Пэлем Вудхауз - Том 3. Лорд Аффенхем и другие
Однако сегодня, повторим, она не заснула.
Вернувшись из Брайтона, она вела себя странно, как-то беспокойно. В Клейнс-холле не так уж много веселья, но прекрасная леди его ничуть не умножила. Теперь же, глядя во тьму, она была совсем печальной.
Глубоко вздохнув, она прикинула, не пойти ли ей за книгой, которую она оставила в зале, — может быть, та вгонит ее в сон, — но вдруг легкое поскребывание подсказало ей, что мопс Патриция тоже не спит и тоже хочет выйти.
— Что ж, решено, — сказала леди Чевендер. — Подожди минутку.
Она зажгла свет, встала и спросила, облачаясь в пеньюар:
— На газончик?
Патриция кивнула. Ей нездоровилось, она объелась сыром — потому, собственно, они и ездили к ветеринару.
Легче всего выйти прямо на газон можно было из столовой. Пройдя туда, леди Чевендер раздвинула гардины и открыла окно. Благоуханная прохлада ночи вроде бы прогнала тревогу.
— Прошу, — сказала она. — Я иду за книжкой. Патриция засеменила на газон и принялась со знанием дела обнюхивать влажные травы. Найдя подходящую, она ею занялась и занималась четверть часа. Обретя снова интерес к окружающему, она увидела поразительные вещи: в окне, теперь освещенном, стоял человек. Он задернул гардины. Все это ей не понравилось.
Задернув гардины, лорд Холбтон вынул нож (был он в халате, а нож — в кармане) и направился туда, где висел порт-, рет. Там он постоял, обмениваясь взглядом с изображением леди Чевендер.
Чего-чего, но духа веселых приключений лорд не обрел. Красть ему не хотелось. Конечно, Салли настояла, — но если бы речь шла только об этом, он бы сейчас мирно спал. Мотивом злодеяний было сребролюбие.
Он уже понял, кто гнался за ним по дороге; понял и то, почему опекун остановился в ближайшем городке. Отсюда вытекало, что красть надо поскорее. Потому он и крался в ночи по затихшему дому; но радости не испытывал.
Оторвав взгляд от портрета, что было не очень легко, он раскрыл ножик. «Если делать, то делать» — видимо, думал он.
Именно в это мгновение дверь распахнулась, и на него, как воинственный дан[48] старой школы, пошел человек с топором. Уронив ножик, лорд Холбтон попытался пройти сквозь стену. Даже тогда, когда он просил у Даффа денег на поездку в Италию, где, как известно, лучше всего ставят голос, даже тогда, повторим, он не стремился вдаль с такой силой.
Однако страх его мгновенно умолк, ибо в дане, сходящем на берег, он опознал Чибнела.
Как и леди Чевендер, дворецкий не обрел ночного покоя. Слова прекрасной Веры смущали его душу. Действительно, думал он, трудно представить, что, выгоняя мятежного сына, старый лорд говорит: «Да, кстати! Как ты будешь жить без меня? Возьми-ка денег на расходы». Если же этого не было, где взял их таинственный лакей?
Словом, сон не шел, и Чибнел направился к окну. Дом располагался углом, дворецкий обитал в короткой его стороне, а потому прекрасно видел, горит ли свет в длинной. Страхи его подтвердились. Минуты через две он входил в столовую, вооруженный топором, который прихватил по дороге.
Увидев лорда Холбтона, он несколько опешил.
— Это вы, милорд? — сказал он.
Лорд Холбтон, хотя и пел романсы, не был полным идиотом.
— Понимаете, — объяснил он, — увидел тут свет и пришел.
— И я увидел, милорд.
— Горит и горит.
— Вот именно, милорд.
— Окно открыто.
— Неужели, милорд?
— Да. Вы его закрывали ночью? А теперь открыто. Это неспроста.
— Неспроста, милорд.
— Я бы сказал, подозрительно.
— Вот именно, милорд.
Когда беседа обещала стать особенно занимательной, они услышали поистине страшный звук. Патриция была невелика, она походила на комнатный коврик, но лаять — умела. Голос ее, заметим — колоратурное сопрано, мог без труда взять верхнее «до» и пойти дальше, а потому сильные мужчины подпрыгнули, словно агнцы.[49]
Какое-то время она выжидала, но, вбежав в комнату, увидела халат лорда Холбтона. Безусловно, такие яркие, мало того — едкие цвета свидетельствовали о злодействе; и, закинув голову, предельно вытаращив глаза. Патриция залилась колоратурным лаем. Леди Чевендер кинулась к ней из залы, миссис Стиптоу — из спальни.
Первая и прибежала первой, она была ближе. Именно в этот миг Патриция, перейдя от звуков к делу, ловко укусила за ногу лорда Холбтона. Зрелище это разбудило материнские чувства. Леди Чевендер схватила ее и прижала к груди.
— Зачем вы дразните собаку? — сурово спросила она. — Ей и так плохо.
Лорд Холбтон еще не выбрал лучший из шести ответов, когда вбежала миссис Стиптоу, спрашивая на ходу:
— Что тут творится?
