Стив Айлетт - Надувной доброволец
— На стуле?
- Мне это так видится.
— При условии, что я буду сидеть на стуле.
— Забавно, как различаются идиоты, если их приготовить с хрустящей корочкой.
— Различаются в чём?
— Больше характерности. Яркая расцветка.
— И трещинки?
— Уловил идею. Тьма покажет, что есть ещё что-то потаённое — словно вон та собака. Держит рот на замке. Так что когда она прыгает на тебя ни с того ни с его, во рту частокол зубов, сразу всё понимаешь через внезапный контраст.
— Ты к тому, что она что-то утаивает.
— Для пущего эффекта в нужный момент, вот так Сынок Джим.
— Если собака взрывается, это считается языческим?
— А по какой причине?
— Из-за молитвы.
— Думаю, да.
— А если молится неверующий?
- Значит, прризошло подлинное чудо.
Внутри мы макнули пугача в ведро сока, выставил его рядом с динамиками и ждали, чтобы возрожденный ветер благословил паутину. Почти сразу шипы света закружили по комнате, а потом устремились вниз. Абсцессные куклы сверкали на кровавых дорожках, каждый череп уникален, как снежинка. Массивный огненный мозг* источающий провода, свалился в первый ряд. Воздух сегментировался, прыская в нас шлейфом пятен из жутко мышцы, те приземлялись на наши колени, словно гортанно-старушечьи трупы. Самые мрачные шныряли по проходу, как я видел. Зловоние страха и пролитой крови Ниспадающие обрезки вопили над нашими головами.
— Какие негостеприимные.
Но части уже вновь растворялись, оставляя на стенах только застывающую связную паутину.
Хихикая, мы шли на улицу, когда нас резко остановил парень в дверях. Вот он стоит — пятнистая лепнин подбородка, в таком ключе.
— Кости фигня, — взвизгнул Эдди, но я заткнул его я мог разобраться с проблемой.
Попытался изобразить кулачный гамбит, с крикам и жаждой убийства на лице. Встал ещё раз всё обдумать. Эдди размазал кровь по морде и попытался что-нибудь увидеть.
Поспорил с парнем один на один.
— Значит, тут у нас бродячие трупы, — начал я с фактов. — У тебя будет бумажное лицо и брови, как крылья мотылька, прежде, чем ты действительно поймёшь, что здесь только что случилось. И что? Привидения и так отдаются здесь эхом, да?
Портье схватил свои слова обнажёнными зубами.
— Гориллы! — сказал он и немедленно повторил, только громче. Такой уж он был. Пнёт тебя в рот, и прощай акцент. К счастью, тут же бригада бомжей со свистом пронеслась из выхода и оторвала ему часть лба. Кто понукал этих мамочек? Не я. Со мной приключился приступ раздражения. Космический сепсис, поток призраков, желеголовые — всё можно вытерпеть, если сохраняешь спокойствие. Вам будут говорить, что призраки
имеют право с хохотом суетиться и пыхтеть над домами — не верьте.
— Так ты использовал кровавую палочку, а? — позднее громыхнул Боб со свирепым взглядом — Вновь ты возбуждаешься на ложные чудеса. Знаешь, чего бы я
добился в твоём возрасте, если бы мне какой-нибудь Минотавр указал дорогу?
— Нацарапал бы инициалы на его лице? Ха-ха-ха.
Глаза Боба закатились посмотреть в сознание.
Конечно, мы остались друзьями, Швэйрая на всё это просто в другой раз мы с остальными ребятами собрались в баре и обсуждали, что это, как я думаю, был Резчик.
— Фишка в том, — сказал я, — морщинистый мозг, как у него — это геологическая тайна, дерюжная и пассивная.
— Ради тебя, — отметил Минотавр, — я надеюсь, что было так, и ничего более.
— И какую чертовщину ты имеешь в виду под…
…и Боб вломился сквозь фактически хлопнувшую дверь.
— Хотелось бы, чтобы была осень, твой жизненный путь, наплакавшись ночью, использует собственный рукав и нож в руке. Дуракам опять молчать, дуракам опять молчать.
— Боб, ты в порядке?
— А что, похоже?
— Выпивку моему другу Бобу — и себе налей, мы все здесь друзья, правда?
— Ещё на неделю. Потом…
— Потом?
— Потом пауки поструятся во тьме.
— Во тьме, а, — сказал я, напряжённо кивая. — Пауки. Ну, теперь мне всё совершенно ясно. Правда, Эдди? Всё ясно.
— О да, ясно как день.
— Ну, это показывает, сколько ты знаешь, Эдди. Всё ясно, как моя задница, вот так. Ясно, как задница, чисто как задница, задница, моя тупая задница, вот что мы все тут знаем, хотя никому не хватает пороху признаться себе. Боб здесь, этот мужик здесь, он такой же лающий
псих, как любой другой, кого я видел в своей жизни. Он почти угас, как я думаю, а я, например…
— Да? — сказал Минотавр.
