Стив Айлетт - Надувной доброволец
Эти насмешки стоили всего веселья, что было у меня в прошлом — эти удары ножа — та специя, на поиски которой я выбросил жизнь.
Как символ своего уважения я воздел взгляд, полный злобных намерений, на каждого в городе.
Восполняя средства к существованию свекловицей и тенями для век в мрачнейших переулках, какие я только нашёл, я объяснял людям, что у меня проказа, и им этого хватало. В первый же год я услышал всё многообразие воплей, а во второй — каждый вариант смеха. Презрение и унижение идут рука об руку, когда нация почивает на лаврах собственной вины. Скрежеща зубами по удилам, удирали они и никому не рассказывали. Раскройте их уловки, и через пять минут они лают, как псы, и тоннами выделяют пену из пасти.
Насколько я знал, Боб был на несколько миль ниже сточных труб, изгой с перекрученной бородой. Таков был стиль его дома в те дни. Болтающиеся маятники нервов соблазнили своды подземки на совершенно неожиданную чувствительность. Целая система ганглиев опутала потолки и кричала от боли посреди визга тормозов. Вот вам истинно живой город. Струйки шептали в стоках бойни, и с миром всё было в порядке.
Счёт и цифры высвобождались в брызгах мокроты, когда Боб считал свои аресты.
— Ещё тысяча причин — и нужда в конспирации отпадёт, — сказал он в первый раз, когда мы встретились, он смотрел на изобилие заявлений с гордостью. Сидел там, объясняя план уморить голодом истребитель через нехватку целей. Видишь уши на любой стороне того яблока? А теперь скажи, что мир не рушится.
— А как ты оказался здесь, брат?
— Получив образование в погребе от белой дщери каннибализма, окровавленный и спасённый сомневающимся духовенством, я бежал как содомия, едва увидел щель — потоп и огненная буря не смогли остановить меня, когда я предпринял это путешествие — отправился в склеп Эдди. Там были ряды голов и спрятанные ловушки вдоль тихого бокового нефа. Ни при каких обстоятельствах я не попросил бы у него помощи, просто спрятался там, пока буря не утихла — или Эдди поймал бы меня, и мне пришлось бы проделать дырку, чтобы показать, какую ошибку я сделал. Какой-то рычащий звук у задней стены, но я не стал обращать внимания. Каким же глупцом я оказался. То был последний день, который мы с моим священником провели порознь.
— Тогда не общались?
— Мои мозги и зубы изо всех сил пытались подладиться, запёкшись от учебников. Оглушительный взрыв, когда я сказал “привет”. Толчки пробежали по моей руке, когда я попытался отдать честь. Мы — замаскированные скелеты.
— Расскажи мне об этом, Эдди.
— Ублюдок. На похороны пришёл в спортивных трусах. Я его потом обругал, он ответил: “Да, я ношу трусы — вот почему я понимаю подначки”. Убийственно полезный тип в качестве носильщика гроба или как там он себя называет.
— Значит, так он себя воспринимает?
— Ублюдком? Безусловно. И никто не делал это лучше. С пустым лицом ублюдок заморозил всех, оставив холодильник открытым рядом с вентилятором — раз
мышления не представляются нужными при определении глубин его зла.
— Ладно, что нам теперь с тобой делать?
— Заколи меня, если можешь наслаждаться процессом — но только если не считаешь, что должен это сделать. Вонзи нож вертикально, если я лёг, и горизонталь но, если бегу.
Так я был представлен всем подряд. Фред был простым мужиком, но сложной женщиной.
— Я так понял, ты вооружён?
— Прошу прощения?
— Ты слышал. И собираешься ответить, что нет. Меня от тебя тошнит.
И он пошёл прочь, выставив один кулак вперёд перед собой, словно Далек. “Странный человек”, — подумал я.
— А вот Эдди, он бы использовал свой нимб как арену для петушиных боёв, если бы ему хватило ширины.
— Рад встрече, Эдди, — сказал я. На столе лежал кусок мозгового коралла. — Что это, если это в доме?
— Мандат на разрушение.
— Ну… ладно.
И через пару недель мы уже были не разлей вода.
— По твоим стандартам океанического дна мы все подряд герои, Эдди. От купели крещения до бассейна с кровью из вен, а? Будь я тобой, я бы от волнения залез на собственное лицо.
- Поясни это заявление.
— Твоя судьба, Эдди. Толпа в простом фургоне, и всё резкости конфискованы. Мужики, посмотрите на него.
Эдди отчалил от логики ещё с младых когтей — правда, Эдди?
— Ублюдок, убью на фиг.
— Сомнёшь дымоход моего горла, а?
— Ага.
— Заставишь меня каталогизировать собственные зубы.
— Ага.
