Чак Паланик - Обреченные
Тут мощный океан приподнимает и бросает Мэдлантиду вниз. Пунктиры молний блещут морзянкой в иллюминаторы. О боги! Снаружи хаос.
– Господь всемогущий не затем трудится и создает души, чтобы их крал Сатана, – произносит Фест, и в его глазах сверкают отражения молний.
Моя цель, говорит он, разгромить Сатану и заново отстроить на Земле церковь Божью. Отменить контроль над рождаемостью и право на безопасный и добровольный аборт… запретить безнравственные браки между содомитами… и заткнуть финансовую бездну программ социального обеспечения.
– Вы станете карающим огненным мечом Господа! – Несгибаемый мальчик-ангел: кулаки подняты над светлой головой, сияет, как электрическая дуга, как искра, как язычок божественного пламени; крылышки – крохотные, точно у колибри, – жужжат у него за спиной. Голос звенит, будто соборные колокола: – Примкните к нам, мисс Мэдисон. Примкните и возрадуйтесь!
То есть я должна дать взбучку Сатане и урезать субсидии общественному телевидению. То есть тут у меня противоречие.
Ну нет, милый твиттерянин, может, я несколько и очарована своим ангельским поклонником и его лестным посланием, но еще не оглохла и слышу, какие суровые задачи передо мной ставят. Заманчиво представлять себя фигурой мессианского масштаба и рукой вездесущего Спасителя, но только если это не означает, что мной станут пользоваться, как дурочкой. И я справедливо протестую:
– Я не могу! Мне не одолеть Сатану! Он слишком силен!
– Нет же, – говорит мой сеновальный Ромео, – ведь вы его уже побеждали!
– Что?
– Один раз вы уже одолели Князя тьмы!
Понятия не имею, о чем толкует мой засмертный бойфренд – бывший фермер.
– Конец света назначен на этот самый день, на три часа, – говорит Фест.
На моем нисколько не поддельном «Ролексе» сейчас уже половина второго.
21 декабря, 13:30 по гавайско-алеутскому времени
Отчаянный наказ
Отправила Мэдисон Спенсер ( [email protected])
Милый твиттерянин!
В какую сторону ни посмотри из иллюминаторов моей каюты на «Пангее» – везде дождь заливает гладкую белизну. Все заполоняют голубые вспышки молний – ломаные цветные линии, неоновые вывески, рекламирующие гнев Божий. Они освещают полистироловые холмы и равнины, которые тянутся во все стороны до горизонта. Бушует неистовый ветер.
Дверь заперта, однако в каюту медленно входит фосфоресцирующая фигура. Сначала по центру двери набухает бледно-голубое пятно, сочится сквозь древесину, превращается в живот с вертикальной полоской рубашечных пуговиц. Затем гораздо выше возникают кончик голубого носа и подбородок – проступает знакомое лицо. Наконец через запертую дверь проходит неприятного вида синяя коса. Так меж нами появляется мистер Кресент Сити, который на передозе кетамина вновь покинул тело.
Моргая, он рассматривает моих гундовских обезьянок и штайфовских мишек, его взгляд останавливается на золотисто сияющем Фесте.
Согласно ангелу Фесту, раз в несколько столетий Бог выбирает посланца, который сообщает обновленные правила игры – благочестивой жизни. Моисей ли, Иисус, Мохаммед – этот человек распространяет последнюю версию «Слова Божьего 2.0». Ной, Будда или Жанна Д’Арк – посланник апгрейдит наш моральный софт, устраняет баги в этике, затачивает наши ценности под современные духовные потребности. Если верить Фесту, я не более чем последняя модификация рупора Господня на Земле.
– После того как вы предотвратите сегодняшний катаклизм, – заявляет лучезарный Фест, – вы должны прекратить всякие поползновения человека в порочную область исследования стволовых клеток.
Я переспрашиваю:
– Что, извини?
Фест настойчиво продолжает:
– Как глас Божий, вы обязаны ограничить вольготные гражданские права женщин.
Лестно быть избранной, однако новости, которые мне велят доставить, как-то не радуют.
Вскинув ручонки и размахивая ими, как проповедник, мой деревенский бойфренд вещает:
– Такова воля Божья: не должно женщинам голосовать, принимать противозачаточные средства и водить автомобили!
Покуда это дитя с арийских плакатов громыхает Господними велениями (белым не вступать в брак с черными, мужчинам с мужчинами – ни в коем случае; лицам обоего пола всенепременно делать обрезание; носить вуали – да потемнее – и паранджи), я оборачиваюсь к мистеру К., чтобы представить ему Феста. Даже смерть не выветрила из меня годы благопристойного обучения швейцарскому этикету и протоколу.
