Джек Керуак - Ангелы одиночества
Обзор книги Джек Керуак - Ангелы одиночества
Керуак Джек
Ангелы одиночества [*]
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПУСТЫННОЕ ОДИНОЧЕСТВО *
1
О, эти полуденные часы, эти бездельные часы, которые я проводил сидя или лежа на Пике Одиночества, иногда прямо на альпийской траве, сотни миль заснеженных скал вокруг, на севере неясно вырисовывается гора Хозомин, на юге громадный покрытый снегом Джек, завораживающий вид на озеро на западе со снежным горбом Пекарской горы позади и на востоке складки гигантских каменных волн образующих Каскадный Хребет, и однажды осознав внезапно что "Я могу меняться, делать все что хочу, приходить, уходить, взывать о жалости и страдать, радоваться жизни и кричать, - я, но не Пустота", теперь каждый раз думая о пустоте я вглядывался в гору Хозомин (потому что стул, кровать и лужайка были обращены к северу), пока не понял что "Хозомин это и есть Пустота - или кажется пустотой моим глазам" - голые скалы, пики, выпирающие из тысячефутовых бугров каменных мышц выпирающих из тысячефутовых выступов густо поросших лесом плеч, и зеленая ощетинившаяся остроконечными елями змея моего собственного (Голодного) хребта подползающая к ней, к ее чудовищному своду синеватого прокопченного камня, и "облака надежды" лениво висящие за хребтом в Канаде, с их слоистыми комьями и усмешками, подмигиваниями и овечьей белизной их туманных лиц, дуновением их дыхания и потрескивающими вскриками "Хой! Хой, земля!" - парящие глумливости вершины чернокаменной Хозомин и лишь когда приходит пора гроз они скрываются от моего взгляда чтобы потом возвратиться мазок за мазком превращая беспросветную угрюмость в облачную дымку - Хозомин, которая не трещит как хижина скрипящая под напором ветра и похожая если посмотреть на нее вверх ногами (когда я стою на голове во дворе) на болтающийся в безграничном океане пространства пузырь
Хозомин, Хозомин, прекраснейшая из гор, иногда становящаяся полосатой как тигр из-за извилистых линий омытых солнцем ручьев и теней выступающих утесов в Сверкающем Свете Дня, вертикальных борозд и бугров и Бабах! трещин в ледниках, трах-тарарах, великолепнейшая Благоразумная гора, о которой никто даже и слыхом не слыхивал, и всего-то 8.000 футов высотой, но какой ужас обуял меня когда я впервые увидел эту пустоту в мою первую ночь на Пике Одиночества, проснувшись от двадцатичасовых туманов к залитой звездным светом ночи и подавленный Хозомин с ее двумя острыми вершинами, прямо в моем окне чернеющая - Пустота, каждый раз думая о Пустоте, я видел Хозомин и понимал - Более 70 дней должен я буду смотреть на нее.
2
Да, ведь в июне, добираясь автостопом до Долины Скэджит в северо-западном Вашингтоне к месту моей работы пожарного наблюдателя, я думал, "Заберусь вот на самый Пик Одиночества и когда все люди покинут меня на своих мулах и останусь я совсем один то встречусь лицом к лицу с Богом или с Татхагатой и смогу раз и навсегда понять в чем смысл существования, страдания и всех этих бессмысленных метаний", но вместо этого я остался лицом к лицу с самим собой, без выпивки, без наркотиков, без всякой возможности увильнуть, но лицом к лицу с чертовым Мной - стариной Дулуозом и бывали времена, когда мне казалось, что я умираю, сдохну со скуки или спрыгну с вершины горы, но проходили часы, дни, а у меня все никак не хватало духу для такого прыжка и я должен был ждать чтобы увидеть реальность как она есть - и это произошло однажды в полдень 8-го августа когда я брел по верхнему альпийскому дворику по узенькой дорожке протоптанной мной за те бесчисленные разы, по нескольку за ночь, что я проходил здесь по пыли или грязи со своей масляной лампой подвешенной внутри хижины со смотрящими на все четыре стороны света окнами, заостренной крышей-пагодой и громоотводом, тогда ко мне пришло это понимание, после всех слез, скрежета зубовного, убийства мыши и попытки убийства еще одной, чего я в жизни своей прежней не делал никогда (никогда не убивал животных, даже грызунов), оно пришло ко мне в этих словах: "Пустоте наплевать на все высоты и падения, Господь мой взгляни на Хозомин, разве она о чем-нибудь тревожится? разве ей бывает страшно? Склоняется ли она перед приходом грозы, ворчит ли когда сияет солнце или кричит во сне? Разве она способна улыбаться? Разве не была она порождена безумным коловращением дождя и огня, а теперь стала просто Хозомин и ничем другим? Почему я должен выбирать быть ли мне жестоким или нежным, если Хозомин это не волнует совсем? - Почему я не могу быть подобен Хозомин и О Пошлость О почтенная буржуазная пошлость "принимай жизнь такой как она есть" - как сказал этот алкаш-биограф У.Е. Вудворт "единственный смысл жизни - прожить ее" - Но О Бог мой, как это скучно! Но разве Хозомин скучает? И мне осточертели все эти слова и объяснения. А Хозомин - устает?
