Андрей Ханжин - Серпы
Обзор книги Андрей Ханжин - Серпы
Андрей Ханжин (Литтл)
Серпы
Все началось с прихода следователя в Бутырку.
Корпусный шарахнул дубиной в дверь камеры и прокричал: «Ханжин слегка!» Это означало, что выводят куда- то в пределах тюрьмы. Когда вывозили, то говорили «по сезону».
Часы показывали около одиннадцати утра.
Всю ночь мы шмалили анашу и улеглись только после утренней проверки. Полусонный, побрел с вертухаем в следственный корпус.
В кабинете- невысокий мужиченка лет тридцати пяти, чернявенький, с уголечками мелких, как у рыбки гуппи, глазенок. Безвозрастный костюмчик, синяя шерстяная жилеточка, туфли со стоптанными каблуками. На руках шелуха- псориаз.
— Я Ваш новый следователь, — прочмокал чернявенький и уселся за стол.
Это был уже четвертый следователь. Не могу сказать, отчего они так часто менялись. Может характерами с подследственным не сходились. Но этот, с чешуей на граблях, тоже особого расположения не вызывал. Впрочем, мне было не о чем.
— Давайте проясним некоторые моменты Вашего дела, — продолжил чешуйчатый, и принялся выкладывать из портфеля (тогда еще пускали с портфелями) так опостылевшие мне за полтора следственных года папки с бумагами.
Он не начал, а я уже устал.
— Нечего прояснять, — ответил я, — Мне и так все ясно.
— Мне не ясно! — попытался утвердиться следователь.
— Так это Ваши проблемы, гражданин начальник…
Гуппиглазый выскочил из-за стола и заметался из угла в угол, бросая на меня многозначительные, как ему казалось, взоры. Походит- походит, пульнет глазенками, снова ходит.
От этого шастянья начала болеть голова. Говорю ему:
— Конвой вызовите, пойду я…
И тут он заявляет… Хотелось бы воспроизвести дословно эту драматическую арию, но запамятовал. Короче, он подбоченился буквой Фэ, напрягся как- то и уведомил меня, что я- это воплощенное зло. А он, чешуйчатый, благородный борец со вселенским злом, так и сказал «со вселенским», со мной то есть.
Да, видно микроскопических иерархий я демон, раз со мной такого прыща бороться прислали. Даже огорчился чуть и зевнул.
— Пошел ты, — говорю ему, — на хер. Санитар, бля, Солнечной системы.
Рванулся ассенизатор к столу, бумажками зашуршал, руки трясуться, с бодуна стало быть.
— Я раппорт составлю! За оскорбление при исполнении! В карцерах у меня сгниешь!
Нацарапал там что- то… Я еще подумал тогда, что странный он какой- то способ избрал борьбы со вселенским мраком — раппорт.
Когда меня корпусный назад отводил, то обменял мне эту бумаженцию на блок «Мальборо- лайтс». Сигареты ему я уже в кормушку отдал. Заодно и насчет водочки договорились.
Поспал.
Проснулся.
Курнули.
Кирнули.
Снова курнули.
И потянуло на литературные упражнения…
Тогда- то я и составил три письма к следователю, в которых последовательно и доходчиво истолковал, почему он, чешуйчатый, черту душу заложил и при каких обстоятельствах эта закладка произошла. Заодно посоветовал чешую церковным маслом смазывать- пройдет. Три письма, листов по пять в каждом. И направил их официально, через спецчасть.
Поскольку письма оказались зарегистрированными, то следователю ничего не оставалось, как подшить их к делу.
С тех пор этого «борца со мной» я больше не видел. Ознакомление с материалами дела проводил уже пятый по счету пинкертон- престарелый дядечка с добрейшими глазами и с усами как у Вилли Токарева.
От ознакомления и от подписи я отказался.
— Ну и с богом, — ласково сказал Вилли.
И направил дело в прокуратуру.
Прокуратура- в суд.
Суд.
Не могу вспомнить, присутствовал ли Дима Файнштейн на том первом заседании… Он приходил, точно, в пальто, с гитарой, но в тот ли раз? Впрочем, заседание оказалось недолгим.
Ослепительная дама с проседью- судья- прошелестев мантией, воссела на троне, отработанным движением придвинула к себе тома обвинения, мгновенно отыскала нужное и поставленным голосом произнесла:
— Подсудимый, вот здесь письма… Вы это серьезно?
— Вполне.
— Объявляю перерыв на тридцать минут.
Ровно через тридцать минут меня вернули в зал, где матрона в антрацитовой мантии зачитала постановление о направлении меня в стационарное обследование в институт судебной психиатрии имени В. П. Сербского.
