Чарльз Диккенс - Большие надежды (без указания переводчика)
Другой, продолжая работать своими сухими губами и боязливо оглядываться, наконецъ, на минуту обратилъ глаза на говорившаго съ словами:
— Не слишкомъ-то любо на тебя смотрѣть, и бросилъ полупрезрительный взглядъ на свои скованныя руки.
При этомъ мой каторжникъ пришелъ въ такое бѣшенство, что онъ непремѣнно бросился бы на товарища, еслибъ солдаты не удержали его.
— Развѣ я не говорилъ вамъ, сказалъ тогда другой каторжникъ:- что онъ убилъ бы меня, еслибъ могъ? И всѣ могли замѣтить, что онъ трясся отъ страха, что на губахъ его выступили странныя бѣлыя пятна, подобныя снѣжной плевѣ.
— Довольно этой перебранки! сказалъ сержантъ. — Зажгите факелы!
Въ то время, какъ одинъ изъ солдатъ, который несъ корзину, вмѣсто ружья, сталъ на колѣни, чтобъ открыть ее, мой каторжникъ въ первый разъ взглянулъ вокругъ себя и увидѣлъ меня. Я слѣзъ со спины Джо на окраину оврага, когда мы пришли и съ-тѣхъ-поръ не пошевельнулся. Я пристально посмотрѣлъ на него въ то время, какъ онъ взглянулъ на меня, и потихоньку сдѣлалъ знакъ рукой и покачалъ головой. Я ждалъ, что онъ снова посмотритъ на меня, чтобъ постараться предупредить его въ моей невинности. Ничто не доказывало мнѣ, что онъ понялъ мое намѣреніе, потому-что онъ бросилъ на меня непонятный взглядъ. Все это продолжалось одно мгновеніе. Но смотри онъ на меня цѣлый часъ или цѣлый день, то я неприпомнилъ бы, чтобъ лицо его когда-либо выражало столь-сосредоточеаное вниканіе.
Солдатъ скоро высѣкъ огня и зажегъ три или четыре факела, взялъ одинъ изъ нихъ и роздалъ другіе. До-сихъ-поръ было почти темно, но теперь показалось совершенно темно, а немного спустя и очень-темно. Прежде нежели мы двинулись въ нуть, четыре солдата стали въ кружокъ и выстрѣлили дважды на воздухъ. Вслѣдъ за этимъ, мы увидѣли, что засверкали другіе факелы въ нѣкоторомъ разстояніи за нами, въ болотахъ, по ту сторону рѣки.
— Ладно, сказалъ сержантъ:- маршъ!
Мм отошли нѣсколько шаговъ, какъ надъ нашими головами раздались три пушечные выстрѣла съ такимъ громомъ, что мнѣ показалось, будто у меня порвалось что-то въ ушахъ.
— Васъ ожидаютъ на понтонѣ, сказалъ сержантъ. — Тамъ уже знаютъ, что вы приближаетесь. Не отставай, любезный. Идите тѣснѣе.
Каторжники были разлучены, и каждый изъ нихъ шелъ подъ особымъ карауломъ. Я теперь держалъ Джо за руку, а онъ несъ одинъ изъ факеловъ. Мистеръ Уопсель былъ того мнѣнія, что слѣдовало вернуться, но Джо рѣшился досмотрѣть до конца, итакъ мы пошли вмѣстѣ съ другими. Теперь намъ приходилось идти по изрядной тропинкѣ, большею частью вдоль берега рѣки, съ небольшими уклоненіями въ сторону, въ мѣстахъ, гдѣ попадались плотины съ небольшими вѣтряными мельницами и грязными шлюзами. Оглянувшись, я замѣтилъ, что другіе огоньки слѣдовали за нами. Наши факелы бросали большія огненныя брызги на дорогу, лежавшія на ней, догорая и дымясь. Я вичего не различалъ, кромѣ чернаго мрака. Огни наши своимъ смолистымъ племенемъ согрѣвали вокругъ насъ воздухъ, къ видимому удовольствію нашихъ плѣнниковъ, прихрамывавшихъ посреди ружей. Мы не могли идти скоро, но причинѣ ихъ увѣчья. Они такъ были изнурены, что мы два или три раза должны были дѣлать привалы, чтобъ дать имъ отдохнуть.
Послѣ часа подобнаго путешествія, или около того, мы достигли грубой деревянной лачужки у пристани. Въ лачужкѣ былъ караулъ, который насъ окликнулъ. Сержантъ откликнулся и мы вошли. Здѣсь мы почувствовали сильный запахъ табаку и известки, и увидѣли яркое пламя, лампу, стойку съ ружьями, барабанъ и низкую деревянную кровать, похожую на огромный катокъ безъ механизма, на которомъ могло помѣститься разомъ около дюжины солдатъ. Три или четыре солдата, лежавшіе на ней въ своихъ шинеляхъ, казалось, не слишкомъ интересовались нами; они только приподняли головы, устремили на насъ сонный взглядъ и потомъ снова улеглсь. Сержантъ представилъ нѣчто въ родѣ рапорта, занесъ его въ свою книгу и затѣмъ, тотъ каторжникъ, котораго я называю другимъ каторжникомъ, былъ уведенъ съ своимъ карауломъ, и переправленъ на понтонъ. Мой колодникъ не глядѣлъ на меня. Пока мы были въ лачужкѣ, онъ стоялъ передъ огнемъ, задумчиво глядя на него и ставя поперемѣнно, то одну ногу, то другую на рѣшетку, и въ раздумьѣ глядѣлъ на присутствующихъ, будто жалѣя ихъ за недавно-испытанную усталость. Вдругъ онъ обратился къ сержанту:
— Я желаю сообщить нѣчто относительно моего побѣга: это можетъ избавить кой-кого отъ подозрѣнія, подъ которымъ они находятся по моей милости.
