Михаил Осоргин - Собрание сочинений. Т. 2. Старинные рассказы
Однажды преданной калмычке пришла в голову недурная мысль — женить на себе сонного барина. Он так привык ей подчиняться и так рассеянно ее слушал, что чуть было не оказался окрученным. Но калмычка — о женщины! — непременно хотела настряпать себе полное приданое и обставить брачную жизнь Ивана Платоновича всеми принятыми удобствами, включая гагачий пух и стеганое одеяло. Когда он, сквозь обычную дремоту, увидал эти приготовления, на него напал неподдельный ужас, и он достаточно проснулся, чтобы решительным протестом разрушить калмычкины козни. С тех пор он вполне доверялся только мопсу Боксу, доживавшему последний собачий срок и также погруженному в постоянную дрему.
* * *Миновала ночь, которую Иван Платонович провел в кресле в полусогнутом положении. Рано утром, оживив неуклюжими движениями измятое усталостью тело и промыв опухшие глаза холодной водицей, Иван Платонович подошел к венецианскому зеркалу с завитушками и амурами и увидал, что вместо прежнего белокурого кока на голове у него образовалась лысина, а в усах и бороде много седых волос. О том, что молодость прошла, многие люди узнают внезапно, а Ивану Платоновичу было естественно этого не заметить вовремя: он свою молодость продремал. И глаза слезятся; и живот подпирает ребра; и от слабости подгибаются коленки; и еще разное, о чем мы с вами знаем не хуже Ивана Платоновича.
Заметив — удивился, однако порядка жизни из-за этого открытия не изменил. Мальчик-казачок помог ему надеть синий фрак с золотыми пуговицами, по образцу инкруаяблей[250] времен первой французской революции, — другой одежды никто на Иване Платоновиче не видал. Калмычка напоила кофеем со сдобными булочками. У подъезда уже ждала четвероместная карета с двумя лакеями-гайдуками, необходимой охраной, впрочем, не мешавшей таскать у Ивана Платоновича из кармана золотую луковицу вместе с цепочкой, а то и снимать с пальцев кольца. Сегодня Иван Платонович выезжал посетить лечебное заведение московского врача Лодера — первые в России, но уже знаменитые минеральные воды, весьма модные.
Лечиться Иван Платонович любил. Перед тем, что он называл сном, он постоянно пил стаканчик настойки из сабура, шафрана и горьких пряных кореньев. Держал дома также майский бальзам надворного советника Немчинова (для бодрости) и самохотовский эликсир от ревматизма, а также аверин чай от золотухи, хотя от этой болезни его Бог миловал. На всякий случай имел запас камергерского шауфгаузенского пластыря, который очень рекомендовался от неловкого шага и приготовлялся из червей неизвестной породы. На руках носил фонтанели, по своему действию почти равные жизненному эликсиру шведского столетнего старца. Наконец, время от времени приглашал немца, специалиста по китайскому иголкоукалыванию. Все это, собственно, ради удовольствия, так как вообще здоровье Ивана Платоновича было вполне удовлетворительное, во всяком случае, до сегодняшнего утра.
Над самой Москвой-рекой, близ Крымского Брода, обширный сад с галереями — заведение кислых вод врача Лодера[251]. В ранний утренний чай там уже гремит музыка и под музыку ходят богатые больные: старички с одышкой, барыни с печенью, девицы с немочью и темными подглазницами, модные идиоты, веселые офицеры — лучшее московское общество. Попил водички — и гуляй по аллеям ровно три часа. В особом помещении доктор Лодер и доктор Енихен прощупывают кого и где надо и прописывают сроки лечения — кому неделя, а кому и три месяца каждодневно. Мальчики разливают воду и подают кружки вместе с листочками шалфея для чистки зубов. Двор полон экипажей и ливрейной прислуги, которая ждет и зубоскалит, пока господа «лодерничают». Оркестр наигрывает марши и экосезы.
На какую муку не пойдешь ради собственного здоровья! Ходит по аллее и Иван Платонович как бы в тумане, хотя московское небо чисто, светлы струи Москвы-реки, из которых и приготовляются минеральные кислые воды. Вокруг живой разговор, хихиканье девиц, почтенный говор старцев, звон шпор и звяканье сабель. Иван Платонович мерно передвигает ноги и привычно дремлет на ходу. Музыка, говор, ржанье лошадей, шарканье сотни ног — все сливается в его ушах в отдаленный однообразный шум; в животе булькает выпитая вода, во рту запах шалфея. Если никогда не ложиться в постель, то так можно проходить тысячу лет, и девица Ленорман останется с длинным носом, проклятая парижская гадалка. Так и ходит, пока не подхватывает его под руки верная калмычка и не отводит в карету. И едва он на мягком сиденье — нисходит на усталого настоящий сон, прерываемый только толчками: удивительно целебны кислые воды врача Лодера!