— Думаешь, я теперь буду сдерживаться? Я готов сказать, да, я, например, проваливаю отсюда к чёртовой матери, пока всех нас, да, каждого, не засосало в игру этого ублюдка. Прочь с дороги.
— Ты за это дорого заплатишь.
— Посмотрим. Скоро будет ясно, кому что во сколько вышло, Сынок Джим.
И вот я стою перед расстрельной бригадой, и они спрашивают меня, как обычно, про последнее желание:
– “Есть ли у вас последнее желание?” — спрашивают они, завязывая мне глаза.
— Да, — говорю я, — я хочу рассказать вам о времени, когда я катался на собаке и на мгновение подумал, что я лучше, чем я есть на самом деле.
— Ну, только не держи нас тут наготове весь вечер, — сказали они, — это не полезно для нашего здоровья.
Что я сказал расстрельной бригаде
Я был ужасно озабоченным молчелопиетом — дым цвета печенья выходил из моего носа, когда я видел изгибы женщины. Я успокаивался, только когда из меня — вышибала дух вращающаяся дверь ресторана и как часто это происходило.
У меня в любой день наготове цветущие стоны. Руби Громоглавая стягивала волосы назад так сильно, что её лицо рвалось посередине. Позвоночник сиял и рос. Кипящий лоб трансформации. Вот настоящая женщина. Сказал ей, что она похожа на взрыв, а она ответила тем, что стала таки взрывом. Встретил её в салоне мутантов. Иглы и трубы очумело лезли из ее лица. “Нельзя этим зарабатывать на жизнь”, — сказал я.
— Заслужил аудиенцию с девятнадцатью вентилями, выходящими у меня из лица? И какую аудиенцию?
— Прощающего типа.
Моргнул, а она осталась на месте. Мораль как вышка в бассейне и задница, за которую ангелы, рождённые в небесах, готовы убивать. Одежда была отброшена, как граната без чеки — безумие не то слово.
Так всё началось. Моё спокойное поведение родилось в детстве, когда меня использовали как мишень в стрельбе — попытки пригнуться, вздрогнуть или закричать — всё это я довольно скоро отбросил.
— И чем ты занимаешься?
— Слушаю бредовые серенады.
— За деньги?
— Я ищу утешение в мести и подозрении. Взрываю и трачу чужое прекрасное время.
— А Эдди?
— Этот ублюдок? Знаешь, почему он такой странный? Его уши старше, чем остальное тело. Им уже семьдесят восемь лет.
— Почему это должно вызывать такие проблемы?
— Он знает об этом с трёх лёт. Представь себе.
— Представляю.
— Ну? С трёх. И остальные тоже в курсе. В смысле, про уши и возраст. Так его и идентифицируют. И в полицейском досье то же самое. И таким же образом ублюдок идентифицирует сам себя.
— Есть способы и похуже.
— Например?
— Вера?
— Издеваешься?
- Смелость?
— Ни черта подобного.
— Стратегия ставок?
- Кончай шутить. Если он увидит пони с правильным количеством ног, он сунет бабло ему в рот. Просто не представляет, что с ними ещё делать.
— А что можно?
— Определённо морской монстр, — сказал Эдди, когда я ему о ней рассказал.
— Нет, — уверил я его. — Она стоит обеими ногами на земле и трупах, в позорных прямых солнечных лучах.
— Она иголкой сдует тебе ягодицы, брат.
Он удивился, что моим фетишем в то время было связывать ржущих барменш пучками моих собственных нервов — упряжь с плотностью хлопка, такого натурального, что их борьба была сплошным притворством. Тем временем я поряжался верблюдом и поджигал собственную задницу. Спустя годы я с удивлением обнаружил, что это считается нормальным. Очевидно, что если не использовать минимум дюжину раскрашенных серебрянкой карликов и колесницу, эксперимент здесь сходу посчитают неудавшимся.
Эдди сказал, что я должен избавиться от неё любыми доступными средствами, но я был глуп и очарован.
— Физически тебе не будет больно, Эдди, сначала нет. Жизнь измеряется приливами соплей, шепчущими, как памятные проклятия. Движение крошечной освобождённой стремянки. Мрачные страдающие годы на значения в коридоры бизнеса, потом прошлое.
— Объяснись.
— Возраст, Эдди. Вены под луковой бумагой. Кровать для статуи и причёска мертвеца.
- Нет.
- О да. Жалостливо рыдающий в жалком фартуке — вот твой конец.
— Я не разговариваю с тобой, пока ты не заберёшь назад последние слова.
— Я не имел в виду ничего плохого.
— И больше так не делай, договорились?
