Герард Реве - По дороге к концу
Обзор книги Герард Реве - По дороге к концу
ПО ДОРОГЕ К КОНЦУ
Письмо из Эдинбурга
Что скажете? Такие вот новости:
Бросил курить и начал, в свои 38 лет,
Писать стихи,
Пить горькую, а так все по-прежнему.
Хук ван Холланд,[1] четверг, 16 августа 1962 года. Несколько часов назад я выехал из Амстердама и теперь направляюсь в Эдинбург, столицу Шотландии, где с 20 по 24 августа по случаю Эдинбургского фестиваля будет проведена International Writers Conference, в которой меня пригласили принять участие. Вот почему я нахожусь в вестибюле первого класса ночного парохода до Гарвича,[2] Duke of York,[3] который отходит где-то через час, в полночь. (Вестибюли кораблей, как бы дорого они ни были отделаны — чего, впрочем, об этом вестибюле не скажешь, — всегда одинаково уродливы. Тот, кто уверен, что скоро наступит конец света, мог бы найти подтверждение этому именно в таком интерьере, стиль которого, по существу, невозможно сравнить с чем-либо существующим в анналах истории.) Плыть первым классом не входило в мои планы, но, из-за того, что я опоздал с бронированием, других вариантов у меня не было. Как вам наверняка известно, путешествие первым классом стоит дороже, но обычно доставляет больше удовольствия, поскольку пространство, щедро отмеренное каждому пассажиру, обеспечивает лучший комфорт. Но не рассчитывайте, что и сами пассажиры окажутся приятными людьми: во втором классе вы еще сможете встретить приличную, богобоязненную публику, в первом же, как на подбор, одно отребье. Последние полчаса я из-за отвращения глаз не могу оторвать от двух сидящих за одним столом закупщиков или их помощников-блядунов; у одного морда что обезьянья жопа, а лицо другого то ужасает своей анонимностью, то пытается выразить чувства и мысли, которых у владельца не может быть по определению, и тем вызывает жалость. Громкие изъявления вроде «I do think you're right here»[4] или «Ah, well, there your are»[5] сопровождаются широкими жестами, задумчивыми поглаживаниями по лицу и отяжеленным фатумом взглядом, ощупывающим пространство вестибюля. Сидят они всего в пяти шагах от стойки бара, но, как большие герои маленького мира, требуют обслуживания за столиком, по отношению к официанту благосклонны и почти ему сострадают.
Между тем, хотя мы еще даже и не отчалили, сортир на углу уже прочно забит и заблеван. На корабле, как всегда, душно, воздух пропитан запахом мазута и подогреваемой жареной рыбы, разнообразными фимиамами военно-морской хандры, и настроения моего он не улучшает. Бодрая парочка — наверное, чтобы избежать моего пристального наблюдения — отсаживается к электрокамину, отличной подделке под дровяной. (При взгляде на него мне вдруг вспоминается отель в Бремене, где, много лет назад, ночью, на лестничной площадке, в вазе, стоящей на маленьком круглом столике, я увидел букет освещенных лампочками роз — не того обычного, вульгарного сорта, который любой может купить на Ньювендайке,[6] а у каждой — иной бутон, каждая роза, так сказать, индивид.)
Тем временем предпринимается попытка оспорить мое утверждение о пассажирах первого класса: в вестибюль входит юноша лет семнадцати, в выцветшем голубом облачении бывалого путешественника автостопом, и некоторое время сидит, жуя яблоко, и беседует со своим попутчиком, который настолько же некрасив, насколько сам мальчик душераздирающе прекрасен; слегка запинаясь, он разговаривает с приятелем хриплым голосом, от которого у меня перехватывает дыхание и пульс бьется быстрее. Он, слава богу, не заботится о том, как выглядит, в порядке ли его волосы, взбитые дождем и ветром в лучшую в мире прическу над его серыми глазами. Мой сказочный принц растягивается на одном из черных кожаных диванов, и тут настает момент, когда официант чувствует себя обязанным вмешаться: есть ли у господина каюта? Нет. Едет ли он первым классом? Нет. В таком случае, он может остаться здесь лишь при условии, что доплатит 16 шиллингов, а еще за несколько шиллингов даже сможет снять койку. Вторая койка в моей каюте не занята. Сквозь меня прошелестела моя вечная мечта, мечта вечерняя, мечта морская. Но как протащить его по всем этим коридорам, где на каждом перекрестке непременно дежурит очередной больной пингвин за столом с разложенным на нем билетами, номерами и ключами? Нахально ухмыльнувшись, парень уходит вместе со своим попутчиком, а я иду спать. Да будет воля Твоя, не моя. Так часто мне приходилось делить с кем-либо каюту, и всегда попадался молодец лет всего-то под тридцать, но уже с толстым и невыразительным лицом, мертвенно-бледной кожей под двумя слоями белья, с очень плохой фигурой и странным мыльным запахом, с галстуком в точечку, — без роду, без племени, без цели в жизни, не понимающий ни одного моего замечания или комментария; так что теперь мне все чаще начинает казаться, что эти люди были мертвецами, приговоренными мстительными земными богами к вечному скитанию по ночным морям. И лучше уж спать одному, чем делить каюту с такими безбожниками.
