Эмманюэль Бов - Холостяк
— В особенности, когда у них есть талант, — был счастлив вставить Морэн, который, даром, что за свою жизнь не раскрыл ни книги, не увидел ни картины, не посетил ни концерта, питал глубокую ненависть к художникам, лишенным таланта.
Гиттар точно грезил. Он не видел причины этих непрестанных отсылок к мадам Пенне. Совершенно наивно, он предполагал, что они возникали в беседе от того, что та была общим знакомой. Слабый голосок в глубине его мозга шепнул ему о том, что он сказал одно и тоже двум разным женщинам, но он не услышал его, словно бы это не имело совершенно никакого значения. Разве не случалось мужчинам говорить многим женщинам одного и того же? Что касалось Морэна, которого он так ненавидел, то теперь он чувствовал себя в очень хорошем к нему расположении. Скромное поведение, его устраненность понравились ему и обезоружили его. Что касалось мадам Бофорт, то он чувствовал себя несколько виноватым перед ней, но, поскольку та вполне принимала происходившее, он избрал поведение человека, обстоятельствами вынужденного оставить друга.
Конец дня выдался изумительным. В открытую морю бухту теплый воздух приносил с равнины запахи прелой листьев и распустившихся цветов. Начинала опускаться жара, и по горизонту уже сгущалась синева, тогда как в зените небо все еще оставалось бесцветным, как будто выцветшим от лучей солнца. Гиттар, чтобы остановиться на том, что ему казалось триумфом, подумал откланяться. Он даже не замечал того, что неприязнь мадам Бофорт и Морэна передалась к мадам Тьербах, которая, видимо, была из тех неуверенных женщин, которые, из страха ошибиться, руководствовались мнением тех, кто выказывал им дружбу, притом, что они ужасно боялись причинить неприятностей.
Ей не хотелось быть неприятной Гиттару. Она не находила объяснения, почему над ним насмехались, и, в то же время, не желая слишком не понравиться хозяйке, она не осмеливалась выказать своей симпатии.
В итоге, откланявшись, Гиттар шел по бульвару, но не обращал ни малейшего внимания на красоту этого вечера, что было для него верхом счастья, ибо он был настолько одинок и празден, что годы напролет проводил в наслаждении погодой, перебирании воспоминаний, так, что для него было счастьем быть, наконец, настолько занятым, чтобы не заботиться о погоде. Он шел, таким образом, в глубоких раздумьях над тем, что только что с ним приключилось. Ни на секунду ему не представлялось, что он повел себя смешено и невоспитанно. Он думал о торжестве в Гранд-Отеле, где он повстречает Бригитту, если, конечно, он будет на него приглашен. Он размышлял о том, как ему теперь снова встреться с Бригиттой, и, поскольку он не хотел прибегать к помощи мадам Бофор, враждебность которой он угадывал, и все хотел делать сам, не завися от тех, кто его познакомил, он решил написать к мадам Альбермарль, чтобы просить ту приехать. С ее помощью ему проще будет приблизиться к прекрасной мадам Тьербах. Но, поразмыслив далее, он почувствовал угрызение… Разве на протяжении ряда лет не вел он себя жестоко по отношению к этой женщине, молча обожавшей его, мечтавшей выйти за него замуж? Но он была некрасива, или, по крайней мере, он ее такой находил. Прилично ли было просить у любящей женщины, верной своему чувству и всю свою жизнь покорно, в молчании, страдавшей от него, прилично ли было просить ее приехать? Это, быть может, пробудет в ней надежду. И что это будет за разочарование, когда она увидит, что ее присутствие требовалось лишь для того, чтобы помочь чужому счастью. Гиттар, на несколько мгновений, прислушался к своим угрызениям. Ему показалось, что это было действительно некрасиво подобным образом обмануть любящую женщину, воспользоваться этой любовью, чтобы помочь другой. Но не в его характере было подолгу останавливаться на таких соображениях. Как у многих одиноких существ, в нем укрепилось чувство, что его обделяли вниманием, а следовательно, и он не обязан был особенно церемониться. С другой стороны, что доказывало, что мадам Альбервиль испытывала к нему прежние чувства? Разве она не говорила ему, что если бы он даже женился на ней, она ни за что не захотела, чтобы он хоть в чем-то изменился из желания ей нравиться? Разве она не говорила ему также, что ей не было знакомо чувство ревности? Стало быть, он мог совершенно спокойно ее вызывать, тем более, что он мог все так хорошо уладить, что она ни чего бы и не заметила. И потом, пусть бы она что-то и заметила, разве не было главным то, чтобы она не отдавала отчет в истинной причине своего приезда? А уж тут он хорошо знал, что она была слишком влюблена в идеал, чтобы когда-либо хоть что-то заподозрить. Главным, таким образом, было то, чтобы она подумала, что он вызвал ее из действительного желания ее видеть, что, как ему казалось, было очень легко изобразить, как только она приедет. И, пустившись в дальнейшие размышления, он почувствовал определенную гордость предстать перед женщиной, которая его любила, любимым столь красивой молодой женщиной.