— Тебе понадобится больше помощи, чем ты сможешь собрать.
И он налетел на меня со всем разумом, который смог собрать. В тот момент я не смог бы сказать, чего он пытался добиться, но теперь, с высоты многолетней мудрости, я понимаю, что он хотел сделать мне больно. Это читалось в его вопле “кровавая смерть” и ударе в моё лицо. Даже кровь пошла — верный знак, что что-то идёт не так. Его отражение в зеркалах паба двигалось ровно с той же скоростью, что и он. Это стало для меня решающим доводом, если оглянуться. Он был зол, и даже более, сказал бы я, если бы знал.
У Боба была привычка высказывать то, что у всех на уме. Он знал, что я ненавижу клоунов, и дал мне винтовку. В его намерениях не было сомнений. Потом, когда мы встретились с нашим Минотавром в Магазине Ярости, он вернулся с историей — что-то про демона.
— И морские водоросли сделаны из резинки, — прохрапел он.
— Мои нервы сейчас не выдержат, — сказал Фред.
— Твои нервы? — заорал Боб. — Тебя там не было, могильный наркоман. Шишки моего позвоночника скрипели у него на зубах… — вспомнил он с дрожью.
— Мои нервы сейчас не выдержат, — сказал Фред.
— Ты вообще меня слушаешь? — возопил Боб, сграбастал Фреда за ухо и издал серию громких звуков, не содержащих ни единого слова. Подразумевалось, что Фред должен подпрыгнуть или отреагировать, но он, похоже, засыпал, словно ублюдок, каковым он и являлся. — Мне бы сейчас костей, и ты бы проиграл.
— Привет, — поддел Фред, — он снова готов.
— Я о том же. Ты заплатишь за безразличие — когда произвольность будет пороть твой сон.
— О, она будет пороть мой сон, ага — типа чего? Сценическая катастрофа и простая дискотека в пустыне. Когда смотришь без удивления.
— Именно.
— И один нос смотрит на запад, а со второго капает, как с основного.
Боб замер в шоке, беспорядки ответов разразились по ту сторону его окаменелого лица.
— И почему тогда нечёткие силуэты входящих жуликов не валятся, споткнувшись, если на свете есть Бог и правосудие?
— Товарищ, ты задаёшь слишком много вопросов.
— Да, Фред, — сказал я, — чего ты врываешься без лишних размышлений?
— Я пришёл по расписанию.
“Хороший ответ”, — подумал я, злясь на себя.
В галерее Эдди каталогизировал свой опыт. Ошибки, лёд трещит, насилие, бесцветное завтра. Свежее излияние слёз отметило воспоминания.
— Они проникают в твои носовые проходы, похоже, — сказал я, не вслушиваясь в разговор. — Слушай, а эти рисунки вообще нужны? Может, монокль сделал бы обезьяну более привлекательной — Случился массовый исход идей из моего рта в мозг Эдди, где они все и погибли.
— Ты о чём? — сказал он.
Споры. Крики. Ударил его, и он покатился с выпученными, трупными глазами. Истинные цвета.
Я ещё недопонимал суть аферы. Взять вон ту картину, на которой демон с жабрами — кто за неё заплатит? Подошёл поближе, чтобы лучше разглядеть её, не заметив, что приближаюсь к отражению картины в огромном зеркале — когда я уже стоял в дюйме от демона, я прошёл сквозь зеркало и разнёс его к чертям.
Остальное можешь додумать альтернативная реальность, демон настоящий, дьявол собственной персоной, подвалы тоскующего палача, стеклянные руки пара и мыслей, опустошённый ангел, пытающийся выползти из покрытой струпьями пещеры. Дьявол — не более чем натянутая, спорная решётка, перед которой, как невеста перед свадебным кортежем, стоял монстр, подобный рыбе, вставшей на хвост, собирающей мученические шипы у себя в зубах.
— Твои надежды? — спросил он.
— Беспочвенны.
— Пока всё идёт неплохо, в некотором роде. Интерес но только было бы знать этот род. Ползущее отчаяние?
- Да.
— Ясно. Бредём, как лунатики, к завершению жизни, каковая есть, во всех смыслах, просто потеря времени.
— Забей гвоздь в голову, радость.
— И возлюби его, надо думать,
— Естественно. Я не собираюсь резать себе запястье в ледяной пещере и вырезать свои черты на замёрзшем гранате. Надеюсь, и ты не настолько глуп.
— Изучи, что ты знаешь, и забудь, что я объяснил тебе, — сказал демон, — полярности нужны птицам. Но одну оставили посмотреть, сколько ты будешь этим заниматься.
— Чем этим?
— Лаем.
— Достаточно долго, — сказал я, — чтобы знать его цену.
— И сколько, — спросил я, — ты уже живешь в этом состоянии?
