Герард Реве - По дороге к концу
К полудню мы пересекаем местность, которую называют The North[15] безотрадную, застроенную частично выработанными и еще действующими шахтами; лежит этот участок к югу от шотландской границы и производит настолько угнетающее впечатление, что — каким бы обеспеченным ни было местное население — он до сих пор являет собой укор капитализму девятнадцатого века. Мне это больше всего напоминает твентские индустриальные районы 25 лет тому назад, только дома еще более скверной постройки, непригляднее и закопченнее, да и люди уродливее. Как раз в этом районе в годы кризиса около 90 процентов шахтеров и рабочих металлоиндустрии были уволены и как раз отсюда в середине 30-х годов голодающие отправились маршем на Лондон. У. рассказывает, что в те же самые времена в крупных продуктовых магазинах Лондона раз в неделю на шестипенсовик давали столько черствых кексов и печенья, сколько покупатель мог унести; народ брал с собой гигантские чемоданы, сумки или пакеты, и еще за несколько часов до открытия магазина выстраивалась огромная очередь, на что отец У. в который раз заметил, что подобные поблажки рабочему классу’, в массе своей слишком ленивому, чтобы хоть что-то делать («The trouble with the work classes is that they simply don't want to work»[16]), обрекали его на полнейшую дегенерацию. Тот еще кадр его отец — наверняка многих выводит из себя, но, однако, не лишен своеобразного шарма. В довольно юном возрасте оказавшись обладателем большого состояния, он всю оставшуюся жизнь провел, занимаясь только конным спортом и теннисом, причем в последнем значительно преуспел и стал знаменит, так что на протяжении долгого времени участвовал в различных международных соревнованиях. Его мнение о разных странах или культурах тесно связано с качеством обслуживания в отелях и еды в ресторанах. Так, о Варшаве, Праге и Будапеште он всегда отзывался очень благожелательно, так как в каждом из этих городов приглашающая спортивная организация заботилась не только о превосходном ужине, но также и о фотоальбоме с красивыми девочками, из которых он мог выбрать себе одну на ночь. Напротив, в Low Countries[17](любое разграничение этих двух территорий — например, на два независимых государства — он упрямо игнорировал) во время его визита в Брюссель еду подавали чуть теплую, организация не торопилась предоставить ему альбомчик, а вместо этого угостила прогулкой по ночному городу и посещением злачного места, где женщина на сцене совокуплялась с собакой. В общем, нижние земли никуда не годятся, и отсутствие какой-либо культуры у жителей подобной страны очевидно. «They агеп't a proper race, you see»,[18] — как явствует из сжатой формулировки отца У.
После любого города природа вокруг кажется более дикой и романтичной, холмы выше, круче и зеленее, всё больше стада круторогих, черноголовых овец, походящих на персонажей сказок или детских комиксов. Чистейшее наслаждение природой гарантировано любому туристу, но тот, кто влачит здесь свое существование, обречен на удушающую скуку, не только в Шотландии, но и в деревнях и городах Северной Англии.
*** отель, утро воскресенья, 19 августа. Отель на границе с Шотландией — куда мы приехали вчера пополудни, ближе к вечеру, и который мы скоро, около половины двенадцатого, покинем для второго и последнего этапа нашего путешествия — представляет собой отделанный коричневыми панелями храм самоубийц. Он располагается внутри выстроенной лет сто назад имитации замка шестнадцатого века, с парапетами, воротами, амбразурами и всем тем, что полагается нормальной крепости. Построено все добротно, так что даже век спустя на здании не найти и малейших следов прошедшего времени. Как образчик совершенно безоружного, честного китча, оно близко к тому, чтобы — по крайней мере, снаружи — заиграть некой чарующей красотой. Чего, в свою очередь, не скажешь о двух вдовах или разведенках, которые отелем управляют, хоть китча в них самих тоже достаточно. Улыбкам нет конца, а старшая, кажется, владелица, изъясняется с таким сугубо вельможным акцентом, который даже меня, довольно слабо разбирающегося в диалектах, наводит на мысль о голландцах — обитателях вилл, что читают «Элсевир»,[19] встраивают камины, но счастья так и не видят: труба не тянет, дети страдают от непонятных приступов рвоты и истерик, а также боятся наступления ночи, и на тельцах их регулярно, как потеплеет, высыпает крапивница. Я