Владимир Козлов - Школа
После завтрака иду в процедурный на укол – сейчас я уже ходячий, надо везде самому. Ложусь на кушетку, и медсестра делает укол – ногу сводит противная судорога.
В палате одеваю халат для улицы и спрашиваю у пацана с плеером:
– Пойдешь на улицу?
– Не-а. Я лучше тут посижу, почитаю.
У него на тумбочке – целая стопка книг. Он лежит и с утра до вечера читает.
Посреди двора – фонтан. Труба ржавая, штукатурка обсыпалась. Работает он или нет – не шаю, сейчас все равно бы не включали. Я обхожу вокруг него и прусь к воротам. Выйду в город – не буду ж я здесь по двору ходить кругами, как старики какие-нибудь и рахиты.
Шлепаю по мокрым грязным тротуарам. Холодно. По небу ползет дым из труб «Химволокно». Бухнуть бы где-нибудь, только где ты бухнешь? Скорей бы выписаться из этой сраной больницы. Заебала она уже. Все вообще заебало.
II
Мы с Луней премся в институт на подготовительные курсы. Оба бухие – выдули у него дома две банки чернила. Луня тоже с Рабочего, только учится в двадцать восьмой и живет в пятиэтажке около «стеклянного» магазина.
– Ой, блядь, в лужу стал! – вопит Луня. – Что за погода такая сраная?
– А что ты хочешь? Весна, март месяц. Да, это самое… Может, не пойдем на курсы, а?
– Не, надо идти.
– Да ты все равно ничего не поймешь.
– Зато я все запишу.
– И на математику останешься?
– Не, не останусь. Ненавижу, когда она стоит над душой. «Вам все понятно? А что вам объяснить?» Ну ее в жопу.
Проходим через двор магазина «Изумруд», в арку – и прямо к первому корпусу «машинки», машиностроительного института.
– Бурый, а ты это… Знаешь, что здесь до войны было? В институте, в смысле?
– Не-а.
– Училище кагэбэ. Здание специально для этого построили. А во дворе тюрьму сделали – теперь там вроде библиотека. Мне дядька рассказывал – он, когда здесь уже институт стал, в нем учился, а во дворе еще тюрьма была, и в ней его друган сидел. И он ему… это… передачки, записочки передавал через надзирателей.
– Херня какая-то. Такого быть не может, что бы институт, а во дворе – тюрьма. Может, еще скажешь, у них дискотеки вместе были?
Я ржу, Луня тоже. Потом он говорит:
– Не, это правда было – только недолго. Потом тюрьму в другое место перенесли.
Тетка-вахтерша смотрит на нас через очки:
– Вы куда, ребята?
– На курсы.
– Хорошо, проходите.
Снимаем куртки, сдаем в гардероб и поднимаемся по широчущей каменной лестнице со стертыми ступеньками. Физика в четыреста первой. Почти все уже на месте. Большинство пацанов на курсах – недоделки и лохи. Кидаются друг в друга бумажками, как малые. Разговоры – только про НЛО, фантастику и учебу. Я с ними даже не здороваюсь. Есть пара нормальных – эти одеты классно, и вообще видно, что ничего пацаны, но они редко приходят и ни с кем не базарят, только между собой. Так что я только с Луней кентуюсь. Кроме пацанов, ходят еще несколько чмошных очкастых баб. На этих и смотреть не хочу – хуже чем в своем классе.
А сегодня первый раз пришла одна нормальная. И одета классно, и на морду ничего. Сидит и читает книжку – «Мастер и Маргарита», физика не слушает. Хотя его можно и не слушать: он никогда никого не дергает, а если вызывает к доске решать, то только по желанию.
Луня совсем окосел, поет мне в ухо песню:
Раздался треск – и целка лопнула,
И потекла по ляжкам кровь,
А пацаны смеялись здорово,
Вот вам и первая любовь.
Баба спереди – корявая, с прыщами на морде, – все слышит и поворачивается к нам:
– А потише можно?
Луня лыбится, я тоже. Баба фыркает и отворачивается назад.
Я читаю надписи на парте: «Если в эту субботу ты будешь пьян, приходи во вторую общагу, комната 120. Там тебя ждет суперсексбомба Галина».
Показываю надпись Луне. Он лыбится:
– Заходишь ты в эту комнату, а там тебя встречает грузин – давай, типа, подставляй жопу.
Физик смотрит на часы и говорит:
– Ну, на сегодня можем закончить, если у вас нет вопросов.
Все встают и вываливают в коридор. Мы с Луней откалываемся и идем вниз по лестнице. Я спрашиваю:
– Бабу видел?
– Какую бабу?
– Ну, такая, с мелированием, недалеко от нас сидела, книжку читала. Первый раз сегодня была.
– Не, не заметил. А ты что, ее снять хочешь? Тогда бери ее и поехали ко мне – у меня хата свободная. Давай, а? Я не отвечаю.
Одеваемся, выходим на улицу. В темном дворе «Изумруда» стоят какие-то пацаны, могут на нас залупнуться как нечего делать, – Пионеры все-таки, враги. А постелить двух бухих пацанов с Рабочего – это как два пальца обосцать. Но им, видно, сегодня не до нас.
