Герард Реве - По дороге к концу
На это простое требование — действовать последовательно — власть может ответить только одним контраргументом, заключающимся в том, что субсидирование литературы гораздо сложнее осуществить на практике, чем финансирование других форм искусства. Этого никто не отрицает: власть не сможет, например, субсидировать издательства, потому что это коммерческие учреждения (а если издательство некоммерческое, то трудности не исчезают, потому что тогда получится, что власти поощряют определенные политические или религиозные направления); короче говоря, недостает какого-то корпуса, подобного тому, что действует в театральных труппах или музыкальных коллективах, который мог бы награждать писателей по их достижениям. Поэтому правительство, в случае возможного субсидирования литературы, не может просто так передать это право третьим лицам, но вынуждено заниматься этим напрямую. И эта задача, кажется, так трудна для властей, а они могли бы избавиться от всей суматохи, если бы, например, не делая различий в качестве, принимали во внимание каждую впервые появившуюся в печати страницу литературного текста (романа, рассказа, стихотворения) и отчисляли бы автору заранее утвержденную сумму субсидии. Подобная система, сколько я над этим ни размышляю, не создает никаких сложностей как раз потому, что освобождает власти от необходимости выносить приговоры о художественных достоинствах работ. В качестве общего возражения часто выдвигается рассуждение, что в этом случае будут публиковаться слишком много бездарностей. Это неверно, так как финансовый риск издателя остается прежним. (Более того, уже теперь власти выдвигают условия дополнительного гонорара для журналов, а именно: издатель выплачивает автору определенную минимальную сумму за каждую страницу.) Может случиться так, что большее количество людей будут пробовать писать — против этого возражений нет, но их шансы на публикацию остаются прежними. Единственным результатом станет то, что издатели и редакционные коллегии журналов будут применять более строгие параметры отбора. В лучшем случае, уровень литературы поднимется; наверняка уж не понизится.
После непродолжительных и приблизительных расчетов я с изумлением открыл для себя, что речь идет о ничтожных суммах, если, например, правительство решится на дополнительный гонорар в двадцать гульденов за страницу. Учитывая, что каждый год появляется около 300 работ по 200 страниц в среднем (форсированно завышенная цифра), которые можно обозначить как нидерландскую беллетристику в первом издании, и автору доплачивали бы двадцать гульденов за каждую страницу, то даже тогда еже годная сумма не превысила бы 1,2 миллиона — столько Нидерландская Опера требует как субсидию для единоличного пользования. Если отдавать себе в этом отчет, осознаешь, как предельно скромны желания писателей — вот почему их и в печати, и на радио обвиняют в экзальтированности.
И все же предложенная мною система недостаточно справедлива, так как не содержит ни признания за качество, ни каких-либо принципов вознаграждения по потребностям. Но я не считаю возможным применение ни одного из этих параметров в ближайшем будущем. На данный момент, как мне кажется, главное — начать: с нулевого или практически нулевого вознаграждения перейти к вознаграждению по количеству напечатанного текста. Еже годную пожизненную дотацию авторам значительных трудов (на лекции для студенческого объединения «Политея» в защиту Протеста Писателей я в какой-то момент оговорился и начал с «ежегодных дотаций для реве»)[166] я нахожу вполне достойной защиты и справедливой, но чего мы должны добиться в первую очередь, так это расширения и повышения дополнительного гонорара писателям. Большинству читателей наверняка известно, что уже года два существует субсидия за напечатанную страницу, официально названная дополнительный гонорар, но ее выплачивают только некоторые литературные журналы. И не возникает никаких трудностей, измен, своеволия или ссор. Мало-помалу сумму повысили с постыдных двух гульденов за страницу в 400 слов до все еще смешных четырех гульденов, а теперь, после Протеста Писателей, государственный секретарь обратился к делегации писателей с длинной речью, в конце которой сообщил, что первого января сумму в четыре гульдена еще раз повысят на целый гульден. (Поэту М., который напряженно ждал каких-то радикальных изменений, при словах об этом гульдене понадобилось все его самообладание, чтобы не разразиться истерическим смехом. Один гульден, да, хватило же наглости. Но в Нидерландах дозволено почти все, в этом и прелесть нашей страны, на мой взгляд.)
