Вадим - ЗАБЫТОЕ И ПРОЙДЕННОЕ МИМО (короткие рассказы и микроновеллы)
ВОЛЬНАЯ
Петр Сидорович помер на рабочем месте, у станка. Как обычно, точил какую-то детальку - и вдруг тихонько присел на стул, чуть охнул. И все. Когда к нему подбежали, он уже начал остывать.
- Эх, Сидорыч... - только и сказал профорг завода, Василий Фомич Запьянцев. - Как же ты так?
Тронул лоб покойного, тут же отдернул руку, выпачкав кончики пальцев машинным маслом, брызгами которого было покрыто морщинистое худое лицо.
- Доктора позовите! - отчаянно махнул рукой сосед Сидорыча по станку, Санька Маховой. Вокруг уже собрались рабочие, и профорг хмуро прикрикнул на них:
- Нашли на что глядеть! Идет уже доктор.
Доктор и впрямь оказался здесь - проталкивался через толпу, распихивая всех чемоданчиком. Подошел к стулу, глянул на тощее тело, пожужжал своими приборчиками. Вздохнул:
- Нет... Никак. Все, преставился Сидорыч.
- Да отчего так-то? Сколько лет нахвалиться на него не могли! - страдальчески спросил Запьянцев, дуя на обожженную ладонь.
- Отчего-отчего... Сам посмотри, Василь Фомич, - и доктор принялся загибать пальцы, - клапана отказали - раз. Смазка ни к черту - два. Нейронные связи выгорели - три. Балансировка нарушена - четыре. Ну и замыкание - пять. Хватает.
- Короче, медицина бессильна? - спросил профорг, комкая какую-то бумагу в длинных пальцах.
- Бессильна. Надо акт писать.
- Ну, давай.
Запьянцев еще раз вздохнул, выругался и зашагал по направлению к подсобке. По пути оглянулся, бросил Саньке Маховому:
- Возьми кувалду, что ли, отклепай его от станка-то! Жаль мужика. Будем представлять к званию "Ударника соцтруда", пусть и посмертно. У него родные есть, ты не знаешь?
- Какие родные, Василь Фомич, ты что? - хмыкнул Санька. Профорг досадливо сморщил лоб.
- Ах, ч-черт, и точно! Ну ладно...
Он заторопился вслед за доктором, а Санька Маховой взял молоток и зубило, подошел к стулу и долго возился, примеряясь, как бы половчее ударить по цепи, которая тянулась от щиколотки Сидорыча к станку.
- Ну что, дядька? - спросил он тихо и грустно, перед тем как грохнуть молотком по шляпке зубила. - Получил вольную?
Старый фабричный киборг не ответил.
Голова его свесилась на измятую поржавевшую грудь. Под лохмотьями искусственной кожи, в отверстиях залатанного черепа что-то потрескивало и дымилось.
- Получил... - покивал головой Санька и ударил еще раз. - А мне вот не скоро, похоже.
Он подхватил отскочивший под зубилом шплинт и пошагал к своему станку, подволакивая ногу с бренчащей на ней цепью.
СОБУТЫЛЬНИК
У Петра Сидорова был свой персональный мертвец-собутыльник.
Мало ли, что бывает у других людей: квартира, машина, жена любимая и куча детей. Ну, может еще канарейка или питбуль. А у Сидорова вот... мертвец. В городке Красный Перегон об этом многие знали, но никто не удивлялся. Тем более, что Петр частенько рассказывал об этом у единственной пивной "Роза Марена", которая находилась на отшибе, у старых шлаковых отвалов чугунолитейного цеха, закрытого еще во времена царя Гороха. Отвалы давным-давно поросли травой, и сидя на этой траве, очень удобно было пить пиво из банки и закусывать местными вялеными пескариками. Как ни странно, пили жители городка мало, поэтому "Роза Марена" еле сводила концы с концами. Но хозяин ее - старый прокуренный грузин Зураб Цинандали, которого все звали "батоно Зуро", свое заведение упрямо не закрывал, объясняя тем, что бережет память о своей жене Марене. "Такая женщина была! - говорил он и грозно поднимал вверх указательный палец. - Царица!"
Сидоров был здесь клиентом постоянным и уважаемым - когда мог прийти на своих ногах, что случалось нечасто. Пьянства батоно Зуро не одобрял и в долг не наливал.
- Ты зачем так напиваешься, Петр? - строго спрашивал он у Сидорова, завидев того, цепляющегося за телеграфный столб. Петр пожимал плечами и тихо улыбался.
- Эх! - махал рукой в сердцах Зураб Цинандали и шел по своим делам. А Петр отцеплялся от столба и падал в лужу; там и лежал, сильно страдая от того, что ему никто не верит.
Это только в фильмах ужасов к главному герою, который лежит без сознания или еще как-то страдает, является в бреду очень симпатичная, пусть даже и мертвая девочка - и тоненьким голоском пророчит всякую дрянь. На девочку приятно посмотреть: и бантики у нее в волосах, и ноги обуты в сандалики, и платьице развевается. Хорошая девочка, и совершенно не виноватая, что мертвая.