Так размышлял Гиттар на обратном пути, в то время как его окружала толпа элегантно одетых людей, под небом невероятной чистоты, на фоне моря, в то время как до ушей его доносились звуки необычайного количества оркестров.
Вернувшись домой, он заметил на столике прихожей письмо. Это было приглашение на торжество в Гранд-Отель. Это, в добавление к принятому решению написать мадам Альбермарль, радости от знакомства с мадам Тьербах, от того, что он чувствовал себя занятым, заставило его испустить вздох глубокого удовлетворения. Он испытывал радостное и новое для него ощущение того, что он является центром маленького мира, имеет занятия, и ощущение скуки от ничем не заполненных дней исчезло. Но вдруг, посреди его счастья, ему увиделся один неприятный момент. Два года назад, в приступе неврастении, он точно так же написал мадам Альбермарль, но в тот раз он приглашал ее к себе на отдых. Она с радостью согласилась и две недели занимала комнату его виллы. Словом, в этот раз он, конечно, хотел, чтобы мадам Альбермарль приехала в Ниццу, но не хотел, чтобы она останавливалась у него, не то что опасаясь ревности со стороны Бригитты, а ее подозрений и того, что они повредят их отношениям. Несколько мгновений Гиттар пребывал в трансе. Все его счастье, вся его увлеченность улетучились. Он снова видел себя одиноким, лишенным любви. Но, постепенно, он взял себя в руки. Надо же было быть настолько глупым, чтобы портить себе кровь из-за пустяка подобного рода. Ему стоит лишь сделать вид, что он забыл о том давнем приглашении. Мадам Альбермарль на это нисколько не обидится. К тому же, что доказывало, что она помнила о нем и придавала значение подобной детали? По мере того, как он рассуждал подобным образом, он чувствовал, как оживала его радость, а угрызения, уже во второй раз, улетучивались. Это и было чертой его характера — проходить вот так мимо всего, как только его инертность оборачивалась ему на пользу, и, точно так же, как он никогда не задумывался, что его могли принимать за человека странного только за то, что он ухаживал за всеми женщинами, ему не приходило в голову, что поступать во второй раз иначе, чем в первый, могло показаться неделикатным. И он написал мадам Альбермарль:
"7 марта 1930
Милый бесценный друг!
Сейчас, когда я пишу к вам, вы, несомненно, далеки от меня. Но есть ли у меня право злиться на вас за это? Разве не были мы всегда друг для друга более, чем друзья в обычном понимании этого слова, но существами, тотчас понимавшими самые мимолетные чувства друг друга, существами, стоявшими над обыденными законами любви. Так, если тебе улыбнулось счастье обладать в этом мире подобным другом, к кому обратишься ты в момент одиночества, печали, как не к нему? Мы провели с вами вместе слишком много прекрасных часов, чтобы сегодня вы отказались выслушать меня.
Я знаю о вашей страстной любви к краям, в которые я вот уже как годы удалился. Я знаю, что каждый ваш сюда приезд остался для вас незабываемым воспоминанием. И я позволю себе спросить вас, милый бесценный друг, не хотели бы вы вновь пережить те дивные часы, которые прошли. Но нужно быть осторожным с приятными воспоминаниями. Не следует бросаться на них, не то они сотрутся, как переливчатый узор крыльев бабочки. Следует приближаться к ним, словно охотник к пугливой птице. Приезжайте же, милый бесценный друг, но приезжайте без шума, как для того, чтобы ничего не встревожить. Явитесь на кончиках пальцев, если осмелюсь так выразиться. Таитесь и, осторожно, не смотря на все, что воздвигла жизнь между нами и нашими воспоминаниями, на друзей, с которыми свел нас случай, и с которыми нельзя не считаться, на новые занятия, мы возвратим, быть может, одну из тех волшебных минут. Какой радостью, каким праздником стало бы это для меня, но как я боюсь того, что усилия наши окажутся тщетными, как я боюсь того, что что-то неуловимое будет удерживать нас от нашего драгоценного прошлого. Я всегда был неловок в жизни. Окажусь ли я таким и на этот раз? Милый бесценный друг, я умоляю вас руководить этим благим паломничеством. Вы лучше меня сможете отыскать то, что сохранилось между нами за утекшие годы. И я вас жду, ни на что не надеясь, и, между тем, надеясь на все. Я жду вашего общества так, как жаждущий ждет прозрачной и спасительной воды".
