Кальман Миксат - Том 2. Повести
Святой Венделин не относится к числу знатных персон в списке святых, да от него и не требуется этого. Его миссия очень проста: присматривать за окрестностями. Только и всего. Каждое село имеет такого святого стража. Таково уж наше венгерское обыкновение: любое дело перепоручать другому. Даже всю страну-то нашу и ту отдали под охрану деве Марии (а армия и рада этому!). Из вежливости да галантности отказались мы от собственного венгерского главнокомандующего, и из трех ныне признаваемых богов выбрали в покровители именно девственницу, с золотистыми волосами и печальным ликом, — чтобы она, неспособная обидеть и мухи или пролить кровь барашка, защищала нас! Разве все это не доказывает того, что мы, венгры, никого на свете не боимся?!
Деревенские святые возникли на вполне логическом основании. Сначала в селах было только по одному святому, в день именин которого крестьяне устраивали праздник. Этот святой молился за благополучие всех селян, портрет его помещался в церкви, на алтаре; но ввиду большой занятости святого его заступничество там, в верхах, не всегда было успешно, и народ решил придать ему в помощь еще одного святого, который присматривал бы исключительно за принадлежавшими селу землями. Правда, с этой целью село нанимало еще и полевого сторожа, но он, как правило, получая жалованье, ничего не охранял, да и еще и сам воровал. Поэтому полевой святой лучше полевого сторожа: он, правда, тоже ничего не стережет, но зато и жалованья не требует и не крадет!
Венделин из Склабони превзошел, как видите, по своим полномочиям всех собратьев: он сделался даже своего рода посредником в осуществлении знаменитого ограбления. Никакой кукурузы вокруг часовни, как это утверждал Стефанович, разумеется, не оказалось (он видел ее здесь три года тому назад и решил, что она такая же вечная, как, например, лес!). Но если бы здесь и была посеяна кукуруза, то в мае месяце в ней все равно еще нельзя спрятаться жандарму. (Даже немец и тот не может склониться так низко.)
Но вместо нее, на счастье, возле часовни оказался цыганский кирпичный заводик с пирамидками кирпича-сырца и множеством ям. Целыми днями, когда в округе никто не справляет именин, трудится здесь старый Гилаго со своими цыганятами, и за много лет он так успел исковырять мать сыру-землю, что ее поверхность сделалась похожей на его собственные дырявые шаровары.
Когда упомянутой ночью барон Балашша прибыл к кирпичному заводику, от одной из пирамидок кирпича отделился силуэт стройного жандарма. Подойдя к барону, молодой жандарм козырнул и отрекомендовался вполголоса:
— Подпоручик Шершинский!
— Ах, вы уже прибыли! — воскликнул Балашша, спрыгивая с коня и подавая руку подпоручику. — Мой приятель Капи сдержал слово.
— Он велел вам кланяться.
— Спасибо. Сколько вас?
— Десять.
— Где расположились ваши люди?
— Повсюду: за кирпичными пирамидками, в ямах, один — в часовне, другой лежит на крыше.
— Ну, так как же? Изловим, а?
— Головой ручаюсь, если только он придет.
— А если и он осторожен? Не заметили вы ничего подозрительного? Я полагаю, что Круди выставил наблюдение за всеми дорогами, ведущими сюда от Дярмата.
Шершинский весело рассмеялся.
— Эге! Вы, что же, считаете меня глупым цыпленком, способным сделать столь грубую ошибку! Мы подошли сюда со стороны Кеккё, откуда Круди нас совсем не ждет.
— Ах, так! А как же вы попали в Кеккё?
— Прошлой ночью мои люди пробрались туда поодиночке, каждый своей дорогой. А сегодня с наступлением темноты по лесным нехоженым тропам мы перебрались сюда.
— Великолепно! Но вы, кажется, без лошадей?
— Нет, мы верхом. Коней мы пока спрятали в камышах, под охраной двух моих людей.
— Тогда отведите туда и мою лошадь.
— Гашпар! — едва слышно позвал офицер, и в тот же миг, словно из-под земли, рядом с ним выросла фигура еще одного жандарма. — Отведи этого коня к остальным и возвращайся обратно. У нас еще полчаса времени в запасе, — взглянув на часы, заметил подпоручик, — Сейчас половина двенадцатого.
— Тогда поболтаем немного, — предложил Балашша и взяв под руку подпоручика, который понравился ему своей непринужденностью, не торопясь двинулся с ним в сторону небольшого озерца.
— Кстати, привезли вы деньги? — спросил офицер. — Конечно!
Лучше, если мы сразу же и положим их в условленное место.
— Верно!
