Игорь Рыжов - Питерский битник

Говорите обо мне, что угодно, люди.
Мне — ведь, зёрнышко в говне,
Вам — лишь хрен на блюде.
Что допился, что издох, евнух в Эмирате:
Просто, пил ту жизнь на вдох,
А на выдох — тратил.
Говорите, ну, ещё! Просто, говорите!
Мне всё это — за плечо,
Мой любимый критик.
На иврите, идиш, так — русского не бойтесь!
Яйца лижут у кота,
Коль не в силах коитус.
Вы попробуйте, как я: реки по стаканам,
Ведь не выйдет ни хуя,
Слышу: «На хрена нам!
Молоко рассвета пить, с ветром хороводить.
Всё, что хочется — любить —
Не пристало, вроде.
Ты — налево, мы — в тираж, что, весьма, оплачен».
Плачет матушка Кураж
У застенка Плача.
Где Господен Глас сумой, богатея, дышит.
Я свободен, я живой,
Но меня не слышат…
Жил на свете дурачок. Слёзы — дурь Ивана.
Ловил звёзды на крючок,
Да любил — незваным.
Жил на свете, да не жил, жил до воскресенья.
Просто хлынули из жил
Воды предосенни.
Обернулись они льдом, да надолго встали.
Дом, уютный милый дом,
Напрочь разметали.
Разлетелась голова: стены, крыша, двери.
Сам себя найду едва ль.
Ну, а вам — не верю.
Говорите обо мне, вам ведь то пристало!
Внутрь то — что изо вне
Запихать сначала:
«Он урод, по жизни, был. Ну, мудак, уж точно.
Он считал собой столбы,
Возвращаясь ночью.
Говорят, издох вчера, вены вскрыл, разбился.
Помер, давеча, с утра,
Не опохмелился.
Спьяну провалился в люк, не родился, даже»,
Я не знаю, я — ЛЮБЛЮ!
Остальное — Лажа!

Обыкновение разлуки, как дней осенних перебор,
А солнце, предвкушая муки, садится жопой на собор.
Закат согреет лишь поэта своей предсмертной красотой,
Как, догорая, сигарета в руке любимой и простой.
Из тех, что по ночам не снятся, и не мерещатся в окне,
Я — не поэт, и преклоняться мне не пристало перед ней.
Мне хочется лишь эти пальцы в своей ладони сжать сейчас,
Пускай безумные страдальцы стихи слагают сгоряча,
И мечутся в ночи весною, барахтаясь в обрывках слов,
Чтоб одиночество, родное, в них образ зыбкий обрело.
Мне хочется тепла живого, крови горячей, кожи соль,
Того, пред чем бессильно слово: руки любимой и простой
Лишь ощутить прикосновенье, а дальше — пусть идет, как есть,
Разлуки, пусть, обыкновенье вернётся — я уже не здесь…

Вывожу я детей на прогулку,
Всюду снег, но во фляжке коньяк.
Только слышно, как ухает гулко,
В тишине где–то тяжко маньяк.
Чуть поправлю ремень автомата,
Разгоню алкашей и бомжей
Своим чудным, уверенным матом:
Как всё это достало уже!

Маленький человечек —
Жиру — на пару свечек…!

Дети рисуют п. зду на заборе,
Не получается: непредставимо!
Преобразуют в ёжика с горя,
Взрослые йети проходят мимо.
Им всё известно давно про Детство,
В жизни говном плывут куда–то.
А, если честно, всё ж приглядеться:
Ёж на заборе — живой и п. здатый!

Мой сынок похож немного
На бульдога и на дога.
На Вована и Серёгу,
На козла через дорогу.
На овчарку, на лягушку,
На неведому зверюшку.
Бабуина, свина–хрюшку,
На Рыжова Игорюшку.
Что в округе есть живого —
На него похож, любого,
Даже Стёпу, постового.
Жертва секса группового.

