Чак Паланик - Обреченные
Я хлестала по мерзкой какашке, наносила твердой книгой один бешеный удар за другим. В ответ невидимый противник орал и верещал. Это были животные звуки. Такой рев, вероятно, стоит на бойне; такой бессмысленный вой могут издавать как мучимая лошадь или корова, так и человек.
Осыпая градом ударов сопротивляющуюся колбаску, я заметила, что тоже ору – от ярости. Мой вопль был воплем всех детей, которых когда-либо истязали школьные хулиганы, – смесью злобы, рыданий и истеричного смеха. Бетонный пол затопило выкриками двух бойцов, зловонный воздух дрожал от перекрестного эха. Я надрывалась так, что с губ летели клочки вспененной слюны.
Несмотря на яростную агонию, мои инстинкты естествоиспытателя не отключались. Даже без очков, размытым зрением я видела, что избиваемая мерзкая какашка начала съеживаться. Она отступала, делалась все меньше и короче и вот-вот была готова исчезнуть в зазубренном отверстии. Чтобы помешать неминуемому бегству, я раскрыла «Бигль» примерно посередине и поместила разворотом точно у поникшего пальца. Мои коллеги – Карандаш и Синяя Ручка – засушили между страниц листья и цветы, сохранив образцы папоротников и трав для будущих поколений; я собралась поступить так же со своим шокирующим открытием. За миг до того, как фекальная колбаска должна была исчезнуть в дыре, я захлопнула огромную книгу. Вся окрестная унылая глушь вздрогнула от рева. В Куала-Лумпуре, Калькутте или Карачи – где бы тогда ни загорали мои родители, глядя, как их пупки заливает пот, они наверняка его услышали. От мощи этого вопля сотрясся весь мир.
Так я пленила сжимающийся истерзанный кусочек помета: его зажало в бумажной середине путешествия мистера Дарвина – по моим прикидкам, где-то в описании Огненной Земли. Я удерживала зловредную какашку, плотно сжимая том, и не оставляла попыток вытащить ее: изо всех сил дергала то в одну сторону, то в другую. Я теребила и тянула, отчего ее царапали и жевали острые неровные зубья отверстия. Хлипкая металлическая кабинка ходила ходуном, крепления расшатались, и она в любой момент могла обрушиться.
Милый твиттерянин, изредка встречаются природные феномены, которым у нас нет готового объяснения. Задача естествоиспытателя – замечать их, описывать и надеяться, что со временем необычные события получат толкование. Упоминаю об этом, поскольку далее произошло престранное: я упорно цеплялась за книгу и дергала ее из стороны в сторону, насколько позволяло тесное пространство, как вдруг книгу, по-видимому, стошнило. Между страниц брызнула струйка гадкой мокроты. Липкая беловатая рвота выплеснулась из глубин дневника мистера Дарвина. Память замедляет этот момент, растягивает секунды, словно желая показать его во всех подробностях: новый выброс – секундная пауза – и третий выброс бесцветной мокроты из книги в моих руках. Объем небольшой, однако она вылетела с такой скоростью, что я не успела среагировать. Прежде чем я посторонилась, слизь попала мне на грудь, на синюю рубашку из шамбре. Тут профессионализм мне изменил. С пятном загадочной флегмы, растекавшейся по моей плоской детской груди, я отступила с поля боя. Я бросила «Бигль», который все еще удерживал собачью какашку. Я кинулась прочь из туалетной кабинки, визжа что есть мочи.
21 декабря, 9:13 по центральному времени
Я спасаюсь бегством
Отправила Мэдисон Спенсер ( [email protected])
Милый твиттерянин!
Когда я выскочила за коричневую дверь адского общественного туалета, что в глуши на севере штата, тусклое солнце уже давно перевалило за полдень. На выжженной траве, там, где я утоляла жажду непомерными объемами чая, все еще валялась пустая стеклянная банка. Из мужской уборной вот-вот должен был появиться мой сумасшедший соперник, возможно, не напуганный нашей стычкой, а только разозленный и преследующий единственную цель: схватить меня, поотрывать конечности одну за другой и довершить яростный сексуальный акт над моим безжизненным обезглавленным телом на виду у миллионов спешащих водителей.
Бесконечный поток автоцистерн, лесовозов и мини-вэнов по-прежнему грохотал мимо дорожного островка. Перед моим голым лицом – очки так и лежали на полу в туалете – машины сливались и накладывались одна на другую, пока не превратились в сплошную стену протекторного рева. Прогалы между ними исчезли. Думая лишь о неизбежной гибели, я наклонилась за галлоновой банкой из-под чая.
Возможно, я слишком бурно отреагировала на протянутую мне палочку помета? В конце концов, я была тут чужаком. Возможно, в здешней глухомани совать такое в отверстия туалетных кабинок – обычай, своего рода легкий флирт? Бабушка Минни как-то сказала: «Мальчишки донимают только тех девчонок, которые им нравятся». Я в ответ процитировала Оскара Уайльда: «Возлюбленных все убивают»[15].