Аврора Бореалис[1]
над Хозомин
Пустота еще тише
- даже Хозомин когда-нибудь расколется и распадется на куски, ничто не вечно, а есть лишь промельк-в-том-что-суть-все, протекание-сквозь, вот оно что происходит, зачем же задавать вопросы, рвать на себе волосы или рыдать, неясно бубнящий пышнословный Лир севший на своего горестного конька он просто истеричное старое трепло с развевающимися бакенбардами одураченное шутом - быть и не быть, вот настоящий ответ - Есть ли Пустоте дело до жизни и смерти? бывают ли у нее похороны? пироги на день рождения? почему я не могу стать как Пустота, неистощимо плодородным, вне безмятежности, вне самой радости, просто Стариной Джеком (и даже менее того) и начать свою жизнь с этого мгновения (хоть ветра и дуют сквозь мое горло), Пустота - это не трудноуловимый образ внутри хрустального шара, это сам хрустальный шар и все мои горести не более чем глупая сетка для волос как сказано в Ланкаватара Сутре "Смотрите, почтенные, вот изумительная скорбная сетка для волос" - Не раскисай, Джек, пройди сквозь это, ведь все - лишь один сон, одна видимость, одна вспышка, один грустный взгляд, одна прозрачно хрустальная тайна, одно слово - держись, дружище, верни себе утерянную любовь к жизни, спускайся с этой горы и просто будь - будь - твой безграничный разум может безгранично творить, не надо объяснений, жалоб, сомнений, суждений, признаний, изречений, искрящихся словесных бриллиантов, просто плыви, плыви, будь всем, будь тем что есть, а есть только то что всегда есть - слово Надежда подобно снежному оползню - Вот Великое Знание, вот Пробуждение, вот Пустотность Так что закрой рот и живи, странствуй, рискуй, будь благословен и ни о чем не сожалей - Сливы, сливы, ешь свои сливы - и ты был всегда, ты будешь всегда, и сколько бы ни стучал ты в гневе ногой по ни в чем не виноватым дверцам шкафа это была лишь Пустота притворяющаяся человеком притворяющимся не знающим Пустоты
Я вернулся в дом другим человеком.
Все, что мне оставалось сделать - это прождать 30 длинных дней чтобы спуститься вниз со скалы и увидеть вновь радостную жизнь - помня что она ни радостна ни печальна а просто жизнь, и поэтому
Поэтому длинными полуднями я сижу на моем легком (парусиновом) стуле лицом к Пустоте Хозомин, тишина висит в моей маленькой хижине, очаг мой замер, посуда моя сверкает, дрова мои (старые отсыревшие палки и хворост, чтобы быстро по-индейски разжечь огонек в очаге и на скорую руку приготовить еды) мои дрова лежат грудой в углу, мои консервы ждут когда их вскроют, мои старые треснувшие ботинки хнычут, штаны свисают, посудные полотенца висят на стене, все мое барахло неподвижно застыло повсюду в комнате, глаза мои болят и ветер бьется и стучится в окна и поднятые жалюзи, дневной свет постепенно меркнет и подкрашивает Хозомин в темно-синие цвета (высвечивая ее красноватую полоску) и мне ничего не остается делать кроме как ждать - и дышать (а разреженным горным воздухом дышится нелегко, особенно с приобретенной на Западном побережье одышкой) - ждать, дышать, есть, спать, готовить еду, мыться, шагать, наблюдать, ни одного лесного пожара - и мечтать "Чем я займусь, когда попаду во Фриско? Ну, для начала сниму комнатку в Чайнатауне" - но еще чаще и страстнее я мечтал о том, чем я займусь в День Отъезда, однажды одним благословенным днем раннего сентября, - "Я пойду вниз по тропе, часа два, меня будет ждать Фил в его лодке, доберусь до Росс Флот, заночую там, поболтаю о том о сем на кухне, и с утра пораньше поплыву на пароме в Диабло, прямо с той маленькой пристани (попрощаюсь с Уолтом), автостопом доеду до Мэрблмаунта, заберу заработанные деньги, отдам долги, куплю бутылку вина, в полдень в Скэджите ее выпью и утром следующего дня поеду в Сиэттл" - и так далее, сначала до Фриско, потом Эл-Эй, потом Ногалес, потом Гвадалахара, потом Мексико-Сити - А застывшая Пустота никогда никуда не двинется
Но я сам буду Пустотой, движущейся не совершая движений.
3
Ах, как вспоминаются теперь эти восхитительные дни когда я жил дома, дни, не оцененные мной по-настоящему в те времена - полуденные часы, мне 15-16 лет, а это значит крекеры Братьев Риц, ореховое масло и молоко на старом круглом кухонном столе, мои шахматные задачки или изобретенные мной бейсбольные игры, когда оранжевое солнце лоуэллского Октября пробивалось наискосок сквозь занавески веранды и кухни светящимися слоями ленивой пыли и окутанная ими моя кошка вылизывала тигриным язычком коготки передней лапы, ляп ляп, все это ушло и покрыто пылью, Господи - и теперь я бродяга одетый в грязную рвань здесь в Высоких Каскадах и даже кухня моя состоит лишь из этого идиотского измызганного очага с треснувшей проржавевшей трубой замотанной, да-да, у потолка, старыми тряпками чтобы не было хода ночным крысам - в те далекие дни, когда мне надо было всего лишь подняться наверх чтобы поцеловать мать или отца и сказать им "Я люблю вас, потому что придет день когда я стану старым бродягой и буду сидеть один-одинешенек и мне будет грустно и тоскливо" - О Хозомин, скалы твои сверкают в закатном солнце, парапеты твоей неприступной крепости величественны как Шекспир среди людей и на многие мили вокруг нет никого, кому хоть что-то говорят имена Шекспир, Хозомин или мое собственное имя
