют это Забвением, местом вне пространства, где время встало? Местом вне времени.
Айрин Кейси: Этот мужчина поднес колено к моей груди, как будто хотел встать на мне на колени, и зацепил носком черной туфли ширинку моих джинсов. Когда он стянул джинсы и трусы мне на щиколотки и притоптал их, я подумала, сколько народу село за рождественский ужин у меня дома. Слишком много, чтобы мать меня хватилась.
Эхо Лоуренс: То пасхальное яйцо, что Рэнт мне оставил, — он написал на нем что-то белым воском, чтобы, окунув его в краску, я смогла прочитать скрытое послание.
Айрин Кейси: Это хуже, чем когда Бейсин Карлайл со всей силы прибивает тебя мячом во время игры в вышибалы. Хуже, чем спазмы от месячных. Он тыкал, толкал, шерудил внутри, очень больно. Колючий песок, грязная вода, талый лед. Тонкий лед растаял подо мной в грязную лужу.
Я представила себе застрявший кусочек ткани, который снова и снова медленно прошивает огромная швейная машинка.
Мои руки связаны плотно, как у младенца или мумии — или новорожденного, или беспомощного мертвеца, — а мужчина двигался на мне, быстрее, пока не остановился, и все его мышцы и суставы стали твердые как камень, как замороженные.
Потом он весь расслабился, размягчился, но меня не отпустил. Цепко держал меня.
Его сердце стало биться медленнее. Он сказал:
— Пока еще не получилось. На всякий случай нам придется повторить.
Эхо Лоуренс: Вместо краски я опустила яйцо в чашку кофе. Когда я выпила кофе, яйцо осталось на дне бумажного стаканчика. Рэнт написал мне: «Через три дня я воскресну из мертвых». Какая-то пасхальная цитата.
Айрин Кейси: Пока он ждал, он понюхал свою руку и сказал:
— Ты пахнешь совсем как твоя мама, и бабушка, и прабабушка в этом возрасте...
Ничто не двигалось. Никго не лаял.
— Роди этого ребенка, — прошептал он, прижавшись ртом к моим глазам, губами к моим плотно сжатым векам, — и ты станешь самой знаменитой матерью в истории...
Внизу он задвигался снова, вдавливая меня в лед, через лед в реку, и сказал:
— А не родишь — я вернусь и заставлю тебя родить другого...
Из полевых заметок Грина Тейлора Симмса: Если хотите знать, на моем яйце было такое тайное послание: «Иди на хрен!»
Айрин Кейси:
— Да, — сказал он, и щетина на его подбородке врезалась мне в шею. — Да. Да, о да! Пожалуйста!