– Мистер Кресент Сити – это ангел Фест. – С приличествующим ситуации кивком я говорю: – Ангел Фест – это мистер К. Он вызывает призраков.
– Ангел Мэдисон хочет сказать, охотится за призраками, – поправляет мистер К. Он во все глаза рассматривает Феста. Мой пастушок сияет так, будто по его венам бежит летний солнечный свет. Глубоко и печально вздохнув, мистер К. произносит: – Жаль, я не ангел.
Вот тут-то, милый твиттерянин, словно удар голубой молнии, меня и осеняет идея. Я говорю мистеру К.:
– Значит, хочешь быть ангелом?
– Я просто хочу умереть. И чтобы всегда было только счастье и никакой боли.
– Найди Бога, – говорит Фест, – и обретешь мир.
– Помолчи, ангел Фест, – велю я и, чтобы не обидеть его, прибавляю: – Немножечко, ладно?
Я замечаю, что мистер К. тускнеет: из густо-синего делается бирюзовым, из лазурного – сероватым. Наше время выходит – его нездоровая печень вычищает кетамин из крови. Оттенок мистера К. меняется с цвета дроздиного яйца на бледно-голубой. Я предлагаю ему сделку:
– Передашь моим родителям послание – устрою так, что ты станешь ангелом. Обещаю.
– Послание?
– Скажи им, чтобы остановили всю эту ерунду с катаклизмом, ладно?
Мистер К. смотрит на меня изумленными наркоманскими глазами.
– И я стану ангелом?
– Передай, – говорю я, – что они – глупые лицемеры и что обязаны были сказать мне о страшной болезни почек у Тиграстика.
Мистер К., закрыв глаза, начинает кивать с таким видом, будто глубоко вникает в мои слова. Он улыбается.
– Еще скажи: я случайно убила Папчика Бена, наполовину оторвав его сардельку. Я думала, это какая-то зловредная, быстро набухающая собачья какашка. Все понятно?
Мистер К., не открывая глаз, глубокомысленно кивает. Его коса согласно покачивается.
– Кроме того, скажи: я все выдумала про Иисуса в телефоне, но, похоже, он и правда существует… – Я оборачиваюсь к Фесту, ища подтверждения. – Да?
– Все верно, – соглашается Фест.
– Главное – передай маме с папой, что я в самом деле – в самом деле – их люблю. – Придвигаясь поближе к своему светло-синему доверенному лицу, я шепчу: – И скажи, что я не брала в рот обезьяньи штучки и не зажигала ни с какими азиатскими буйволами, хорошо?
Судя по вялому лицу мистера К., я перегрузила своего вестника. Его душа исчезает, постепенно перетекая обратно, туда, где он оставил тело, бледно-голубой призрак сереет. Серый становится белым.
Стены каюты начинают вибрировать, и в чем-то даже приятное дрожание охватывает мою кровать. Запустились двигатели суперъяхты «Пангея Крусейдер». Нарастающая буря драит снаружи палубы и дребезжит снастями.
– И прежде всего, пожалуйста, – сложив мясистые ладони в молитвенном жесте, я заклинаю посредника, – передай: будут умирать – пусть наберут больших шоколадных батончиков, сколько смогут унести.
21 декабря, 13:45 по гавайско-алеутскому времени
Мерзость подстегивает катаклизм
Отправил Леонард-КлАДезь
( [email protected])
Если мы сравним древние кодексы, создававшиеся учеными с эпохи Солона, то увидим почти одинаковое описание конца времен. В мифах о так называемом Судном дне говорится о прекрасном рукотворном ребенке, ведущем своих последователей вверх по склону сияющей горы. Гора эта поднимается посреди Тихого океана, а обряд происходит в затухающем свете самого короткого дня года.
Впервые Персефона не вернется. Придет закат, но не останется живых, чтобы встретить восход.
Теперь дитя-девочку несет не пластик, а свита настоящих людей. Сопровождают ее не полиэтиленовые пакеты и бутылки из-под газировки, а земные властители и богатые вожди кланов. На каждом – роскошное малиновое одеяние. Шествие следует среди пустынной архитектуры искусственных облаков. Оно движется по крутым извилистым подъемам и спускам. Процессия взбирается все выше, покачивая кадилами со сладкими благовониями и неся зажженные свечи.
По всему окоему в послеполуденное небо, словно торнадо, поднимаются огромные клубы черного дыма. Сотрясается почва. Гора, на которую восходят люди, самая высокая в здешних землях. Ее вершина – ровное плато, и на этой высшей точке стоит могучий сияющий храм. В нем смешались готические, барочные и античные формы, купола, шпили и колоннады; кариатиды и картуши выполнены из блестящих фторполимеров. Этот полухрам, полунебоскреб венчает вершину горы.