К вопросу о комплексах.
Не растут на жопе волоса,
Хоть, и тело всё, уж волосато.
Есть ещё в природе чудеса,
Дело тут в причудах пубертата.
На губе красивые усы,
Борода уж в просинь на подходе.
Но снимаешь, если где, трусы —
Жопа вызов бросила природе.
Жопы волосаты у других,
У Витали или у Ахмеда.
Может, виноваты в том враги?
Подмешали что–то за обедом?
Я брожу от двери до окна,
За которым ливня злые плети.
Остаётся верить, что она
Обрастёт до совершеннолетья.
Но я верю, что во всей красе
Повернуться я смогу спиною.
Будет моя жопа как у всех,
И жена гордиться будет мною.

Всё на свете обман,
Завяжи узелок.
Дед Мороз–клептоман
DVD уволок.
Папа где–то лет пять,
Мама пьяная в Же.
И дерутся опять
На восьмом этаже.
С ёлки падает снег
Растворимой лапшой.
Как же в этом говне
Мне окрепнуть душой?
Ведь квартира одна,
Денег только на гроб.
Впереди — ни хрена,
Под окошком — сугроб.
Наверху — Пустота,
С Новым Годом, друзья!
Здесь проходит черта,
А за ней — ни х..я.

Беда, коль провалился в люк,
Мудак, и в никуда летишь…
С годами женщину люблю
Всё больше лишь по памяти.
Всё помню: где и что, зачем..
Забыл — спрошу у Windows'а.
Исполнить — в этом суть проблем.
Желаний — ниже плинтуса.
А может, я не виноват,
Идем одними тропами?
Одни уж на двоих слова,
Стареем просто оба мы?
Истерлась бытом красота,
Сошлись углы и трещины.
А может, женщина не та,
Иль я не тот у женщины?
И лишь от сопричастия
Все мысли безобразные?
И нам нужны для Счастия
Колодцы просто разные?
И не была печальна бы
Жизня с ее закрутами,
Коль шли бы изначально мы,
Но разными маршрутами?
Чтоб Там переиграли бы,
Ну так, чтоб приколоться!
И нас с тобой направили
По разным, по колодцам…

Эх, пожрать бы борща натощак,
Да леща к нему жаренного!
Только нет в моём доме леща,
И на борщ ни черта не затарено.
А ведь есть у народа борщи!
У Киркорова и китайца.
И шкворчат в сковородках лещи,
Масло в стороны разлетается.
Друг степей пусть не варит борща —
Грустно: минус свеклы культивации.
Да и чукча не жарит леща,
Нет леща — вот и нет мотивации.
Ноги в руки, иди и ищи:
Темнота, ночь, сугробов стойла.
Снятся, суки, борщи и лещи,
Да и та, чтобы их сготовила.

Хочется женщину светло–зелёную,
Женщину цвета с грядки гороха.
Кислую, сладкую, сложносолёную,
Можно и гадкую, летом — неплохо.
Я не хочу её в плане соития:
Скучно и грустно, жара и не время.
В жизни ведь есть и другие события —
Пищи, допустим, с утра сотворенье…

Вот и тело подоспело,
Незнакомое ещё.
Говори, чего хотело,
Накормлю тебя борщом.
Я люблю, когда ночами
Кто–то запросто зашёл,
И готов кормить борщами,
И готовлю хорошо.
Ведь когда повсюду стужа,
Окна лентами трещат,
Кто–то очень–очень нужен
На бутылочку борща!

Мне свинарник достался в наследство,
Не в Селятино, не в ебенях.
Я люблю поросятинку с детства,
А наследство боится меня.
Значит, чует лихую кончину
На той даче под финским ножом.
Плачет свински и небеспричинно.
Мрачно время свернулось ужом.

Я трупы ем ещё при жизни:
Другие после мой съедят.
В еде я, в общем, не капризный —
Вредил себе и жил, вредя.