Однако провинция есть провинция: вполне возможно, я только что отвергла влюбленного деревенского паренька. Если размахивать куском помета перед девушкой и в самом деле некая сельская прелюдия к романтике, значит, я потеряла потенциального ухажера.
Возможно, я не дала хода буколическому роману или сбежала от убийцы – сердце в любом случае колотилось где-то в горле, холодный пот от пережитого шока стекал по лбу. Таинственный эякулят, брызнувший из «Бигля», тяжелыми сгустками осел на груди рубашки. Все вокруг казалось либо очень близким, либо очень далеким – без очков я видела размыто. Я была не в том состоянии, чтобы ринуться в похожий на часовой механизм поток машин, однако, если из туалета в любой момент мог выйти какашечный псих, выбора у меня практически не оставалось. Тут мой затуманенный взгляд упал на банку, стенки которой были усеяны (хотя какое там – плотно вымощены) черными мухами, прилипшими к остаткам сахара. Я с отвращением выпустила банку из рук – она спружинила о траву. Как и прежде, живущий во мне хитроумный естествоиспытатель придумал план. Я снова взяла банку – осторожно, стараясь не касаться клейкого ковра из живых насекомых – и сделала несколько шагов к границе между газоном и асфальтовой парковкой, к блестевшему на жарком солнце бордюру из белого бетона. Естественно, бабушке нужна была эта банка, чтобы настаивать в ней на подоконнике чай, однако сейчас для меня важнее было защитить себя. Если впоследствии она затосковала бы по своей домашней бурде, я просто позвонила бы в «Спаго» и попросила выслать Федэксом одну порцию их чудесной смеси. Пока же я обеими руками приподняла липкий, усаженный мухами сосуд и с катарсическим возгласом швырнула его о бордюр. Банка разлетелась на множество осколков; самый крупный, хищный и похожий на кинжал, я избрала своим оружием.
Дабы мои действия не показались тебе излишне драматичными, имей в виду, что на последних страницах «Бигля» я написала свое имя. Хоть я и сбежала с поля боя, книга, а с ней и очки остались у моего неприятеля. Сумасшедший злодей узнает, как меня зовут. Псих с какашкой наперевес обнаружит мое имя, начнет преследовать и мстить. Чтобы не пораниться, я обернула рукоять стеклянного кинжала банкнотами евро и, вооружившись таким образом, стала красться обратно к мрачному зданию туалета.
На траве валялись палочки собачьего помета, очень похожие на ту, которую совали мне в лицо, и я не сомневалась, что до конца жизни не смогу без содрогания смотреть на эти колбаски. В каждой тени мне будет чудиться набухающая какашка, каждый страшный сон станет отголоском этого дня.
Я приблизила ухо к коричневой двери. Изнутри не доносилось ни звука. Я стояла, повернув голову, и в поле моего скверного периферического зрения попадали парковка, выжженный солнцем газон и бесконечная река автомобилей. На стоянке была лишь одна – пустая – машина: помятый, ржавый грузовичок – такие называют пикапами. Через все лобовое стекло шла трещина. Может, меня подводило зрение, но, кажется, задняя фара была склеена красной липкой лентой. По-видимому, мой безумный соперник прибыл на этом несчастном, замызганном, исцарапанном грузовичке.
«Лучший папа на свете»…
Я отказывалась пробовать на вкус то, что отрыгнул мой мозг. Я придушила мысль о возможности подобного и неосознанный ужас, застрявший в горле. Эта новая идея была совершенно невероятной – все равно что увидеть азиата, говорящего по-испански.
Я определенно находилась в состоянии шока. Будто зомби, я, вцепившись в кинжал, плечом открыла дверь и вошла в зловонный общественный туалет. Переход от яркого солнца к полумраку ослепил меня, однако я слышала кап-кап из протекающих труб; среди эха катакомб я разобрала и хриплое дыхание, а в следующее мгновение увидела на грязном бетоне распростертое тело мужчины. Его голова лежала на полу. Морщинистая кожа и седые волосы сливались так, что невозможно было с уверенностью сказать, где заканчивается лицо и начинается прическа. Поначалу я не разобрала, лежит он лицом вверх или вниз, но потом увидела колени, сведенные вместе и подтянутые к груди, как у зародыша. Штаны по-прежнему были скомканы вокруг лодыжек, ремень с пряжкой «Лучший папа на свете» – расстегнут. Его голые ноги казались до того белыми, что перламутрово светились, эту белизну нарушали лишь черные волоски. Между шишковатых колен пустым гамаком висели заношенные трусы, одна рука скрывалась в паху, будто прикрывая срам. Другая была вытянута и хватала воздух рядом с оброненной мною книгой. Ярко, словно в луче солнца посреди этой каменной могилы, на его безымянном пальце сияло кольцо самой низкой (насколько я могла рассмотреть) пробы.
