Чак Паланик - Рэнт: Биография Бастера Кейси
Я стучу и бью кулаками в дверь, мол, я знаю, что Глория и Вэкс где-то здесь, я только хочу поговорить.
Наконец я угрожаю им полицией, и кто-то открывает. За цепочкой я вижу старика. Он говорит, уходите, а то вызову полицию сам. Сказал, что его дочь, Глория Элрик, погибла почти двадцать лет назад. Она была в машине со своим парнем, а какой-то маньяк застрелил их прямо там. Незнакомец, молодой человек без явных мотивов, которого никто не знал, убил Глорию и ее парня. И старик хлопает дверью перед моим лицом.
Через дверь я спрашиваю: как звали парня?
А старик мне: Уходите!
Я кричу: Имя скажите!
И старик отвечает:
— Энтони. — Кричит через дверь: — Тони Вэксмен! А теперь уходите!
Из полевых заметок Грина Тейлора Симмса: Однако, когда путешествие завершено и задача выполнена, бессмертие, возможность жить вечно в мире, где все и вся завянут и умрут, в то время как вы копите знания и богатство, становитесь величайшим из людей — навечно, — кажется, что усилия вполне оправданны.
Недди Нельсон: Вы думаете, что настоящий Историк не убил бы вас просто так, для смеха?
Тина Самсинг: В последний раз, когда я видела Вэкса, я искала команду в платье подружки невесты. К обочине подкатывает «Роллс-Ройс-Сильвер-Клауд». На полированном боку бело-розовая надпись: «Молодожены». Окно у переднего сиденья пассажира опускается. Оттуда, перегнувшись, высовывается Вэкс. Улыбается и говорит:
— Эй, детка, залезай!
Я спрашиваю:
— Ты где пропадал?
А Вэкс отвечает:
— У меня получилось!..
— Что получилось? — спрашиваю я.
Недди Нельсон: Потом, когда Историки «выкорчевывают» своих предков, разве они не проходят долгий процесс, который называют остаточным исчезанием во время которого постепенно исчезают все следы их старого «Я»?
Тина Самсинг: Карл Вэксмен рассказывает, что у него больше нет ни будущего, ни прошлого. Ему не нужно есть, спать, стричь волосы. Ходить в туалет. Он не стареет, не болеет, и его нельзя ранить. Или убить. Он вне времени.
Вэкс говорит:
— Я без начала и конца. — И добавляет: — И я могу сделать тебя богиней.
Ага, конечно, говорю я. Как того мальчика, что сгорел в «BMW»? И ребят в «Лендровере»?
Вэкс хохочет: мол, он просто забавлялся. Говорит, когда становишься бессмертным, забываешь, что другие люди не такие, начинаешь творить всякую ересь, и кому-то обязательно голову снесет. А кричали они, говорит, смешно, умора.
Со мной, говорит, будет по-другому.
Ага, говорю. А своих маму с папой он тоже бессмертными сделал?
Дверь «Роллс-Ройса» открывается, и Вэкс говорит:
— Да залезай, детка! — Шлепает рукой по сиденью рядом с собой и говорит: — Молодость быстро кончается... Если не доверишься мне.
Но я к нему не села. Я захлопнула дверь и сказала, козел, потому что мне не звонил. Теперь, говорю, его очередь ждать.
— Я-то подожду, — отозвался Вэкс.
К нам подошли какие-то ребята-автосалочники, невесты и женихи в дешевых нарядах. Собрались вокруг «Роллса» в белых ленточках и с консервными банками на хвосте. Спрашивают, не нужна ли Вэксу команда, уже готовы лезть в салон.
Я говорю им:
— Не смейте!
Загораживаю дверь, кричу на них, чтобы уносили ноги.
— Если сядете к нему, этот чертов псих вас прикончит!
А они смотрят на меня, словно чертов псих — это я. В ту ночь, когда я в последний раз видела Вэкса, в конце он мне сказал:
— Постарайся меня не забыть, детка!
Посылает мне воздушный поцелуй, отъезжает и выруливает в поток машин.
С тех пор я не играю в командах. И надеюсь, что больше никогда не увижу Карла Вэксмена.
Недди Нельсон: А вы не думали, что старые боги и спасители вроде Аполлона, Исиды, Шивы или Иисуса — всего лишь неудачники в разбитых «Торино» и «Мустангах», которые поехали играть в автосалки и сумели «выкорчевать» своих предков? Может, все они были когда-то неудачниками, но когда их реальность стерлась, вокруг них возникла новая легенда?
Тина Самсинг: Как только я добралась домой, то позвонила этому чертовому следователю, что меня все доставал. А он говорит, никогда не слышал о Карле Вэксмене.
Аллан Блейн: Я сказал этой девушке глупость, но это было машинально, я же спасатель. Когда мы ее достали и завернули в одеяло, я сказал ей: «Везучая вы девушка!»