Если кто-то считает все это нескромным и не достойным обсуждения, то он может получить от меня пару приличных пинков, потому что я совсем не считаю незначительным то, что теперь, то есть с первого января, в этой становящейся все более шикарной и эксклюзивной газете за каждый написанный мною лист я буду получать в общей сложности 12 гульденов за страницу. Как раз ради этих двенадцати гульденов я и пишу это письмо, потому что, не будь их, я пожелал бы, несмотря на мою любовь, всем вам, невидимым, пожелал бы язвы. Я работаю над письмом около двух-трех недель, учитывая все исправления и обработки. Из этого следует, что в нашей стране я никогда не смогу зарабатывать на жизнь пером. Быть может, если бы субсидии составляли примерно 25 гульденов за страницу. Наверняка, когда-нибудь так и будет, и присуждение стипендий тоже рано или поздно свершится, но у меня есть смутные подозрения, что только мои коты доживут до этого времени. Вот почему я хочу поселиться в стране, где мои писательские заработки фактически трехкратно возрастают по сравнению с тем, что я могу купить на эти деньги здесь. Вот почему я посылаю к черту весь Протест Писателей и не хочу заводиться по этому поводу, но слежу за развитием событий с болезненной внимательностью, чтобы посмотреть, что за очаровательные мальчики оспаривают у нас эти пару жалких, говеных гульденов за страницу. Я, конечно, ничего не обещаю, но уж постараюсь, чтобы это отребье, которое считает, что мы обязаны влачить нищенское существование, полное страданий, больше не знало покоя. Кто злит Ван хет Реве, тому это недешево обходится.
Впрочем, меня удивляет все еще скромное количество штрейкбрехеров в этой кампании, потому что в писательской среде мне ни разу не удавалось быть свидетелем какой-либо организованной попытки улучшить нашу общую судьбу без того, чтобы немедля, на каждом собрании, не столкнуться с шутовскими, чрезмерно артистичными тварями, подонками, которым всегда хочется доказать, по какой причине мы не имеем права получать ни цента больше, чем 11,75 гульдена за декламацию рассказа на радио, у которого денег куры не клюют, или обязаны совсем ничего не просить за рассказы, которые без твоего на то разрешения помещают в сборник, а ты и так ничего с них за это не имеешь, даже экземпляра книги, на появление которой случайно обращает твое внимание кто-нибудь со стороны. (Что и произошло со мной уже дважды в случае с замечательным издательством Б. в городе У.) Нет, в этот раз все совсем неплохо. Я не думаю, что А. де Б. принимает все за чистую монету, к тому же он такой нежный романтический юноша, только представьте, который любит говорить об очень высоких и чистых идеалах и который как-то сказал по радио, я сам слышал, что в странах с коммунистическим режимом дела идут не так плохо, как говорят, о чем мне, конечно, трудно судить, а все эти сотни тысяч беженцев, так они просто сплетничают напропалую, ясно ведь как день, правда, сам я там никогда не был, разве что в Восточном Берлине. Стало быть, на него я не разозлился, еще по той причине, что он пишет такую милую поэзию, воспевая материнство, плодородие и тому подобное, в общем, красоты жизни, которые и в самом деле есть, если вы только хотите их видеть.
Нет, я начал раздражаться в тот момент, когда, видимо после долгих и сосредоточенных раздумий (потому как кампания уже продолжалась с неделю), поэт Г. С., который еще никогда в жизни не позволял себе такой роскоши, как иметь собственное мнение, в конце довольно длинной статьи в ежедневнике поведал нам свои предчувствия, что в деле литературных субсидий все запуталось; ну да, для этого нет необходимости подписываться на конфессиональную утреннюю газету, как я считаю, я имею в виду для того, чтобы подобное прочитать, даже если забыть о богохульственной карамельной поэзии, которую в таких газетах помещают в Пепельную Среду[167] на первой полосе и ты вынужден, скрипя зубами, хотя бы пробегать ее глазами, потому что она набрана шрифтом такого размера, который невозможно проигнорировать.
Но на самом деле все чудесным образом компенсируется: при отсутствии четкого мнения у этого необезображенного интеллектом любителя хереса, этого шутника Г. Б., мы можем лицезреть все богатство половинчатых суждений в духе «да», «нет» и «воздержался», и, вдобавок, еп passant,[168]вечные жалобы, что он до сих пор не получил никакой награды; учитывая такую активность, еще и умудряться прожить без перхоти, — вот уж задачка не из легких, как мне кажется. Между тем, что касается меня, пусть ему дадут эту награду, хоть я и не смогу сказать, за что, потому что в его бесполых писульках я не встречал еще ни одного предложения, которое от заглавной буквы до точки не было бы лживым и фальшивым. Вот, высказался, время от времени это полезно. Профессор В. уверил меня, что с медицинской точки зрения это очень хорошо и таким образом я предотвращаю опасность возникновения повышенного кровяного давления. («Доктор меня полностью поддерживает», как сказал мне один женатый гомосексуалист лет девять назад.)
