Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
Слезы — истинное оружие слабого пола: при виде их Фери ослабел, а Мари почувствовала силу.
— Ступайте отсюда прочь! — неожиданно резко воскликнула она, бело-розовой рукой проведя по глазам, чтобы стереть слезы. — Если вы сейчас же не удалитесь, я подниму на ноги всю больницу! И рука ее потянулась к шнуру.
— Бесполезно! — ответил Фери. — Шнур я перерезал.
— Бесчестный! — презрительно процедила девушка. — Я вас не боюсь! Меня воспитали в Америке. Со мной не так-то легко сладить! Ее смелый тон удручающе подействовал на Фери.
— О, Мари, не будьте такой жестокой! — взмолился он. — Не судите меня столь сурово. Я хоть и виновен, но не бесчестен. Методы и средства, к которым я прибегнул, возможно, и небезупречны, но цель…
В этот момент пламя свечи в последний раз вспыхнуло и с шипением погасло, в комнате наступил мрак.
Воспользовавшись этим, Мари под одеялом проворно, как ящерица, прошмыгнула к ногам постели, неожиданно перескочила через спинку кровати и одним прыжком очутилась на подоконнике.
Ности услышал шелест нижних юбок, затем что-то белое метнулось в темноте, но что произошло, он понял, лишь когда она пригрозила:
— Если вы не уйдете, уйду я. Я выпрыгну из окна! — И она принялась крутить шпингалет. Ности испуганно повернулся к ней.
— Мари, Мари, ради бога, остановитесь! Вернитесь в постель и выслушайте! Если вы и после этого прогоните меня Христом-богом клянусь, я уйду.
— Хорошо, говорите! — проговорила она, сидя на подоконнике и покачивая ножками. Она теперь ни капельки не боялась, сознавая, что преимущества на ее стороне.
— Прошу вас, вернитесь, на окне вы простудитесь. Там верная смерть!
— Отойдите от кровати, подойдите к печке, тогда я вернусь. И поклянитесь, что не приблизитесь к постели, поклянитесь могилой своей матери, быть может, хоть ее вы любили.
— Любил и клянусь ее могилой, что во всем буду вам повиноваться!
— Вот как? Ну, хорошо. (Теперь Мари почти нравилось положение.) Прежде всего закройте глаза и отвернитесь.
— Если я отвернусь, зачем мне закрывать глаза, а если закрою глаза, зачем отворачиваться?
— Не рассуждайте!
Ности пошел к печке и, чтобы подтвердить свое пребывание там, поднял кочергу, поковырял ею в горячих углях под пеплом. Мари тем временем шмыгнула обратно в постель.
— Ну, теперь говорите, как вы сюда попали и что вам угодна?
— Меня привела сюда любовь, неугасимая, презирающая все преграды, все сметающая горячая любовь.
— Скажите пожалуйста! — протяжно, насмешливо перебила Мари. — О, бедняжка!
— Поставьте себя на мое место. Я полюбил девушку, совсем простую девушку, вас, Мари, когда еще думал, что девушка эта горничная. Она была моей жизнью, я искал ее повсюду, мечтал о ней, и вот судьба свела нас; выяснилось, что мой идеал. — девушка очень богатая, вы, Мари. Я сразу почувствовал, что меня постигло несчастье. Я хотел устраниться но вы ободрили меня, и, в конце концов, вы же знаете, счастье мое заколосилось, но появился ваш отец и заявил моему зятю, что все кончено. Представьте себе мое горе! Одна разбитая любовь может убить человека, но сразу две разбитых любви сводят его уже не в могилу, а гораздо дальше, в ад. Как часто в муке я обращался к богу: господи, господи, зачем ты это сделал? Оставил бы мне хоть Клари. Я б удовольствовался тем, что искал ее, думал о ней, знал, что где-то она существует. Зачем же ты сделал мир для меня совсем пустым?
Мелодичный, вкрадчивый голос поколебал решимость Мари, она ничего не ответила, только вздохнула: она бы тоже не возражала, если бы где-то существовал охотник…
— Так что же мне было делать? — горько продолжал Фери, усевшись на корзину для дров. — Я ждал, быть может, вы подадите мне знак, малюсенький знак, и я буду бороться, как борются другие люди за свою любовь, за ее торжество. Но вы сделали вид, будто между нами никогда ничего не было. Вероятно, вы относитесь к тем цветам, которые каждый день нужно ставить в свежую воду, чтобы они могли жить. Вы никогда меня не любили. Мари беспокойно пошевелилась в подушках.
— Неправда!
— Сосулька не могла быть холоднее, чем вы со мной сегодня.
Мари не заметила, что обстоятельства переменились и из нападающей стороны она превратилась в обороняющуюся.
