Андрей Ханжин - Рассказы
Обзор книги Андрей Ханжин - Рассказы
Ханжин Андрей (Литтл)
Рассказы
Паша Бомбер
(К фотографии Бомбера)
Паша Бомбер и «Прочие нужды» в студии на записи альбома. Предполагаю, что Бомбер под циклодолом, поскольку в ту пору данное фармакологическое средство было его главным вдохновителем.
Клянусь могилой Яна Кертиса, ни здесь, в местном красном халифате, ни за океаном, ни за проливом — не было команды убойнее, чем «Прочие нужды»!
Из статьи в «Новой газете» узнал, что Бомбер отсидел, откинулся и подался в религию. Крышняк, по ходу, совсем протек. Бывает. Я вот тоже целый год в Нило-Столобенском мужском монастыре прожил. Сантим знает почему. Тоже череп скосоебило от лошадиных доз.
Случай из панк-лайфа. 1991. Лето. Тушино. Канал им. Москвы. В гастрономе — о чудо! — продают «Абрикосовый аромат»: емкость 0,7л, 18?. Я и Бомбер. Душно. Жара.
Бухаем на берегу канала. Бомбер с «ирокезом» и одет соответственно прическе. На мне кожаные штаны, боты и майка без рукавов с логотипом «Коба» («Нам приходилось плевать на историю»). У Бомбера в рукаве арматура.
Пьяные совсем.
Плетемся в гастроном, берем еще два батла и пытаемся удалиться во дворы, в тень.
По ходу нашего движения — бандитское кафе. Из кафе выходят два братэллы и направляются к красной «шестерке», мимо которой мы как раз проходим. Один из них, открывая дверь авто, бросает: «Панки — пидарасы». Я, особо не отвлекаясь, тут же отвечаю: «Сам ты пидарас». Идем дальше.
Бомбер идет по проезжей части, я — по тротуару. Братки разгоняются и крылом подрезают Бомбера. Паша совершает какое-то дикое сальто и, как жаба, шмякается на асфальт. «Шестерка» набирает скорость.
Тогда я, автоматически, как гранатометатель, запускаю им вдогонку батл «Абрикосового». Батл попадает в заднее стекло и полностью его выносит.
Авто тормозит резко. Бомбер поднимается, ни хуя не понимая: «Че это было?». Братишки сдают назад и оказываются между мной и Бомбером. Выходят.
Я кричу Бомберу: «Паша, ебошь!» Паша вываливает арматуру и напрочь расхуячивает им лобовое. Фраерки оторопели. Я за одним погнался, хотел второй батл об башку его рассадить. Но тот шустро бежит.
В это время второй скрутил ни хера не соображающего Бомбера, запихнул в машину и дал по газам. Я думаю: «Пиздец Паше».
Где искать?
Пошел к местным урелам. Те, за ящик пива, взялись помочь в поисках. Ландскнехты, блядь. К вечеру обнаружили «шестерку» во дворах на Сходне, возле входа в бомбоубежище. Но более — ничего.
Ну где еще быть Бомберу, как не в бомбоубежище! Пытали его братки. Добивались моего имени. Ни хуя не сказал Павлик проклятым буржуинам. Не помнил он ни хуя.
А потом сбежал. Выполз через вентиляционную шахту. И ко мне явился. Грязный, как черт. Смеялись.
ИНДЮКИ
Рок-фестиваль «Индюки», проходивший в Сокольниках, в том самом конструктивистском здании ДК, я помню смутно. Точнее, я запомнил лишь короткие эпизоды — и вот эти отрывки очень скупы и чрезвычайно смутны.
Сдается мне, что мы выдвинулись туда с Шубом. Точно! Выступление Ника Рок-н-Ролла устроителями не планировалось, поэтому на сцену я не собирался. Собственной программы у меня никогда не было, хотя песни имелись. Но в ту райскую эпоху я был осчастливлен таким похуизмом в отношении собственного творчества, что мысль о каком-то целенаправленном конвертировании даже не приходила мне в голову. Я находился в состоянии перманентного сбора собственного коллектива. А для удовлетворения потребности высказаться мне вполне хватало ораторских выступлений в составе Никовской «Кобы». К тому же потребность высказаться была не единственной и даже не главной моей потребностью. Так что вкрапления пессимизма в агрессию Ника — я полагал, были достаточными. Не то, что бы я скромничал… Нет, этим заболеванием я не страдаю. Просто мне было по хую — жизнь не разделялась на сцену и зрительный зал. Я знал, что я участник жизни вообще, и все эти сценические понты были мне до фонаря. Какая, в общем, разница — в какой именно форме и с какой мыслью ложил хуй на прогрессивное человечество.
Так вот, да, точно, поперлись мы на это мероприятие с Шубом. Понятно, что никаких билетов мы приобретать не намеревались, потому как — в падло. Завтра в ад — какие на хуй контрамарки! Шуб замыслил отловить Ревякина на тему препровождения нас в зрительный зал. «Калинов мост» тогда преподносился устроителями зрелища в виде козырного туза всей фестивальной программы.
