Грубиянские годы: биография. Том I - Поль Жан

– Но зато, глубокоуважаемые члены городского совета! – такой истории еще не имел в своем распоряжении ни один поэт; однако беда и несчастье (пока не поддающееся определению) для всей изящной литературы заключаются в том, что история эта правдива – что в мою голову она запала не раньше, чем выпала мне на долю, – что я, несчастливец, продвигаюсь вперед, будучи прикованным к клаузулам завещания и к номерам из кабинета натуральных диковин, как если бы держал под руку семенящую мелкими шажками женщину, – и потому не смею искусственно привить к такому стволу ничего из романтических даров и цветов (хотя сам тоже числюсь среди романистов) -

О критики! Критики, будь это моя история, с какой радостью я бы ее для вас выдумывал, и завинчивал, и запутывал, и взбалтывал, и закручивал! Если бы я, к примеру, вбросил в такую божественную завязку хотя бы узенькое поле битвы – парочку могил – шлегелевского révenant’а еврипидовского Иона [39] – пять полных лопат итальянской земли или земли классических древностей – легкое нарушение супружеской верности – монастырский сад вкупе с монахинями – цепи из какого-нибудь дома умалишенных, если не самих его обитателей, – нескольких живописцев и их полотна – и самого дьявола и все прочее:-то, исполнители завещания, думаю, результат был бы совсем иным, чем теперь, когда я вынужден просто, записывая, наблюдать, как оно все идет, приходя из Хаслау, – и не властен даже, в возможном случае, если повествование окажется необычайно скучным, предпринять что-либо иное для мира и для господина Котта, кроме как почувствовать истинное сострадание к ним обоим, испытать очень сильные угрызения совести, в остальном же остаться стесненным в своих действиях и привязанным к позорному столбу.

– Однако мой рецензент, молодой Зрюстриц, который сейчас как раз стоит между пишущим эти строки и переписчиком, очень сильно подгоняет меня, и хочет уже отправиться в путь, и с досадой смотрит через окно на кладбище. Но все-таки я напоследок еще попрошу исполнителей завещания, чтобы они, ежели уже имеются на подходе трудные главы, требующие особых сил и особого настроя, послали мне их поскорее, прямо сейчас: пока мое жилище (к которому следует причислить и мое тело), мое писчее окно, откуда открывается вид на всю долину Ильца (ибо я живу в Грунеровом доме, на Гимназической улице), и процветание моих ближних (к коим относится и мое эмпирическое «я») зримым образом меня поддерживают; я бы даже сослался в этой связи – если б такие персональные данные не было уместно излагать скорее перед читающей публикой, нежели перед тем или иным городским советом, – на уже упомянутое кладбище, где как раз сейчас (в воскресный полдень), отчасти в церкви Спасителя, а отчасти на ее дворе, в лучах солнца, среди детей, бабочек, обитаемых могил и летящих осенних листьев свершается песенное, органное и речевое богослужение: таким образом, что я все это слышу и здесь, не поднимаясь из-за письменного стола.

Я, может, много чего при этом чувствую; но рецензент нещадно подгоняет меня – поскольку дни становятся короче, – и именно он виноват в том, что я в величайшей спешке и с величайшим почтением застываю в терпеливом ожидании какого-нибудь высокоблагородного городского совета.

Кобург, 23 окт. 1803. И. П. Ф. Рихтер

Конец третьей книжечки