Пароход начинает вибрировать. Я закрываю дверь, забираюсь под одеяло и пытаюсь прогнать из головы навязчивую и мятежную мысль, не замечая, что проговариваю ее вслух. Пароход отчаливает. «Но если уж ты искупил грехи всего человечества, то почему забыл обо мне — неужели это было так трудно?»
По дороге на Север, суббота, 18 августа. Вчера мы все утро провели в Стоумаркете, который находится где-то в часе езды от Гарвича, на станции нас встретил Тони Г., с ним мы и поехали в Фэлшем, переночевали у него и моего собрата по перу Энгуса У.,[7] а сегодня утром втроем отправились на машине на север. К данному моменту, к обеду, мы проехали где-то три четверти пути. Непроглядный ливень, начавшийся сразу после того, как мы выехали, вынудил Тони снизить скорость из-за плохой видимости, и в течение получаса мы еле тащились, зато потом под чистым небом неслись без остановок со скоростью 140 километров в час. Настроение у нас превосходное, и, что называется, смешинка в рот попала, причем еще с раннего утра. Вот, например, если кто-то из нас вспоминает на редкость по сути своей незатейливый анекдот про Chinaman in the train[8] то мы не в состоянии удержаться и не ржать: все бы ничего, да скулы уже от смеха болят. Расскажу вам эту несложную шутку, чтобы вы сами могли определить уровень ее забавности: китаец едет, значит, в поезде. Уже не первый раз проводник проходит по вагону и, открывая дверь купе, выкрикивает: «You for coffee!.. You for coffee!..» В конце концов, китаец не выдерживает и с яростью отвечает: «Me по fuckcoffee! Me first class ticket! You fuckcoffee!»[9]
Еще мы развиваем тему нескольких, как я назвал бы их. Рассказов о Братьях Наших Меньших, очень даже антропоморфических Sketches From The Animal Kingdom[10] от которых мы оба, У. и я, без ума: бытовая жизнь, что ведут наши пернатые, а также четвероногие друзья, излагается, освещается, и, более того, по примеру теории исторического материализма устами Германа Гортера,[11] объясняется простым рабочим. У. лучше всего удается роль Doctor Owl,[12] не хуже, чем Пашка-Лесной Гномик — одному нидерландскому радиокомментатору. Сегодня на повестке дня — развращение Доктором Совой малолетних пациентов, и это в то время как он является страстным поклонником офтальмологии и эвтаназии. Мы, как говаривала моя мать, упокой Господи ее душу, «разошлись», особенно У.: он в гораздо лучшем настроении, чем вчера, при встрече, когда у него даже лицо все было перекошено и раздуто от нервного напряжения: перед отъездом он хотел закончить и отдать рукопись, но то ли не успел, то ли сделал не совсем то, что хотел. Сочинять романы, писать статьи о литературе и вообще заниматься какой-либо писаниной в Соединенном Королевстве, если к тому же у тебя есть сложившаяся репутация, это вам не игрушки, как в Нидерландах: У. каждую неделю строчит отчеты о просмотре одной телевизионной программы, рассказывает, что он там интересного увидел (причем он может ее смотреть, а может и не смотреть, на выбор), и печатается все это в газете с примечательным названием The Queen.[13] Предпочтительнее оставаться в рамках 200 слов, чем короче, тем лучше, но, вне зависимости от длины отчета, он получает 410 гульденов (четыреста десять гульденов) за штуку. За рецензию размером меньше колонки в The Observer — 480 гульденов, и так далее. И это притом, что в Нидерландах за сотрудничество с газетой или радио писателю — может быть — заплатят 1,62 гульдена в час; в любом случае, примерно вполовину меньше того, что зарабатывает квалифицированный рабочий. Мне сейчас главное — не раздражаться, еще и недели не прошло после последнего приступа белой горячки, но все же есть Божья несправедливость в том, что пишет мне нидерландское министерство образования, искусства и науки рукою одного из своих высокопоставленных чиновников: мол, «участие в этой конференции нидерландских писателей очень важно», предлагая возмещение расходов в размере 300 гульденов за транспорт плюс 250 гульденов за проживание; просто умиляет такая забота, особенно если учесть, что билеты на поезд и пароход, без пропитания в дороге, стоят почти 3 сотни. А потом на 250 гульденов девять дней обедать и семь раз ночевать в стране, где все гораздо дороже, чем у нас, да еще и в городе, который, разумеется, по причине Фестиваля набит до отказа. И, между прочим, культурное представительство родной страны работой не считается, и за это, соответственно, не платят. А о том, что все эти девять дней, которые я провожу вне дома, я продолжаю оплачивать аренду и коммунальные услуги, лучше просто забыть, как и о вынужденном сокращении моих доходов — вследствие, например, отказа от перевода пьесы по причине нехватки времени, возникшей из-за участия в конгрессе. Ладно, они все равно исходят из того, что писатель никогда не может позволить себе куда-нибудь поехать, раз у него ни гроша в кармане, и поэтому магистрат может заставить всех нас плясать под свою дудку. Так оно, к сожалению, и есть, а что меня, в сущности, интересует, так правду ли говорят на многочисленных и бесполезных заседаниях Объединения Литераторов, что нидерландский писатель вообще-то заслуживает лучшего, но до тех пор, пока он ставит себя выше слесаря или водопроводчика и не числится ни в одном из в профсоюзов НЛП,[14] который защищал бы его экономические интересы, он будет получать вполне заслуженные пинки со всех сторон.
