Игорь Рыжов - Питерский битник

Кролик, тушённый с капустой
И рисом, вполне ничего.
Но как–то без кролика пусто,
И мисочкам грустно его…

Эскулап ел эскалоп,
И скула его дрожала.
Чавкал, утирая лоб,
До отвала, в одно жало.
Резво перец и укроп
Добавлял своей десницей.
Эскулап ел эскалоп,
Тот, что срезал с поясницы
Пациента, что усоп
В муках — у него лечился.
Эскулап ел эскалоп,
Сука, и не подавился!

Я сидел на брегу Брахмапутры,
Ел я пряное с карри чапати.
И всё думал: какого же хрена
Занесло меня в те Палестины?
Я бы мог сейчас в тихой пельменной,
На Балтийском суровом вокзале,
Пить дешевое светлое пиво,
Под мечтанья об Индии дальней!

Тело — бред, храните душу,
В этом с Богом Света нить.
Человеков надо кушать,
А не где–то хоронить.

Женщина — это, вообще–то, на счастье,
Если в борще её плавают части.
Главное, ведь, приготовить искусно,
Да и заметьте: полезно и вкусно!

Еще один день за плечами,
Он пройден, осмыслен, распят.
Вы спите, родные: ночами
Хорошие кисоньки спят.
Свернувшись в уютный клубочек,
Во сне, столь полезном, не вру!
И ждут, когда множество точек
На небе исчезнут к утру.

Вы мне сосали на заре,
Прильнув блаженными устами.
Я вас любил уже местами,
Растаяв с вами в январе.
Смотрел, вот за окошком снег
Кружил, как новосел, неверно.
Я жил под Вами. Всё, наверно,
Немножко было как во сне:
И потолка седая сень,
И гончих фар на нем метанье.
Я кончил. Я весь в ожиданье
Пока не даст нам силы день.

Я вам пишу, чего же боле…
Что я могу ещё. Сказать?
Признанье в том, что алкоголик
Любую может наказать
Одним своим существованьем,
За то, что влюбится она.
Абрам, Арам, пусть Герман, Ваня —
Примеров этих до хрена.
Мы все говно, пока мы живы,
Пока есть что–то на столе.
Нам всё одно — мы пассажиры,
Забывшие купить билет.
На шею камень давит, знаю,
Я на обрыве, не свернуть.
Мой Бог, Любимая, Родная,
Тебе лишь только подтолкнуть
И всё, я умер. Ты — свободна.
В вине — одна моя вина.
Ты сможешь видеть что угодно
Во сне. Одна, иль не одна.
И набело писать сюжеты
Тебе лишь преданного дня.
А я уйду обратно, где Ты
Ещё не ведала меня.

Я в детстве ушибся больной головой
О памятник Ленину, но я живой.
А памятник Ленину, словно Каренину,
Вниз увезли по ночной мостовой.
Любил я детали, ходил как павлин,
Ловил гениталией адреналин.
Но портиться стали мои гениталии —
Врач подсадил меня на «Бицеллин».
Тушил я раз по пионерски костёр,
Костёр оказался премерзки хитёр.
Хоть ссал от души — он взметнуться решил,
Теперь на конец я не слишком остёр.
Когда я на почте служил кое–как,
Звезда звезданула в меня у ларька.
И я, с той минуты, хожу звезданутый,
А в небо направлен стакан коньяка.
Когда я был молод, селёдку имел,
А с нею силёнку прожить опохмел.
Теперь же не пью я, всё чаще блюю я,
Но выводов сделать опять не сумел.
Однажды природа схоронит меня,
Как в детстве, при родах, уронят меня.
А мне по. бать — не мне зарывать,
Меня не волнует вся эта фигня.
А мне по. бать, это ж вам зарывать,
Меня не смущает вся эта фигня.

За то, что не сложилось,
За то, что не срослось.
За то, что просто «жИлось»,
А может быть «жилОсь»?
За всё прости, родная,
За грустное — прости.
И всё пройдет, я знаю,
Прости меня, прости…

Ждёшь его, психа, сердце на части,
Вот оно, тихое женское счастье…

Половозрелая особь,
В теле — гормонов движенье.
Нужен проверенный способ:
От обороны к сближенью.
— Девушка, как насчёт водки?
Быть я хочу вашей тенью! —
Но в торопливой походке
Чуется нехотенье.

Знавал я женщину одну, —
Имела склонность та к вину.
Знавал я женщину другую, —
Pardon, имела склонность к хую.
И склонность поражала третьей,
К вину, и к хую, к сигарете…
И тут я сдался, разумея,
Что склонность каждая имеет.

Из ребристого хряка струя на прилавок текла,
Из глубин необъятных штанов, сквозь мотни амбразуру.
Он в похмельи своём не желал окружающим зла,
Он любил их, а так обходил по привычке цензуру.

Madame, целую вашу печень!
И остальное, заодно.
Я пьян в говно, гордиться нечем:
Но вы со мною, всё равно!

Бодун редчайшей красоты
Ко мне пришёл. А с ним — и Ты!

Отрезаю по минутам от ночного пирога,
Сон сегодня, почему–то, приходить не хочет, гад!
Будет завтра морда злая, с синяками по рублю,
Вместо: «Здравствуйте!» — залаю, вместо: «Как дела?» — пошлю.
Нагрублю пенсионеру, что попросит уступить,
Положительным примером завтра мне уже не быть…

Солнце рыбкой уплывает,
День, как корюшка плывёт.
Еду на «Шестом» трамвае
В дом, где милая живёт.
В понедельник, вторник, среду,
Коль торчишь — опять беда.
Еду, еду, еду, еду,
Да, как Чиж, всё не туда.

В экстазе не участвовал,
Присутствовал в процессе.
Руководил, начальствовал,
Начитан, интересен.
Знал назубок в теории
Кого, куда и сколько.
Игрок был априори он,
А в жизни — зритель только.

Нас утро встречает прохладой,
Студя полуночный загул.
Кудрявая, может не надо?
Я больше уже не могу!
Желанье одно, но простое
Являют движенья твои.
Кудрявая, может не стОит,
Когда ни фига не стоИт?

Сняла колючие чулки,
С руки перчатки, расстегнула лифчик.
Сказала мне: «Все чудаки!
Всё сгоряча, а ты — счастливчик!
Случайно пусто мне, встречай,
Я так устала, будь отчаян!»
Скажу без грусти: «Сгоряча,
Я с кем попало — не кончаю».

Стюардесса присела на кресло,
Помассировать мне мои чресла.
Всё массировала и массировала,
А потом — вообще изнасиловала.

Когда на юг уходят журавли,
Причём неторопливою походкой,
Я обречённо вновь иду за водкой
И пивом, в ту лавчонку, что вдали.
Когда медведь нагуливает жир,
Уж выкопал уютную берлогу,
Я взял за гуж, веду свою дорогу,
А сверху мне кивают этажи.
И дворники мне машут в тишине,
И честь мне предлагают постовые,
Идут со мной не павшие, живые
Собратья: те, чья рать не в стороне.
Их жёны напряжённо счастья ждут,
И плачут у разбитого корыта.
Сожжённый мост, опять везде «Закрыто»,
И ангел посылает всех в п. зду.