не видел здесь голов, подобных Христовым, «с умащенными кудрями и возведенными горе» очами, но то, что каждый служащий отеля носит терновый венец, остается вне всяких сомнений. Стоит только зайти в вестибюль — и увидишь рассаду пенсионеров-игроков в крикет, дебилов-рыбаков и всяких других кретинов в креслах, и сразу почувствуешь волну всепоглощающей жалости не только к человечеству и разным тварям, но к самому Господу. (У. говорит, что это заведение напоминает ему mental horrid,[20] куда его пытались запихнуть после нервного припадка в 1943 и куда его даже привезли, но, услышав чьи-то вопли и увидев искаженные лица каких-то полковников, игравших в пинг-понг, он решительно отказался там остаться.) Несмотря на все это, примечательно, что обслуживание в отеле неплохое. Правда, в моей комнате не было ни раковины, ни даже питьевого фонтанчика, так что мне пришлось ночью выбраться из окна на плоскую крышу, чтобы, пристроившись на краю, между двумя зубцами, отлить вниз, на газон. Сверх того, с водоема поблизости, а, может, с пруда перед зданием, прилетали в гости тучи комаров, слишком маленьких, чтобы гоняться за каждым по отдельности, но от этого не менее болезненно кусающих. (Из-за них открылась заново рана на ухе, которое прокусил Вим, пытаясь усмирить меня во время приключившегося со мной приступа белой горячки, — ухо, которое, между прочим, почти зажило, а теперь вся подушка в крови.) Жизнь — сплошная крестная мука.
Раз уж я все равно начал разговор на эту тему: только что сходил к обедне в местную маленькую католическую церковь. Названия так и не узнал (неохота идти вниз спрашивать). Главное то, что сама по себе церковь — чудовище, снаружи окрашенное в кошмарные пастельные тона. Интерьер лишь подтвердил мое убеждение в том, что только Рим, в отличие от какого-нибудь другого института, наделен бесподобным даром выдумывать богохульственные расцветки. И редко мне попадался такой косо- и большелапый и плоскостопый священник, прыгающий в клоунском наряде такого грязно-желтого и пошло-зеленого цвета, и я еще промолчу о фиолетовых одеяниях прислужников. Круглые, безликие и не смазанные клеем почтовые марки, в которых Бог, если все пойдет по плану; обнаружит свою лакомую суть,[21] хранятся в неправдоподобной конструкции, вроде колыбельки Шалтая-Болтая (по мнению Николааса Круза[22] есть у нее что-то общее с Клеткой Фарадея[23]), которую кто-то — о вкусах не спорят — задрапировал нижней юбкой из марли бутылочного цвета. Я слышал, что в Амстердаме готовят выставку самых уродливых предметов быта. Интересно, разрешат ли когда-нибудь провести выставку самых уродливых предметов религиозного быта, на которой Римско-Католическая Церковь несомненно займет не только первое, второе и третье места, но и удостоится похвалы жюри за чудовищность представляемого на конкурсе. А я еще думал, что созерцание стенной живописи в часовне Пресвятой Богородицы в Хейло было самым ужасным испытанием в моей жизни.
(Агнец Божий, взявший на себя грехи мира, помилуй нас.)
Эдинбург, воскресенье пополудни. Поездка через несколько шотландских городов предвосхитила наши впечатления о столице и подготовила к тому, что нас здесь ожидало: ни одного открытого кафе или ресторана — воскресенье на дворе. А если бы им совесть позволила, они бы и отели закрыли, а постояльцев выставили на двадцать четыре часа на улицу. Но нельзя, и отели открыты, и, соответственно, доступны их вестибюли и бары. Это не означает, что они доступны для всех и в течение целого дня. Нет, что-нибудь выпить здесь вы сможете только от полудня до трех часов дня, и лишь при условии, что вы не местные и запишетесь в гостевой книге как bona fide traveller.[24] Так себя все и называют. Знаю, знаю: многие шотландо- и англофилы называют такие штучки «интересными» и «милыми» национальными чертами. Ничего милого в этом нет. А очень даже хуево и по степени вызываемого раздражения сравнимо только с реакцией на то, как большинство англичан относятся к сексуальной морали — ведут себя как хихикающие, непослушные школьники. Я считаю, что человек создан для достижения полной зрелости, а не для того, чтобы застрять на фазе подросткового периода. Короче говоря, вот он, первый настоящий источник гнева, укрощаемый лишь взглядом на Эдинбург, который я хорошо помню еще с тех пор, как побывал здесь лет десять назад, и который без малейшего сомнения может быть назван прекраснейшим городом Европы.