Сроков ограничения следствия в ту романтическую пору еще не существовало, поэтому каратели никуда не спешили. В течении пяти бутырских месяцев я ожидал отправки в Институт, или на «Серпы», как принято было именовать данное учреждение в приличном камерном обществе. За этот период произошло множество интереснейших событий: конфликт с грузинскими ворами, трехмесячный первитиновый марафон, воровские «кресты» (при встрече — мочить!), героиновое примирение с ворами, странная будто- бы насильственная смерть одного мудака (чуть не обвинили), конфликт с операми (за то же, за что и с ворами), примирение с операми (1000 $ и часы Tissot), два героиновых передоза, голодовка и освобождение Лени Мотыля- но обо всем этом, если не сломают руки, напишу как- нибудь позже.
И, наконец, в три часа ночи: «Ханжин, с вещами!»
Сборная камера на первом этаже Централа.
Все дураки уже в сборе- восемь харь, моя- девятая.
Если взглянуть навскидку, то никаких внешних отличий этих, отправляющихся на обследование, дуриков от дуриков оставшихся в общих камерах, я лично не обнаружил. Но психиатрия дисциплина тонкая…
За ночь всех обрили налысо. Причем граждан, имевших неудобство заволосеть по всему телу, обрили по всему телу, как карачаевских овец. Правда копыта никому не связывали.
Тыкали иголками в руки- брали анализы.
Ошпарили кипятком в бане.
Одного несчастного забраковали- вши. Обмазали смердящей серой и отправили в карантинную камеру.
К девяти утра все было кончено. Кандидаты в сумашедшие сияли как пасхальные яички. Лица выражали покорность и умиление. Таковыми их и загрузили в автозак с институтским уже конвоем. Дом № 5.
Ехали недолго.
Двое успели схлестнуться из- за места у решетки.
Прибыли.
Из машины, по одному, стали переводить в здание института. Крыльцо. Кафель в фойе. Комната с большим, сплошь исцарапанным столом посередине. Позже выяснилось, что то не царапины, а назидательные наставления потомкам, типа: «Не молотите голоса. Не проканает». Что на общедоступный язык можно перевести так: «Не симулируйте слуховые галлюцинации. Не поверят».
Дверь захлопнулась за последним юродивым. И вот тут- то я понял чем эти селекционные дурики отличаются от дуриков вульгарных, то есть обыкновенных…
Граждане натурально преобразились.
— Покурашки- решки- решки черт да- да, черт да- да… — с неожиданным оживлением запричитал солидного объема господин в розовом спортивном костюме, — черт да- да, черт да- да…
Другой, с подбитым в автозаке шнифтом (глазом), ужом скользнул под стол и зашипел оттуда: «Они слышат, они все слышат… Чшш… Чшш… Слышимость- четырнадцать…» При этом подбитый принялся энергично дергать меня за штанину. Пришлось его пнуть. Подбитый отцепился, но шипеть не перестал.
Юноша со скошенным мизерным подбородком, уже признанный невменяемым в Ростове и доставленный в Москву для подтверждения диагноза, решил вовлечь меня в соучастники своего микроспектакля. Подойдя ко мне настолько близко, что пришлось отвернуться от его несвежего дыхания, юноша вымолвил:
— Он уже здесь!
— Да и хуй с ним, — ответил я юноше.
Из дальнейшего монолога выяснилось, что молодой человек состоит в каком- то сакральном сношении с тамплиерами и что их гроссмейстер за что- то преследует юношу, идет можно сказать по пятам, зачем- то попутно убивая таксистов и продавщицу из овощного ларька на станции Миллерово.
Жертва преследования называла гроссмейсера по имени, которого я не запомнил. Но ручаюсь, что это не был гроссмейсер Каспаров.
Тогда я еще не знал, что несколькими этажами выше, в Третьем строгом отделении, обследуются еще несколько жертв загадочного гроссмейстера. Кстати, все пострадавшие- из Ростовской области. Судя по всему, какому- то ушлому казачку удалось закосить на этой, трудной в общем теме, после чего нашествие донских крестоносцев приняло характер эпидемии.
Наконец загрохотал ключ в двери, чокнутые насторожились, дверь приоткрылась, за ней вновь прибывших стали выводить в коридор. Вышедшие не возвращались. Меня вызвали пятым, вслед за розовым господином с покурешки- решки- решками в башке.
Небольшая проходная комната.
Два стола- слева и справа.
Дверь за спиной и дверь впереди.
За левым столом- миссис (обручальное кольцо) с гигантским, не совпадающим по цвету волос, шиньоном. Она потребовала вещи. Я водрузил перед ней свою спортивную сумку и миссис утратила ко мне всяческий интерес.