Подошли к ДК часа за два до начала действа. У входа топчется толпа жаждущих получить дозу альтернативного музона граждан разного возраста и пола. А к служебному входу действительно направляется «Мост» со своим нежным фронтменом во главе. Хотя какое отношение имели к альтернативе участники «Калинова моста», мне и теперь не совсем ясно. Ну съехала у парня крыша на теме, что вселился в него дух Джима Моррисона… Бывает. Не он первый, не он последний. Впрочем, кассу он тогда собирал исправно. Да и вообще — индипэньдъэнт индипэндъэнтом, а кушать хочется всегда. Ладно. Хотя именно так и начинается разложение идеи — с элементов шоубизнеса. Ладно.
Шуб подходит к Ревякину — а они в свое время ну очень сильно были знакомы по Сибири — и протягивает ему клешню: «Привет». Я даже подходить не стал. Человека-Ревякина я совсем не переносил. Видимо, по причине схожести наших мерзких натур. Он мне сам, издалека так, кучерявой головушкой кивает, а Шубу ручонку жеманно протягивает… Надо сказать, что в ту пору Ревякин модно и эпатажно антисемитствовал. Может начитался чего и головенку повредил, может от рождения ущербным себя чувствовал, не знаю. Но весь он из себя был такой исконно-русский поц, на семита Моррисона действительно похожий. А Шуб-то, прости господи — еврей. Причем конкретный такой евреище! — с ярко выраженной национальностью. Короче, Ревякин жеманно, вроде как для лобызания, протягивает Шубу ладошку и, наклонившись, что-то шепчет ему на ушко, спутавшись своими кудряшками с шубовскими патлами. Не знаю, что он там ему прошептал, но реакция Шуба была неожиданной. Резко и точно он пизданул Ревякина левой в печень, от чего тот охнул и опал, как мешок со стихами. А Шуб развернулся и зашагал прочь. Мероприятие больше его не интересовало.
— Жиды сраные, охуели совсем! — прорычал махровый еврей Шуб, — пошли они на хуй, исполнители эти, вместе со своими устроителями! Наплодили пидоров…
В этот момент кто-то подцепил меня под руку. Можно сказать, что в тот период времени я был еще практически трезв, ну, почти трезв, поэтому без труда опознал в подцепившей меня барышне директрису киевской группы «Квартира 50» — Катюху. Рядом с ней, переминаясь, как медведь, стоял Леха Соколов — ее так сказать кавалер. Ну, Катюха мне всегда нравилась. И как женщина тоже. Такая продвинутая киевлянка — жгучая, мягкая, альтернативная и любвеобильная. Не в смысле легкодоступная, отнюдь, а в смысле — душевная, уютная такая герла. Как теплая вода. А вот о Лехе Соколове необходимо сказать несколько слов отдельно.
В прошлой жизни Леха воевал в Афганистане, в составе спецназа ГРУ. Диверсант. Глаза его были полны такой невыносимой вселенской грустью, что если бы создателям ролика, рекламирующего Конец Света, потребовался бы характерный типаж для воплощения замысла, то Соколов оказался бы вне конкуренции. В общем, мочил Леха агрессивных моджахедов до тех пор, пока его головушку не пробила насквозь вражеская пуля. Что-то там у него перемкнуло. Какие-то лишние извилины выпрямились. И Соколов, выйдя из госпиталя, обнаружил себя другим человеком. Переродился напрочь. Выбрил череп, отпустил оселедец и усы как у Тараса Бульбы, пошил шорты из казенных армейских трусов, разрисовал их цветными стрежнями, обул ноги в старые армейские берцы на шерстяной носок — ходил так зимой и летом — и пристрастился к контркультуре. За всю свою жизнь не встречал я более миролюбивого существа, чем переродившийся грушник Леха Соколов. Причем апокалиптическая тоска в его очах только усилилась.
С ним и с Катюхой я прошел в фойе ДК им. Русакова, где немедленно встретил Сантима, басиста «Резервации» Лешу Плеша и, разумеется, Помидорова.
Началась водка, портвейн, снова водка, снова крепленое странного разлива и что-то еще, невыразимое человеческими словами… В местном дабле чертановские панки — фанаты Сантима — наливали и раскуривали с такой частотой, что начало концерта как-то смялось и вычеркнулось из мемуарного отсека черепной коробки. Помню только, что после очередного косяка, я вдруг отчетливо понял: не люди мы, нет, не люди… Оттого нам так неуютно в этом наполненном человеческим действом мире. Какие-то иные мы существа, похожие пока еще на человеков, но уже другие, мутировавшие в окончательный, обреченный на вымирание вид.
Более или менее отчетливое включение в действительность произошло как раз на выступлении «Калинова моста».