Тина Самсинг: На каждом нашем долбаном фото Вэкса больше нет, он исчез. Осталась только я: улыбаюсь рука обнимает пустоту. Губы бантиком целуют воздух. Даже если напрячься, я не скажу вам, карие у него были глаза или зеленые. Спросите меня еще раз через пару месяцев, и спорю на сто долларов: я скажу, что никогда и не слышала о Карле Вэксмене.
Шот Даньян: Как рассказал мне Рэнт, Симмс хотел от него не секса с предками. Теперь, когда Симмс сделал из себя супергибрид, он захотел бессмертия. Симмс сказал Рэнту отправиться в прошлое и убить свою мать. Ну и его мать тоже.
37 — Корчевание
Из полевых заметок Грина Тейлора Симмса (Историка): В Миддлтоне спящих собак все объезжают... и метафорически, и буквально.
Эхо Лоуренс (автосалочница): И мы поехали в Миддлтон. Чтобы посмотреть на миддлтонскую христианскую общину. На секс-торнадо. А если повезет, на Зубной музей и диких собак.
Недди Нельсон (автосалочник): Разве мы поехали в Миддлтон не для того, чтобы проверить, жива ли Айрин Кейси? Разве настоящей причиной не было желание узнать, выполнил ли Рэнт задание, которое дал ему Симмс?
Шот Даньян (автосалочник): Мы остановили «Кадиллак» Недди в конце усыпанной гравием дороги, которая вела к белому фермерскому дому на горизонте — дому Рэнта. Вокруг этого дома был двор, тот самый, где Рэнт подкладывал отцу под газонокосилку тухлые пасхальные яйца.
Эхо Лоуренс: Мы остановились посреди ночи и смотрели на дом. В желтом квадрате кухонного окна виднелся черный силуэт Айрин. Одной рукой она держала что-то на коленях, а другой трогала это что-то и потом отводила руку в сторону. Касалась и отводила в сторону. Свет светил сзади. Она сидела склонив голову — вышивала. Мы смотрели, пока Шот с Недди не заснули.
Шот Даньян: Пока Эхо не заснула.
Айрин Кейси (мать Рэнта): Однажды на Рождество мать и бабушка Хетти подарили мне кофту, которую они сами связали. Думаю, связала бабушка, а мама сделала всю красивую вышивку. Розовые розы, вышитые гладью и подложенные войлоком, и зеленые стебли со шнурами под стежками. Все очень сложное. Между роз были фиолетовые цветы барвинка, вышитые длинными и короткими стежками. А на фоне было так много темно-синих французских узелков и «гусеничек», что белая пряжа казалась голубой. Ни одной складочки, ни одной торчащей ниточки.
Это была кофта не для улицы, может, для церкви. Сейчас бы я положила ее под стекло, вставила в рамку и повесила на стену. Вот какой это был шедевр.
Мне не терпелось всем похвастаться, но мать сказала не выходить из дома. Когда стали собираться гости на рождественский ужин, всякие тети, дяди, кузины и кузены, в доме стало так тесно, что я легко улизнула.
Из полевых заметок Грина Тейлора Симмса: У меня пропало всякое желание писать об этом ничтожестве Рэнте Кейси. Сожалею, что обсуждал с ним свои теории о пороговом состоянии. Кейси был подвержен галлюцинациям, вызванным хроническим заболеванием, и погиб ужасной смертью в безумной надежде на спасение. Даже называя его жертвой и глупцом, мы уделяем ему слишком много внимания, превращаем его образ в мученика.
Айрин Кейси: В лесу у миддлтонской реки я гуляла и воображала, что вода — это звук проезжающих машин. Я притворялась, будто живу в шумном городе, где могут произойти всякие чудеса. В любой момент. Совсем не как в Миддлтоне, где на закате мать и тетки запирают двери. Хотя до ближайших соседей, Эллиотов, и было полмили, мать задергивала в доме все занавески, прежде чем включить хоть одну лампочку.
Мать и тетки постоянно твердили мне, что нельзя говорить с чужаками.
Но у нас никогда не было чужих. В Миддлтоне-то!
Из полевых заметок Грина Тейлора Симмса: На сегодняшний момент уже четырнадцать человек с нарушениями психики направили свои автомобили в какие-либо преграды или с обрывов и погибли, очевидно, имитируя Рэнта Кейси. Что касается лично меня, я крайне возмущен тем, что мистер Кейси объявил меня серийным насильником и убийцей.
Айрин Кейси: Обычно на реке было шумно и ветрено, но не сегодня. В то Рождество река замерзла и притихла. Земля была такая твердая, что не оставалось отпечатков. Ветер не шуршал опавшими листьями, не гремел голыми ветками. Идешь словно по черно-белой фотографии зимы — без звука, без запахов. Я была будто единственным живым существом, и двигалась только я. Изо рта вырывался пар, похожий на призраков. Воздух был такой сухой, что пальцы било током.
