Джудит Леннокс - Следы на песке
Пробившись сквозь слои одежды — рубашку, майку, джинсы, — ладонь Оливера коснулась ее гладкой кожи. Живот Элизабет был плоским, еще не округлившимся.
— Я читаю книгу об этом, — сказала она. — Через несколько недель я уже смогу чувствовать, как он шевелится.
Глядя в ее глаза, Оливер увидел огромную, безусловную радость.
Николь снимала дом в Маре-Пуатвен. Вокруг было множество ручейков и речушек, затененных ивами и заросших изумрудно-зелеными водорослями. Вместе с Николь жили две собаки, несчетное количество кошек, канарейка в клетке, лохматый ослик и Стефан.
Николь нашла Стефана в Риме.
— Он наполовину поляк, наполовину итальянец, — пояснила она. — Признайся, что ты не встречала более потрясающего мужчины.
Фейт согласилась, что Стефан очень красив.
— И он божественно играет на фортепьяно, правда, слегка злоупотребляет педалью. Мне приходится петь очень громко. — Николь наполнила воздухом грудь, изображая, как она поет в ночном клубе.
Перед отъездом во Францию Фейт обещала Энни, продавщице «Холли-Блю», что будет звонить каждый день. Но в доме Николь не было телефона, и Фейт пропустила пару дней — ей не хотелось ехать ради этого в Ньор. Она вдруг поняла, что не может вспомнить, когда отдыхала в последний раз. Она много спала, много ела и каталась с Николь на лодке, лениво наблюдая, как красивый Стефан работает шестом. Ее любимым занятием было бродить по окрестным рынкам и антикварным лавкам.
Как-то, разбирая свой чемодан, она обнаружила на дне пачку документов, касающихся магазина, с которыми она собиралась поработать во время отпуска. Фейт удивленно уставилась на них, а потом засунула обратно в чемодан. Ее потрясло то, что она совсем не скучает по «Холли-Блю». Она даже стала подумывать о том, чтобы продлить отпуск еще на недельку или две. Потребность продолжить путешествие, поехать на юг оказалась неожиданно сильной. Фейт спрашивала себя, не связано ли ее нежелание возвращаться в Лондон с анонимным шантажистом. Она не могла не признать, что случай с крысой все-таки нарушил ее душевное равновесие и надолго лишил спокойного сна. Ругая себя за трусость, Фейт не раз принимала решение немедленно заказать обратные билеты. «Надо вернуться домой и снова взять в руки бразды правления магазином, — убеждала она себя. — Надо купить скромный уютный дом в Лондоне и переехать туда жить». Но каждое утро ее решимость таяла под яркими лучами солнца.
А потом пришла телеграмма от Дэвида. В ней сообщалось, что Элизабет выходит замуж за Оливера Невилла.
Дэвид и Элизабет гуляли по саду Комптон-Деверола.
— В церкви, Лиззи, — сказал Дэвид. — На этом я настаиваю. Ты будешь венчаться в церкви.
— Но мы не верим ни в какого бога, папа, — попыталась объяснить Элизабет. — Мы с Оливером оба атеисты.
— Мне все равно, атеистка ты или язычница, Лиз. Но все Кемпы со времен реформации венчались в нашей деревенской церкви, и ты тоже будешь венчаться там.
— Но на это уйдут недели! Оглашение имен…[56] и все остальное! Мы хотели получить разрешение…
— Нет. — Голос Дэвида был тверд. — Свадьба моей дочери должна пройти как положено. Придется подождать пару месяцев.
— Но это будет ужасно, папа! Родители Оливера… и мама… И потом, уже будет заметно, — смущенно добавила она.
— Об этом нужно было думать до того, как… — Он остановился, увидев выражение лица дочери. — Прости, родная. Мне не следовало говорить этого.
— Ладно, папа. — Она взяла его под руку. — В церкви так в церкви. Хотя ты знаешь, что я ненавижу все эти платья с оборками. — Помолчав, Лиззи робко спросила: — Оливер тебе понравился, папа?
Дэвид, сунув руки в карманы, стоял на границе своих владений и смотрел на дом и земли. Он улыбнулся, пытаясь скрыть от дочери чувство потери.
— Сказать по правде, Лиззи, нет, не понравился. Я считаю его красивым беспринципным мерзавцем. Но раз ты решила выйти замуж за мерзавца, мне придется примириться с этим. И, может быть, со временем, если он не будет обижать тебя, я научусь относиться к нему более терпимо.
Элеонора сказала Гаю, что уходит от него.
— Мы встречаемся с Фредди уже почти два года, Гай. Я оставалась с тобой из-за Оливера, но теперь Оливер для меня потерян, поэтому нет смысла продолжать все это. — Увидев непонимание в его лице, она раздраженно воскликнула: — Уилфрид Кларк, Гай! Неужели ты не знал?