— Не думайте обо мне плохо. Я жестока не к вам, а к самой себе. Я приказала сердцу: «Не дрогни!», приказала глазам: «Не выдайте!», и вот вам кажется, что они мне повинуются, но я-то знаю, что это не совсем так. Я должна отвыкнуть от надежды, мой отец сказал, что вы непорядочный человек и не можете стать моим мужем.
— Отец рассказал вам, в чем я грешен?
— Да, кое-что сказал, хотя я подозреваю, что не все, но этого вполне достаточно.
— Значит, вы тоже меня осудили, Мари? — вырвалось у Ности, и голос его был глух, точно доносился из-под земли. — Я понимаю, когда так поступает ваш отец, но чтобы у влюбленной девушки первый же порыв ветра с корнем вырвал любовь… Грустно и горько! Ведь я же никого не убил! Каюсь, я на самом деле виноват, но сколько юношей, которые потом становятся достойными людьми, были замешаны в подобных делах. Положение, стесненные обстоятельства, голод, наконец, вынуждают к этому.
— То есть как голод? — удивилась Мари.
— Да, часто и голод. Признаюсь вам, я на самом деле совершил это, но дело никогда не предавали огласке, нет никаких доказательств, и, наконец, я же уплатил!
— Что вы говорите? Уплатили?
— Разумеется!
— А потом?
— Порвал.
— Да о чем вы говорите?
— О векселе.
— Не понимаю.
— Но вы же знаете, я подписался именем своего полковника, потому что мне были нужны деньги, из-за этого мне пришлось покинуть полк, и из-за этого теперь вы оставили меня.
— Нет, я об этом ничего не слышала, — запротестовала Мари.
— Но ведь это единственная ошибка моей молодости.
— Если бы только одна, — пренебрежительно сказала Мари.
— Говорю вам, что это так.
— Да полно, подите вы! Даже в такой тяжелый момент вы меня хотите одурачить. Какое мне дело, что вы там нацарапали, чего не нацарапали, здесь речь идет совсем о другом, милостивый государь…
— Но о чем же?
— Я думала, мы говорим о моей двоюродной сестре, Розалии Велкович.
— А-а, если бы только это! — вздохнул Ности.
— Как! Вы считаете мелочью вскружить девушке голову, обещать жениться и в то же время клясться в безумной, как вы изволили недавно выразиться, горячей любви другой девушке, в другом месте. Ности засмеялся.
— Какая там любовь, это все было несерьезно! Должен признаться, я волочился за ней, как случается с каждым молодым человеком, но очень недолго.
— Отец не так рассказывал.
— Ваш отец человек благородной души, он предпочел расцветить мой грех, если, конечно, его можно назвать грехом, чтобы не говорить вам о моем преступлении. Он считал, хватит и этого, чтобы вы пришли в ужас.
— Скорее от этого, чем от другого. Значит, вы утверждаете, что это неправда? Что вы не любите Розалию?
— Нет.
— А она… но о чем я говорю? Она на самом деле вам не нравилась?
— Я этого не утверждаю, мне нравились многие девушки, по полюбил я лишь одну, вас, Мари. Когда на горе Шомьо мы готовились к кадрили, я видел Розу Велкович, она разговаривала с вами, если б она мне так сильно нравилась, я мог подойти, она же была рядом, но я потому и ушел, что мне даже встречаться с нею не хотелось.
Это была правда. Роза действительно находилась тогда на горе. И аргумент этот со звоном упал на чашу весов, качнувшихся в пользу Фери.
Ничего не ответив, Мари погрузилась в раздумье. Ей представлялось, будто Ности сбросил тяжелый камень с ее сердца, оно смягчилось, — эх, не оно же (сердце) было твердым, а камень, что лежал на нем! Значит, он видел Розу на горе, но не заговорил с ней. Вместе с камнем зашевелился и мох, которым он оброс (совесть Мари). Что, если бедного Фери осудили строго? Конечно, некрасиво было (со стороны Мари) так быстро подчиниться воле отца. «А может, я на самом деле бессердечное существо?» — бранила она себя, и в ней проснулись вдруг героические, бунтарские чувства.
А между тем в комнате стало светлее — да, да, нет сомнений, уже занималась заря, с соседнего двора прозвучал резкий петушиный крик, через опущенные жалюзи в комнату проникли светло-серые полосы, возвращая мебели и мелким предметам истинные их очертания.
— Ну, хорошо, — ответила Мари очень не скоро, — но я все еще не узнала, как вы сюда попали и зачем? Вы утверждаете, что у вас честные намерения… Так чего ж вы хотите?
— Скажу кратко. Я хочу вас скомпрометировать.
— Но ведь это подло! — вырвалось у Мари, и в голосе ее металлом зазвенели возмущение и гнев.
— Нет, это борьба отчаявшейся любви.
— Нечего сказать, хороша любовь, — горько рассмеялась девушка.
— Последнее мое оружие, меня вынудили за него взяться! Теперь у меня осталась только одна надежда: ваш отец отдаст вас за меня, если сначала вы будете скомпрометированы.