Они вернулись к часовне, и Балашша положил на подоконник пять тысячефоринтовых ассигнаций. Шершинский придавил деньги сверху камнем, чтобы их случайно не сдуло ветром. При этом он заметил:
— Приманка заложена. Наверное, скоро появится и лис! Тут-то мы и сцапаем негодяя!
— Ну, а про девицу ничего не слышно? Куда она делась, что с нею?
— Нет, не слышал. Она, как видно, и сейчас еще вас интересует?
Балашша пожал плечами:
— Нет, только так, любопытно.
Но голос выдал его: сердечная рана была еще совсем свежа.
— Хорошенькое созданьице и отлично поет, — заметил подпоручик довольно равнодушным тоном.
— Как? Вы видели ее?
— Еще бы! У нее ведь родинка на левом виске?
— Когда вы ее встречали, где?
— У вас.
— У меня? Я что-то не припоминаю, чтобы вы бывали когда-нибудь у меня в гостях…
— В гостях не был. Я был у вас, переодевшись цыганом, в оркестре Гилаго.
Балашша сразу охладел к офицеру и отошел от него.
— Значит, вы шпионили за мной во время одной из наших встреч венгров-патриотов? А ведь вы — поляк *, судя по вашему произношению! И, вероятно, дворянин, судя по вашему имени?
— Это верно, — горделивым тоном странствующих поляков отвечал офицер. — Самые древние мои предки доводились родичами Калигуле. Это можно подтвердить документами. А из более поздних моих предков некоторые сиживали на польском королевском троне. Короткое время, разумеется, но это не суть важно. У вас же я был в доме не как шпик. Просто хотел взглянуть на девицу. Только и всего. И посмотрел! А если бы я был шпиком и донес бы на вас, что вы там говорили и пели, вы, вместо того чтобы гулять сейчас со мной, сидели бы уже где-нибудь. За решеткой, разумеется!
Посмеиваясь, подпоручик припомнил некоторые подробности тайных встреч в замке, после чего Балашша горячо потряс ему руку.
— Вы отличный малый, господин подпоручик. Простите, что я на минуту усомнился в этом. Считайте меня отныне своим другом.
Офицер поклонился.
— Пора, однако, — заметил он, — и приниматься за дело. Я скроюсь за занавесом, — по местным условиям — кирпичным. Вы же, барон, можете остаться на сцене, то есть неподалеку от окна часовни…
Ночь стояла тихая, но темная. Луны не было, только звезды излучали молочно-белый свет в густом, окутавшем землю мраке. Часы Балашши показывали ровно полночь. Значит, с минуты на минуту Круди должен появиться. Вот уже и петухи закукарекали в деревне. Над кладбищем зашевелились, задвигались белесые тени — не то облачка, не то призраки, чье время кончилось, и они теперь сломя голову торопятся к себе домой, в могилы.
Балашша горел, как в лихорадке. Только дети ждут с таким волнением прихода Микулаша * с подарками, как он сейчас ждал появления Круди. О злая, черная месть, как сладостна можешь ты быть иногда! Способность различать предметы в кромешной тьме, казалось, удесятерилась. Он ясно различал окно часовни и не сводил с него глаз. Фантазия его лихорадочно работала. Ему уже виделось, как он самолично ведет Круди, связанного, закованного в кандалы, в покрытый жестью «Большой дворец» в Дярмате. А его слух? Как он обострился! Барон вздрагивал от малейшего отдаленного шороха. «Наконец-то идет!» — думал он. А на самом деле это старый заяц пробежал где-то вдалеке по шелестящим всходам.
Проходила минута за минутой, а Круди все не было. Какая пытка! Нетерпение Балашши достигло предела. Ведь уже половина первого! А вокруг стоит мертвая тишина, не слышно ничьих шагов. Редко-редко где-нибудь вспорхнет птица: наверное, хомяк вспугнул.
Не выдержав, барон отправился к Шершинскому.
— Беда, подпоручик! Не пришел…
— Может быть, учуял?
— Возможно.
— А то подождем еще немного?
— Хорошо, но я уже не верю, что он придет, — заныл барон. — Жаль ста тысяч, а больше того обидно, что он так провел меня.
— Может быть, он рассердился на вас? Не давали вы ему никаких обещаний?
— Да, я обещал сохранить наш уговор в тайне.
— И не сдержали слова? Напрасно!
— Если бы я не рассказал о случившемся никому, я не смог бы изловить его.
— Простите, господин барон, но ведь речь-то идет не о нем, а о вашем слове. Слове джентльмена!
— Глупости! Какое же значение имеет слово, данное разбойнику?
— Все равно, — со странной запальчивостью возразил жандармский офицер. — Джентльмен может презирать разбойника, но свое слово он должен держать всегда.
— Шершинский! Что это? — вспылил горделивый Антал Балашша. — Вы, видно, подвыпили и забыли, с кем вы разговариваете?