Он безмолвно покачал головой.
— Ты дашь мне развод, Гай. Можешь сослаться на мою неверность — мне все равно. Сразу после развода мы с Фредди поженимся. Тебе придется подыскать другое жилье, поскольку этот дом записан на мое имя. Постарайся перевезти свои вещи в течение двух недель. — Она окинула его критическим взглядом. — Тебе надо взять себя в руки, Гай. Ты совсем распустился.
Она застегнула жакет, взяла сумочку и перчатки и пошла к двери.
— А как же свадьба? — растерянно спросил Гай.
Элеонора даже не обернулась.
— Какая свадьба? Я не знаю ни о какой свадьбе.
Дверь громко хлопнула. Гай поймал свое отражение в зеркале над камином. Элеонора права — он совсем распустился. Сегодня утром, не найдя чистой рубашки, он надел вчерашнюю, уже не свежую. Проведя рукой по подбородку, он понял, что забыл побриться. Он даже не помнил, когда в последний раз ел.
Последний разговор с Оливером преследовал его. Что бы он ни делал, слова и фразы непрерывно звучали у него в голове настойчивым предупреждающим звоном. «Великолепный загородный дом. Огромный. И она — единственная дочь». Гая передернуло от неприкрытой меркантильности Оливера. Неужели он, желая для сына лучшего, слишком легко согласился с представлениями Элеоноры о том, что значит «лучшее»? Неужели сделка, которую он заключил с женой после романа с Николь Мальгрейв, была продолжением безрассудства, еще большим грехом, чем уже совершенный?
Оливер продемонстрировал ему, как он ошибался. Попытка рассказать сыну об идеалах, которые он когда-то лелеял, выглядела как бессмысленная болтовня попугая. Страсти, принципы — он потерял и то, и другое. Гай не позволил себе отвернуться от этого раздражающего образа в зеркале. Ему было уже трудно представить себя молодым, вспомнить того впервые попавшего на Континент юношу, у которого в Бордо украли деньги и паспорт. Ему не удавалось восстановить в памяти свою первую встречу с Ральфом, свой первый взгляд на Ла-Руйи. О, конечно, он был способен визуализировать картинки прошлого, застывшие во времени, как фотоснимки в альбоме, но не мог ощутить, что чувствовал тогда.
«Вспоминай, — шептал он себе, — вспоминай». Ему хотелось разбить зеркало над камином, прижать к лицу осколки, чтобы боль пробудила чувства. Но драматизм и театральность всегда были чужды Гаю. Он мог только расцарапывать прошлое, надеясь на то, что если тереть шрам достаточно долго, то появится боль.
Однако в памяти всплыли более утешительные фрагменты. Он вспомнил тепло руки сына, когда они сидели рядом на скамейке в сквере. Оливер тогда сказал: «Я считал, что все должно идти так, как идет. Иногда забываешь о том, что можно что-то изменить, сделать лучше». Гай понял, что он тоже застрял в привычной колее, что топчется на месте. Он вспомнил молодого человека, с которым познакомился на вечеринке у Уилфреда Кларка, любовника Элеоноры. Только сейчас Гай признался себе, что в тот вечер столкнулся лицом к лицу с самим собой — молодым, увлеченным. «Там нужны врачи, доктор Невилл! Очень нужны». Сердце Гая забилось быстрее. Он сел к столу, опершись подбородком о кулаки, и задумался, не поздно ли в его годы сделать вторую попытку.
На обратном пути из Франции Фейт все время думала: «Это моя ошибка, это я виновата в том, что Лиззи выходит замуж за Оливера Невилла». Став свидетельницей первой встречи Оливера и Элизабет, она должна была отослать племянницу на другой конец земли. И никогда больше не пускать Оливера на порог «Холли-Блю».
В Лондоне они разделились: Ральф вернулся в Норфолк, Николь поехала в Комптон-Деверол, а Фейт — к себе, в «Холли-Блю». Но радости от возвращения домой она не почувствовала. И магазин, и квартира казались холодными, чужими, неприветливыми. Фейт немедленно начала наводить порядок, но без особого энтузиазма.
Через неделю после возвращения посреди ночи ее разбудил громкий звук. Спустившись на цыпочках вниз, она обнаружила, что кто-то бросил в витрину кирпич. В свете уличного фонаря осколки стекла, попавшие на выставленные в витрине платья, блестели, как бриллианты. Через дыру тянуло сквозняком. Фейт позвонила в полицию, потом убрала мусор и заперла на замок дверь, отделявшую квартиру от магазина. Она снова легла в постель, но уснуть не смогла. Похоже, спокойное и размеренное существование, которое она создала для себя, закончилось. И, что было гораздо, гораздо хуже, Фейт уже не могла понять, хочет ли она, чтобы все шло по-прежнему.