А вот к Петру Сидорову с похмелья всегда приходил мертвый мужик.
Был он огромен, волосат, щетинист, с необъятным пивным брюхом, вываливающимся из-под грязнющей майки-"алкоголички", заляпанной непонятно чем. Брюхо свешивалось на дырявые трикотажные штаны с вытянутыми коленями. В голове у мужика торчал здоровенный колун, отчего и было ясно, что он давно и безнадежно мертв. Кто такой и почему выбрал именно Петра - оставалось непонятным.
Самое неприятное, что было в мужике - ужасный запах чеснока. В одной руке навязчивый покойник всегда держал липкий стакан, наполовину заполненный портвейном, а в другой сжимал целую горсть чесночных зубчиков. И зубчики эти воняли так страшно, что даже у привычного ко всему Сидорова на глазах выступали слезы. Тем более, что мужик приходил всегда в те часы, когда Петра мучило самое глубокое и безрадостное похмелье, не поддающееся излечению. Мужик садился на край кровати (страшно скрипели пружины), потом наклонялся и до-о-олго смотрел Сидорову в лицо, обдавая невыносимым чесночным духом. Молча ставил тому на грудь стакан портвейна, вставал и исчезал в коридоре. Так повторялось раза по три.
Интересно, что мужик-то исчезал, а вот стакан никуда не девался. Но - одна мысль о том, чтобы отхлебнуть из этого липкого и грязного стакана хотя бы глоток портвейна была настолько невыносима, что Сидоров вскакивал, выбрасывал проклятый сосуд в окно и опрометью бежал к вешалке. Там он долго вдевал дрожащие руки в рукава старенького пальто, выбегал на улицу и напрявлялся прямиком к "Розе Марене". А под окном, между стеной старого дома и брандмауэром уже накопилась большая куча стеклянных осколков.
Обидно было, что мертвый мужик никаких пророчеств при этом не произносил. Вообще ничего не говорил. Просто ставил стакан на грудь и растворялся, гад такой. А Сидорову после этого только и оставалось, что пить - захлебываясь, роняя капли пива, водки и горького одеколона на несвежую рубашку, отчаянно молясь - Господи, ну пусть хоть в следующий раз это будет маленькая мертвая девочка, а не эта образина! Пить еще и потому, что иначе никак не удавалось забыть ни пивное брюхо ни топор-колун, ни зубчики чеснока.
И разве удивительно, что в Красном Перегоне Петра считали законченным алкоголиком?
ВЕРБЛЮД
Верблюд, кряхтя и вытягивая шею, лез сквозь игольное ушко. Апостолы, собравшись в кучу под сенью бесплодной смоковницы, мрачно наблюдали. Наконец Иаков подергал Иисуса за рукав.
- Ты это... По-другому никак? Жалко ведь. Мучается животина.
Иисус с интересом покосился на него. Потом снова перевел взгляд на верблюда, который уже пролез почти наполовину. Зрелище было странным. Из крохотного игольного ушка торчали две огромные и мохнатые верблюжьи половины - передняя и задняя. Мозолистые лапы упорно скребли каменистую почву.
- А что? - хмыкнул Мессия. - У него пока что вполне получается. Нет, ты погляди! Еще немного, и пролезет весь! Да-а, верблюд - это мощь...
Апостол Петр выразительно повращал пальцем у виска, но этого никто не заметил, кроме Иакова, который исподтишка свирепо погрозил Петру кулаком и тут же снова обратился к Иисусу:
- А если сдохнет? Это же наш единственный верблюд.
- Маловер, - отмахнулся от него Мессия, - я же говорю - пройдет! Остался только хвост.
- Только хвост от него потом и останется, - пробурчал Иаков, но послушно замолчал. Наглядевшись на верблюда, Иисус обернулся к апостолам.
- Вы видите? Даже верблюд может пройти сквозь игольное ушко. А посмотрите вон туда!
И он небрежно махнул ладонью в сторону. Апостолы как по команде повернули шеи и уставились на богатого мытаря Иегуду, который тоже пытался пролезть в ушко иглы. Все невольно поморщились, зрелище было не для слабых нервами. Петр, скривившийся сильнее прочих, недовольно процедил:
- А в ту сторону я даже и смотреть не хочу, Господи. Плевать, что я солдат. Мне обед дороже в желудке, а не на камнях.
НЕИЗВЕСТНЫЕ НИНДЗЯ
Как стало известно из обнаруженных недавно записок, оставленных Сандзю Горобэем, тюнином школы ниндзя Ига, смертоносное исскуство нин-джитсу (иначе говоря, ниндзюцу) дошло до нас в крайне урезанном, если не сказать больше - в исковерканном виде. Голливудские боевики, в которых по крышам скачет Шо Косуги, затянутый в черный балахон, в черных тапочках и маске, с устрашающим мечом за спиной; многочисленные комиксы - все они создали ложный и однообразный образ ниндзя. Тогда как на самом деле разновидностей синоби (еще одно название средневековых диверсантов и шпионов) было куда больше.