При выходе со двора, под аркой, на стене написано баллончиком: «Бог любит тебя». И тут же другим почерком: «Это Жора». А рядом: «Днепр-Могилев – чемпион».
– Скоро футбол начнется, да? – спрашивает Луня. – Чемпионат СССР – киевляне, «Спартак»… Аты как думаешь, «Днепр» в этом году выйдет в первую лигу, а?
Я молчу – он меня уже задрал сегодня.
***
Идем с батькой на базар покупать мне «Аляску». В этом году мне она уже не нужна – зима кончилась. Но мамаше дали на работе премию, и она говорит:
– Надо Сереже купить хорошую куртку. Может, все-таки поступит, студентом станет, так надо будет поприличнее одеваться. Школьник – это одно, а студент – совсем другое.
Той зимой, в девятом классе, я еще часто ходил в телогрейке – и в школу, и гулять, а в восьмом вообще носил ее на постоянке. Тогда на Рабочем мода была такая: телогрейка и шерстяная шапка, как с помпончиком, только помпончики все отрывали – «основы» решили, что по Рабочему с помпончиками ходить нельзя. И не только своим пацанам обрывали, а всем вообще – и лохам тоже. И хлястики на телогрейках обрывали. А некоторые пацаны набили на спине белой краской трафареты: «АС/ DC», «Accept» или «HMR». Я тоже сначала хотел, а потом что-то забил на это дело.
Батька с утра трезвый и потому без настроения. В троллейбусе мы всю дорогу молчим.
Барахолка – на Быховском базаре, около старого моста через Днепр. Там, в основном, продают всякую жратву и меховые шапки, а в углу, за туалетом, есть пятачок, где толпятся фарцовщики. Эти продают нормальные шмотки: куртки, вареные джинсы и еще много такого, чего в магазинах нет, а можно достать только по блату через базу. У моих родоков на базах блата нет, а в магазинах «алясок» и вообще нормальных курток не бывает.
Я родокам говорил: дайте мне деньги, я попрошу пацанов – достанут нормальную «аляску», чтоб и размер, и цвет какой надо. А они тусанулись, что я бабки пропью или кому-нибудь отдам, и не будет ни денег, ни куртки.
С крыш капает, все тает, ноги мокрые. Идем по рядам с медом, солеными огурцами, капустой и шапками. На толкучке – человек тридцать продавцов, а вокруг них крутится, может, сотни две таких, как мы с батькой. «Аляска» есть у низенького лысого мужика. Цвет не очень, конечно, – зеленый, – но ладно, сойдет для сельской местности. Я спрашиваю:
– Сколько?
– Триста.
– А размер?
– Как раз на тебя. Померь.
Я снимаю свою старую зимнюю куртку на меху, даю батьке подержать и мерю «аляску». Вроде ничего. Рукава чуть-чуть коротковаты, но это ерунда.
– Говорю же – самый раз на тебя. Ну что, берете?
– А дешевле не будет? – спрашивает батька. – Триста – это дороговато.
Вообще, он не любит торговаться, но мамаша будет его пилить, что дорого, скажет, типа, надо было торговаться, – вот он и спросил.
– Ну, пятерку могу скинуть, но не больше. Нормальная финская «аляска». Эта у меня последняя, а к следующей зиме она уже, знаешь, сколько будет стоить? Четыре сотни, не меньше. Это только что сейчас не сезон, а деньги нужны, так отдаю за триста. А то бы придержал до следующей зимы.
– Ну что, пап, берем?
– Если нравится, то берем.
Снимаю «аляску», отдаю мужику. Он скручивает ее, помогает всунуть в батькину сетку. Батька отдает ему деньги, мужик пересчитывает их и сует в карман.
– Ну, все правильно. Носи на здоровье.
– Спасибо.
Мы вылазим из толкучки. Батька спрашивает:
– Пива выпить не желаешь? Замочить покупку?
– Само собой.
Идем в пивбар – он тут рядом, у выхода с базара.
Еще рано, и народу внутри мало. За стойкой в углу мужик в очках чистит на газете сухую рыбину. РяДом стоят два бокала пива. Через стойку от него двое алкашей льют в пиво водяру.
Батька берет нам по пиву, мы становимся за стойку у окна. Батька одним глотком выпивает треть бокала.
– Ну что, сын? Десятый класс кончается. Каковы будут наши дальнейшие планы?
– Не знаю.
– Плохо, что так говоришь. Говорить «не знаю» – это признак инфантилизма.
– А по-русски можно?
– Можно, конечно, но это не так просто. Я имею в виду – объяснить тебе это понятие, да так, чтоб ты еще и не обиделся.
– Ладно, не обижусь.
– Ну, тот, кто так говорит, получается вроде как недостаточно взрослый, недостаточно самостоя тельный.
– Может быть.
– Я же не говорю, что ты такой, просто, если так говорить, то подумают, что ты не взрослый и не самостоятельный.