Целебны, кислы и дороги. Но последнее не страшно: в калужском имении Ивана Платоновича столь же мерным шагом, забивая лапти сырой землей, ходят взад и вперед за сохой крепостные крестьяне, отбывая барщину. И тоже после спят утомленные, не зная постелей: на печках, на лавках, на голом полу.
* * *Лицо калмычки исчерчено морщинами, только скулы блестят гладкой кожей. Иван Платонович — седой старичок, капризный, упрямый, дремлющий в кресле и на ходу, как дремал и молодым. Проскакали мимо, его не задевши, пятьдесят лет и увели за собой многих людей помоложе Ивана Платоновича, его одарив завидным долголетием. В мире суета, в Москве знаменитая грязь московская, которая, по пословице, не марается. В Питере пишут законы, по российским церквам читают манифесты: «Осени себя крестным знамением, русский народ!» Пришли новые люди с новыми понятиями, рождения которых Иван Платонович не заметил, — да ему это и ни к чему. Калужские крестьяне Ивана Платоновича больше барщины не отбывают, но за сохой ходят по-прежнему и почесываются от выкупных платежей. Давно умерла девица Ленорман, лишившая Ивана Платоновича покойного сна. Наконец, пришла на землю бумажка из небесной канцелярии: «Вытребовать!»
Ноги Ивана Платоновича весят сто пудов от отеков, но мягкой постели не знают. На голове ни волоса, во рту шатается последний зуб. Однако умирать не хочется — умирать никому не хочется. Готов еще столько же лет просидеть в кресле в синем фраке с золотыми пуговицами.
В последние дни стал Иван Платонович неопрятен от слабости и невозможности встать. Приходит доктор, немец, говорящий по-латыни, презирающий русских и берущий за визит пятьдесят рублей. Кричит на калмычку, велит уложить Ивана Платоновича в постель. И хотя постель куплена и поставлена, но при одном упоминании о ней Иван Платонович открывает левый глаз, грозит кулаком и пискливым голосом верещит непонятное.
Приходится уложить его силой. Калмычка взбивает подушки, два лакея берут барина под мышки, доктор смотрит грозно и презрительно. Иван Платонович плачет, визжит и отбивается: не для того он всю жизнь прожил без покоя и настоящего сна, чтобы дать победу девице Ленорман! Так тащат бычка на бойню и преступника на казнь. Но с грозным немцем, со здоровыми молодцами и преданной калмычкой ему уже не совладать. Держа на весу, тяжелым мешком кладут его на гагачий пух под стеганое одеяло.
И едва положили — в первый раз за полвека заснул Иван Платонович сном покойным и со всеми удобствами, заснул — и больше не проснулся.
На том свете, на самом пороге, встретила его девица Ленорман, подхватила под ручку, и оба они отправились предстать пред лицо великого Судии.
ТАНЦОРЫ ПОНЕВОЛЕ
Заседание открывается в двенадцать часов дня. Присутствуют члены Общества: гг. Коликов, Кобельков, Козиков, Колпаков, Кибиков, Кукликов, Коловрасов, Куков и Карапузиков; по нездоровью и похмелью отсутствуют: Куропятов, Круглов, Кукурузов и другие, коим поставлено выразить сочувствие и восхищение.
По предложению председательствующего «архимандрита» Кобелькова (в мире Павел Степанович Федоров) «протодиакон» Колпаков (он же Мундт Александр Петрович) провозглашает многолетие Анюточке Савиновой. Член Общества Коловратов-Визапурский благодарит за честь, оказанную состоящей под его покровительством хорошенькой женщине.
По общему требованию и в силу установившегося обычая, тот же «протодиакон» возглашает анафему директору императорских театров Александру Михайловичу Гедеонову[252], старому черту и кровопивцу. Анафема дружно подхватывается хором.
Оркестр и солист, в составе одного рояля и одного оперного певца Самойлова, он же Кукурузов, исполняют отрывок из балета «Волшебная флейта», причем все участвующие в заседании, временно покинув кресла, танцуют, прыгают или шевелят в такт всем корпусом, соответственно их темпераментам, возрасту и возбудимости.
Из дел, назначенных к обсуждению, первым заслушивается дело о непосещении отсутствующим членом Общества Кругловым спектакля с участием воспитанницы театрального училища Машеньки Стебельковой, с декабря месяца состоящей с ним в тесном общении душ. Несмотря на указание на то, что помянутый выше Круглов в этот день был с утра в крайне нетрезвом состоянии, что подтверждается также и свидетельскими показаниями, собрание выносит заочное осуждение нарушителю устава и штрафует его на три бутылки шампанского, о чем и посылается ему извещение.
