Джек Керуак - Доктор Сакс
СЦЕНА 19. Я у «Виктролы» ставлю новую пластинку, это «Парад деревянных солдатиков», все расходятся с ипподрома —
СЦЕНА 20. Вы видите, как я марширую вверх-вниз на месте, медленно перемещаюсь по комнате, скачки окончены, я выхожу с большой трибуны, но к тому ж недоуменно покачиваю головой из стороны в сторону, как недовольный игрок, рву свои билетики, бедная детская пантомима того, что я иногда видел у своего отца после скачек в Наррагансетте, или Саффолк-Даунз, или Рокингеме — На всем зеленом столике у меня разложены бумаги, карандаш, моя редакция управляет Скаковым Кругом. У стола этого сзади до сих пор риски мелом, которые оставил Жерар, пока был жив в зеленом столе — стол этот громыхал у меня в грезах из-за того, что в нем призрак Жерара — (Теперь я грежу об этом дождливыми ночами, превратившимися почти что в овощ у открытого окна, мертвенно-зелеными, как помидор, а дождь падает в блочно-полой пустоте снаружи, весь промозглый, каплющий и мглистый… ненавистные стены Пещеры Вечности вдруг воздвигаются в бурой грезе, и когда замедляешь драпировку, рыболовишь покров, складываешь рот зева и пасти в этом громадном блещущем водоеме по имени Дождик, — тебе теперь видна пустота). — Задвинутый в угол «Виктролой», мой бильярдный столик — складной бильярд, с зеленью бархата, маленькими лузами, и кожаными карманами, и маленькими киями с кожаными наконечниками, которые можно натирать голубым мелом с отцовского бильярдного стола в кегельбане — То был очень важный столик, потому что на нем я играл в Тень — Тенью я называл высокого, худого, крючконосого парня по имени Сент-Луис, который приходил в Потакетвилльский Общественный Клуб иногда резаться в пул с хозяином, моим отцом… величайший бильярдный жулик, какого только можно встретить, высоченный, лапищи с пальцами вроде бы дюймов десять длиной распластывались когтями на зелени опорой для кия, один только мизинец прорастал и давал побег от его рукогоры на расстояние шесть дюймов, можно сказать, чисто, аккуратно, он просовывал кий прямо в крохотное отверстие между большим пальцем и указательным и скользил по всему деревянистому блестящему до соединения с киебитком кисцелуем — он зашарашивал удары без никакого, фвап, шар замертво клакался в кожаную лузу — Такой дылда, опокровленный, он сгибался далеко и от даленно и нависал над своими ударами, тут же награждая публику зрелищем своей громадной тяготеющей головы и великого благородного и таинственного орлиного носа, а также непостижимых никогда-ничего-не-выдающих глаз — Тень — Мы видали, как он заходит в клуб с улицы —
СЦЕНА 21. И на самом деле вот что мы видим сейчас, Тень Сент-Луис входит в Общественный Клуб поиграть в пул, он в шляпе и длинном пальто, как-то затенен, проходя вдоль длинной фанерной стены, выкрашенной серым, светлым, но входит в обычный кегельбан, из коих четыре видны слева от Тени, игра идет только в двух, и за работой два установщика кеглей (Джин Плуфф и Скотти Болдьё, Скотти не на постоянке, как Джин, а поскольку был питчером у нас в команде, мой отец давал ему заработать пару лишних пенни, следя за кегельбанами) — Подвал с низким потолком — вот что это за заведение, видны водопроводные трубы, — Мы смотрим, как Тень заходит и вверх по фанерным стенам с наших мест в голове кегельбанов, «Кока-Колы», доски со счетом, у которых стоять, у подставки, и шары для приземистых кеглей в подставке, и сами эти кегли выставлены в кегельбане приземисто и сияя красной полосой в золоте своей платимении — дождливая пятница, 6:30 вечера, в кегельбанах П. О. К., мы видим, как дым окутывает саваном даже саванную Тень, пока он подходит, слышим шепотки, и бормотанья, и ревотзвуки вестибюля, щелчки пула, смех, разговоры…
СЦЕНА 22. Мой отец в клетушке-конторе в глубине, у выхода на Гершом, курит сигару за стеклянной стойкой, и сигара подымается от него тучей, он сердито хмурится клочку бумаги в руке. «Господи боже мой, а это еще откуда взялось? — (глядит на другой) — это что же? — » и впадает в насупленную медитацию наедине с собой над этими двумя клочками бумаги, другие мужики в конторе болтают… там Джо Плуфф, Воризель и Сынок Альберж — все колготится — Мы лишь заглядываем в дверь, всей конторы не видно, вообще-то мы смотрим в контору шагов с шести от двери, в шаге от нее на каменной ступеньке, что на одном уровне с иолом кабинета, мы где-то на такой же высоте, как нос Тени, когда заглядываем с Тенью, чей орлиный визаж откашивается от