Чак Паланик - Уцелевший
30
Все утро я объясняю полиции, что, когда я уходил, психолог была жива и здорова — чистила кирпичи возле камина в малой гостиной. Проблема в том, что дымоход не открывается нормально и дым выходит прямо с переда. Люди, на кого я работаю, жгут сырые дрова. Я объясняю полиции, что я невиновен.
Я никого не убивал.
Согласно моему расписанию, я должен был чистить кирпичи вчера.
Вот так проходит мой день.
Сперва полиция пытается выбить у меня признание, почему я убил психолога. Потом звонит агент и обещает мне все блага мира. Фертилити, Фертилити, Фертилити вносит существенную дисгармонию. Скажем так: мне не нравится то, чем она зарабатывает на жизнь. Плюс к тому я пока что не знаю, какие несчастья и горести ждут меня в будущем.
Так что я запираюсь в ванной и пытаюсь понять, что вообще происходит. Это зеленая ванная на первом этаже.
Я объясняю полиции, что, когда я вернулся, психолог была уже мертва — лежала лицом вниз на кирпичах у камина в малой гостиной, и ее черные брюки-капри собрались в складки на заднице. На ней была еще белая блузка навыпуск с рукавами, закатанными до локтей. В комнате было не продохнуть от смертельного газообразного хлора, и психолог по-прежнему сжимала в руке губку — в своей мертвой белой руке, похожей на дохлую рыбу.
Я забрался в дом через окно в полуподвале, которое мы оставляли незапертым, чтобы я мог выходить из дома и возвращаться обратно в обход толпы телевизионщиков, которые сразу набрасывались на меня со своими камерами, бумажными стаканчиками с кофе и профессиональным сочувствием, как будто им платят за то, чтобы они проявляли заботу о ближнем. Как будто они не имеют дело с подобными сенсационными откровениями для освещения в выпусках новостей если не каждый день, но уж через день — точно.
Так что я запираюсь в ванной, а полицейские стоят под дверью, живо интересуются, не собираюсь ли я покончить самоубийством, и говорят, что звонит человек, на которого я работаю, и орет на них по громкой связи, чтобы ему объяснили, как правильно есть салат.
Полицейские спрашивают: может быть, мы с психологом поругались?
Я говорю: загляните в мое расписание на вчера. У нас просто не было времени, чтобы ругаться.
Я прихожу на работу в восемь часов утра. Вчера я должен был замазывать щели в окнах. Ежедневник лежит открытый на кухонной стойке рядом с телефоном. Мне надо было покрасить живую изгородь.
С восьми до девяти утра я отмывал подъездную дорожку от подтеков масла. С десяти до обеда — подрезал кусты. С обеда до трех — подметал веранды. С трех до пяти — менял воду в вазах с цветами. С пяти до семи — чистил каминные кирпичи.
Вся моя жизнь расписана по минутам, и мне уже надоело так жить. Я устал.
Такое ощущение, что я — просто очередное задание, еще один пункт в ежедневнике Господа Бога: итальянское Возрождение вписано сразу за средними веками.
Всему свое время и время всякой вещи под небом.
Всякой тенденции, прихоти, фазе. Листаем страницы.
Екклесиаст, глава третья, стих с такого-то по такой-то.
Век информационных технологий запланирован сразу после промышленной революции. Потом идет эра постмодернизма, потом — четыре всадника Апокалипсиса. Голод. Готово. Чума. Готово. Война. Готово. Смерть. Готово. А между большими событиями — землетрясениями и цунами — Бог втиснул еще и меня. А лет через тридцать или, может, на будущий год Господь зачеркнет меня жирной линией в своем ежедневнике. Готово.
Полицейские спрашивают у меня через дверь: может быть, я ее ударил? Психолога. И не я ли украл папки с историями ее подопечных и ДСС? Все ее бумаги пропали.
Она выпивала, вот что я им отвечаю. Принимала психотропные препараты. Она смешала хлорный отбеливатель с нашатырным спиртом, то есть с аммиаком в закрытом непроветриваемом помещении. Я не знаю, как она проводила свободное время, но она мне рассказывала о своих многочисленных ухажерах, грубых и пошлых, насколько я понял.
И вчера все ее папки были при ней.
Последнее, что я сказал ей вчера перед тем, как уйти: что кирпичи надо чистить песчаной струей из специального пескоструйного аппарата, но она заявила, что лучшее средство — это соляная кислота. Так ей сказал кто-то из ее бойфрендов.
Когда я утром вернулся в дом через окно в полуподвале, она лежала мертвая на полу, и в комнате было не продохнуть от газообразного хлора, и половина камина была облита соляной кислотой, только чище камин не стал, зато теперь к беспорядку прибавилось мертвое тело.