— А, и ты здесь! — сказала леди Чевендер. — Спит сегодня хоть кто-нибудь в этом доме?
— Видимо, нет, — сухо отвечала хозяйка. — Разве что глухие.
— Да, немного жутко, — признала леди Чевендер. — Жизнь кипит.
— Я думала, кого-то режут.
— Навряд ли, хотя лорд Холбтон — в крови. Патриция еще не объяснила, почему она в него впилась, но основания есть, это уж точно.
— Ногу прокусила, — вставил лорд. — Заражусь бешенством.
Тем временем миссис Стиптоу обратилась к дворецкому:
— Что тут творится, Чибнел?
— Я увидел свет, мадам, — отвечал он, — и счел своим долгом узнать, в чем дело. Здесь я застал милорда. Он тоже видел свет. Кроме того, когда он вошел, окно было открыто.
— Это я, — сказала леди Чевендер. — Выпускала Патрицию.
— Вот как, миледи? Не знал.
— Ей надо поесть травы.
— Понимаю, миледи.
— У нее что-то с животом.
— Трава очень полезна, миледи.
Трудно сказать, понравилось ли миссис Стиптоу столь мирное решение загадки. Заговорила она резковато, да и вообще не отличалась кротостью.
— Если твоя собака наелась, может быть, мы немного поспим?
Леди Чевендер согласилась, что поспать стоит, а лорд Холбтон прибавил, что сперва промоет ногу и прижжет рану йодом.
— Закройте окно, Чибнел, — сказала хозяйка.
— Сию минуту, мадам.
— Что ж, спокойной ночи, — сказала леди Чевендер. — Нет, Патриция, хватит!
И она вышла, а за ней, прихрамывая, вышел лорд Холбтон. Патриция полаяла для верности. Миссис Стиптоу нетерпеливо щелкала языком. Чибнел стоял у окна, видимо, любуясь прелестью ночи, и не выполнил приказа.
— Чибнел!
— Мадам?
— Закройте окно!
— Прошу прощения, мадам.
— В чем дело?
Дворецкий, закрыв окно, подошел к ней. Вид у него был взволнованный.
— Там люди, мадам.
— Что?
— Люди, мадам. Два смутных силуэта. Идут сюда.
— Откуда у нас на газоне смутные силуэты?!
— Это воры, мадам. Если позволите…
Он выключил свет. Хозяйка рассердилась.
— Дурак! — вскричала она, забыв во гневе, что к дворецким так не обращаются. — Что вы делаете?
— Я выключил свет, мадам, чтобы их не спугнуть. Судя по крику, хозяйка не одобрила такой заботливости.
— Я хотел бы поймать их на месте преступления, мадам. Если они разобьют окно, вина их доказана. Как только они войдут, я включу свет, и мы встретим их лицом к лицу.
— А, понятно!
— Если вы разрешите, мадам, сейчас мы затаимся.
Они затаились и молчали, пока стекло не посыпалось на пол. Щелкнул выключатель. Перед ними, мелко моргая, стоял хозяин.
— Так! — сказала хозяйка.
— И вы здесь, — сказал Джос.
— Уэзерби!
— Да, мадам? А, Чибнел! Привет.
— ЧТО ВЫ ТУТ ДЕЛАЕТЕ?!
На это хозяин ответить мог, но не очень хотел. Джос пришел на помощь.
— Моя вина, мадам, моя вина, — мягко сказал он. — Не в силах уснуть, я услышал соловьиные трели и предложил мистеру Стиптоу выйти в сад. Их нельзя упустить.
— Да?
— Да, мадам. Не видя одуванчиков в траве и расцветающих душистых роз, мы птичку скромную…[50] Разглядели мы птичку, сэр?
— Ы, — сказал хозяин. — Высший сорт, а не птичка!
— Недурна, недурна. И в прекрасной форме. Мы были поистине зачарованы. «Ты не умрешь, волшебный соловей», — заметил мистер Стиптоу. Я с ним согласился. Мы оба восхищаемся соловьиным пением.
— Ы, — подтвердил хозяин.
— Мистер Стиптоу предположил, что именно эта птичка тронула сердце Руфи, когда та, как известно, по дому плакала в чужой земле. Гипотеза эта заслуживает внимания.
— Уэзерби, — спросила хозяйка, — вы напились?
— О да, мадам! Из источника Ипокрены.[51] Интеллектуальный уровень беседы утомил миссис Стиптоу.
— Почему вы окно разбили?
— Мистер Стиптоу так рвался в сад, мадам, что не захватил ключа. Чтобы не перебудить обитателей дома, мы решили неназойливо войти в окно.
— Да? — спросила миссис Стиптоу, поднимая властную руку и указывая на дверь. — Говард, иди в постель!
— Иду, лапочка, — отвечал ее муж. Как и Китс в соответствующей ситуации, он хотел выпить, но не ипокренской воды. У его постели, на столе, стояла фляжка. Вспомнив о ней, он немного успокоился, облизнулся — и ушел.