нас в Громаде. Мой отец так и не поднимает голову, разве что кратко, хладно, посмотреть, кто это, а затем просто взгляд глаза, означающий приветствие — вообще-то и не приветствие совсем, он просто подымает взгляд и снова опускает его с этим сконфуженным подержанным выражением, что у моего отца всегда было, словно что-то его читает и ест его внутри, а он весь свернут и в нем молчит. Поэтому Сент-Луис, его лицо все равно не дрогнет, просто обращается к троице: «Са vas? (как оно?)» — «Tiens, St. Louis! Та pas faite ton 350 l'autre soir — ta mal au cul (как-то вечером ты не сделал свои 350, у тебя жопа болит)». Это произносится Воризелем, высоким неприятным мужиком, который моему отцу не нравился, — а от Сент-Луиса никакого ответа, лишь застывшая орлиная ухмылка. Теперь Сынок Альберж, высокий, спортивный и симпатичный, станет шортстопом «Бостонских Храбрецов» через несколько лет, с широченной чистозубой улыбкой, дома-то настоящий мужланистый мальчонка был в свое время, его отец был печальноватый такой, скукоженный мужчинка, сына обожал, Сынок на папу реагировал как герой Озарков, мрачно и по-Пацан-Биллийски[77] нежно, однако с той франко-канадской жесткой строгостью, коей известно, что станется со всеми на Небесах впоследствии на изнанке Времени, — так оно всегда и было в глубине моей души, звезды стекают слезами по бокам Времени — Сынок говорит Сент-Луису — «Une игра?» Сент-Луис щерится через значимость бездвиженных польз и раскрывает свои синие орлиные губы произнести внезапно удивительным голосом молодого человека «Oui» — и они глядят друг на друга вызовом и сваливают катать шары — Воризель и Джо Плуфф (вечно низенький крепенький кривенький слушатель и вождь среди героев Потакетвилля) идут следом — мой отец остается в конторе один со своими бумажками, подымает голову, проверяет время, шлепает в рот сигару и выметается следом за парнями по собственной какой-то надобности, шарит ключи, смущенный, а кто-то орет ему в следующей картине.
СЦЕНА 23. (пока он выходит из кабинета с жирным деловым ключом владельца, гляньте на цепочку у него из кармана) из атмосфер дыма и зарева бильярдных столов темный затененный человек с кием на ссаном фоне банок и дерева зовет: «Эй, Эмиль, il mouille dans ton pissoir (у тебя в сортире льет) — a tu que chose сотте ип plat pour mettre entours? (есть какая-нибудь кастрюлька подставить?)» На темно-зеленом фоне синего дождевого вечера в золотом клубе с его сырым каменным полом и блестящими черными кегельбанными шарами еще один бильярдный ас — В дыму — кричит (а Эмиль, мой папа, бормочет и кивает, да, мол) (а Сент-Луис, Джо, Сынок, Воризель пересекают сцену гуськом, как индейцы, Тень снимает на ходу пальто) — «Pauvre Emil commence a avoir des trou dans son pissoir, cosse wui va anivez asteur, whew! — foura quon use le livre pour bouchez les trous (У бедняги Эмиля в ссальне уже дырки появились, что теперь-то будет, фу! придется нам его книжкой дыры затыкать!!!)» «Неу la tu déjà vu slivre la — (Эй, а ты видал-то эту книжку?)» бильярдный ас на свету, молодой Лео Мартин говорит Ленуару, который жил прямо через дорогу от клуба, на Гершоме, по соседству с лавкой Блезана, в доме, что всегда казался мне полным призраков печальных цветочных горшков линолеумной вечности в солнечной пустоте, также затемненной внутренним, почти дебильным мраком, что всегда, похоже, свойствен франко-канадским домам (будто ребятенок с водой на голове прятался где-то в чулане) — Ленуар, кошачок хладнокровный, я знал его меньшого братишку, и мы с ним менялись шариками, они состояли в родстве какого-то смутного прошлого свойства, о котором мне рассказывали — дамы с громадными париками белых волос шили в лоуэллских комнатах, ух — Ленуар: (мы смотрим от конца фанерной стены, но почти на кегельбане Номер Один на эту распростертую дымную сцену и разговоры) «Quoi? — Non. Jaime ra са, squi est? (что, нет, мне бы хотелось, где оно?» Ленуар произносит это из полуприседа над своим битком — Он и в кегли очень хорошо играл, Сент-Луису трудновато было побить его в кегли — слабо мы видим бурые складные стулья под стеной, что вдоль Гершома, с тайными темными сидельцами на них, но очень близко к столу, и они ловят каждое слово — феллахская бильярдная, ни дать ни взять — Дверь быстро отворяется, и из дождя, и внутрь вхожу я, безмолвный, быстрый, проскальзываю, как Тень, — скольжу к углу сцены наблюдать, не сняв ни пальто, ни дрогнув, я уже завис на офигении этой сценой.