Кожа у нее на икрах между черными брюками-капри и короткими белыми носками и красными туфлями из парусины была белой и гладкой, а все, что на теле должно быть красным, у нее было синим: губы, кутикулы, ободки век.
Я не убивал своего психолога, но, если по правде, я рад, что ее убили.
Она — единственное, что меня связывало с этими десятью годами. Она — последнее, что меня связывало с моим прошлым.
Осиротеть можно не раз и не два.
И именно так оно и происходит.
И с каждым разом твоя боль все меньше и меньше, а потом наступает такой момент, когда ты уже ничего не чувствуешь.
Уж поверьте мне на слово. Я знаю, о чем говорю.
Когда я нашел ее мертвой, после всех наших с ней задушевных бесед раз в неделю на протяжении десяти лет, первое, что я подумал: ну вот, уборки прибавилось.
Полицейские спрашивают у меня через дверь: почему, прежде чем им позвонить, я смешал себе клубничный дайкири?
Потому что малина кончилась.
Неужели и так непонятно, что это уже не имело значения. Время уже ничего не решало.
Воспринимай это как ценный опыт. Обучение на месте работы. Воспринимай свою жизнь как дурацкую шутку.
Как назвать одним словом психолога из социальной службы, которая ненавидит свою работу и потеряла всех своих подопечных?
Покойница.
Как назвать одним словом парня из полиции, который упаковывает ее тело в большой прорезиненный мешок?
Покойник.
Как назвать одним словом оператора с камерой на переднем дворе?
Покойник.
Это уже не имеет значения. Соль шутки в том, что все мы там будем.
Агент ждет на первой линии — с предложением того, что лишь кажется новой жизнью.
Человек, на которого я работаю, кричит из телефона по громкой связи, что он сейчас в ресторане, на бизнес-ланче, и звонит мне по мобильнику из сортира, потому что не знает, как есть сердечки из пальмового салата. Как будто это действительно важно.
Я тоже, кричу я в ответ.
В смысле, прячусь в сортире.
Есть в этом страшная темная радость — когда наконец умирает единственный человек, кто знает все твои тайны. Твои родители. Твой врач. Твой психолог. Солнце за окном ванной пытается показать всем нам, какие мы, в сущности, глупые. Всего-то и нужно, что оглядеться вокруг.
В церковной общине нас учили ничего не хотеть. Быть умеренным, сдержанным, скромным — с вечно потупленным взором. Говорить тихим голосом.
И чем обернулась вся их философия?
Они мертвы. А я жив. Психолог тоже мертва. В общем, все умерли.
Я заканчиваю изложение своей версии.
Тут в ванной есть лезвия для опасной бритвы. Есть йод, который можно выпить. Есть снотворное. В общем, выбор у меня есть. Жить или умереть.
Каждый вздох — это выбор.
Каждая минута — выбор.
Быть или не быть.
Каждый раз, когда ты не бросаешься кубарем с лестницы, — это твой выбор. Каждый раз, когда ты не разбиваешь машину, ты как бы идешь добровольцем на сверхсрочную службу.
Если я соглашусь, чтобы агент сделал меня знаменитым, от этого ничего не изменится. В смысле, ничего важного.
Как назвать одним словом сектанта из Церкви Истинной Веры, у которого есть собственное ток-шоу?
Покойник.
Как назвать одним словом сектанта из Церкви Истинной Веры, который разъезжает на лимузине и каждый день ест бифштекс?
Покойник.
То есть какое бы направление я ни выбрал, терять мне действительно нечего.
Согласно моему сегодняшнему расписанию, я сейчас должен жечь цинк в камине, чтобы очистить трубу от сажи.
Солнце за окном ванной наблюдает, как полицейские везут тележку-каталку с телом психолога, упакованным в плотный прорезиненный мешок, к машине «скорой помощи», что ждет на подъездной дорожке с выключенной мигалкой.
Когда я нашел ее мертвой в малой гостиной, я еще долго стоял над ее бездыханным телом, потягивая клубничный дайкири, — просто стоял и смотрел на нее, как она лежит лицом вниз на кирпичной кладке. Вовсе не обязательно быть Фертилити Холлис, чтобы предвидеть, чем все закончится. Ее черные волосы выбились из-под красной банданы, которой она повязала голову. Тонкая струйка слюны стекла на кирпич из ее мертвого рта. Все ее тело казалось обтянутым мертвой кожей.
Собственно, можно было заранее догадаться, что это случится. Когда-нибудь это случается с каждым из нас.