— Вы можете говорить что хотите, возразилъ сержантъ, который стоялъ, глядя на него равнодушно, съ сложенными руками:- но васъ никто не проситъ говорить здѣсь. Вы будете имѣть довольно случаевъ говорить и слышать объ этомъ прежде, нежели покончатъ съ вами.
— Я знаю; но это другой вопросъ, совершенно особое дѣло. Человѣкъ не можетъ околѣть съ голода; по-крайней-мѣрѣ я не могу. Я нашелъ себѣ пищу въ той деревнѣ, тамъ, наверху — гдѣ церковь выдается на болото.
— Вы хотите сказать, что вы украли? сказалъ сержантъ.
— И я скажу вамъ у кого. У кузнеца.
— Вотъ какъ! сказалъ сержантъ, пристально глядя на Джо.
— Ого, Пипъ! сказалъ Джо, глядя на меня.
— То были какія-то объѣдки, штофъ водки и пирогъ.
— А что, пропадалъ у васъ пирогъ, кузнецъ? спросилъ сержантъ вполголоса.
— Жена моя замѣтила, что онъ исчезъ въ ту самую минуту, какъ вы вошли. Помнишь Пипъ?
— А! сказалъ мой каторжникъ, обративъ угрюмый взоръ на Джо и не взглянувъ на меня: — такъ это вы кузнецъ? Въ такомъ случаѣ мнѣ очень жаль, но я долженъ признаться, что съѣлъ вашъ пирогъ.
— На здоровье. Видитъ Богъ, я на васъ не пѣняю за это, по-крайней-мѣрѣ, на сколько пирогъ когда-либо принадлежалъ мнѣ, прибавилъ Джо, вспоминая и тутъ о Мистрисъ Джо:- мы не знаемъ вашей вины, но мы никакъ не хотѣли бы, чтобы вы за это умерли съ голоду, кто бы вы ни были, несчастный человѣкъ. Не правда ли, Пипъ? Неопредѣленный звукъ, который я уже разъ замѣтилъ, снова послышился у незнакомца въ горлѣ и онъ повернулся къ намъ спиной. Лодка воротилась, караулъ былъ готовъ; мы послѣдовали за нимъ на пристань, убитую камнемъ и грубыми сваями, и видѣли какъ его посадили въ лодку, на которой былъ рядъ гребцовъ изъ такихъ же каторжниковъ, какъ онъ самъ. Казалось, никто изъ нихъ не былъ удивленъ или обрадованъ, огорченъ или заинтересованъ при видѣ его. Всѣ молчали. Наконецъ раздалось грубое приказаніе, будто собакамъ: «Отваливай!» и вслѣдъ за этимъ каторжники взмахнули веслами. При свѣтѣ факеловъ мы увидѣли черный-понтонъ, стоявшій на якорѣ въ небольшомъ разстояніи отъ берега, какъ зловѣщій ноевъ ковчегъ. Обшитый желѣзомъ, связанный болтами и укрѣпленный тяжелыми заржавленными цѣпями, этотъ тюремный корабль, казалось, былъ скованъ, какъ и заключенные въ немъ преступники. Мы видѣли, кікъ лодка подошла къ нему, кѣкъ моего преступника взяли на бортъ и какъ онъ скрылся. Тогда обгорѣлые концы факеловъ были брошены въ воду, зашипѣли и погасли, какъ-будто и съ ними все кончилось.
VI
Чувства, возбужденныя во мнѣ воровствомъ, которое такъ счастливо сошло мнѣ съ рукъ, ни мало не побуждали меня къ откровенности; но я надѣюсь, что въ основаніи ихъ лежала своя частичка добра.
Я не запомню, чтобы чувствовалъ угрызенія совѣсти относительно мистрисъ Джо, когда гроза миновала. Но Джо я любилъ, быть можетъ, потому, что въ тѣ юные годы онъ не отталкивалъ моей любви и мнѣ совѣстно было обманывать его. Нѣсколько разъ (особенно когда я увидѣлъ, что Джо ищетъ свой напилокъ) я готовъ былъ сказать ему всю правду. И все же не рѣшался, боясь, чтобъ Джо не получилъ слишкомъ дурное обо мнѣ мнѣніе. Языкъ мой связывало опасеніе лишиться довѣренности Джо, и потомъ проводить длинные скучные вечера у камина, глядя тоскливо на прежняго товарища, теперь отъ меня отшатнувшагося. Я полагалъ, что если раскрою передъ Джо свою тайну, то всякій разъ, когда онъ станетъ задумчиво расправлять свои бакенбарды, мнѣ будетъ казаться, что онъ думаетъ именно о моемъ проступкѣ; всякій разъ, когда у насъ на столѣ появится вчерашнее жаркое или пудингъ, мнѣ будетъ казаться, что Джо, глядя на него, раздумываетъ: былъ ли я сегодня въ кладовой или нѣтъ? и всякій разъ, когда онъ станетъ жаловаться, что пиво его или слишкомъ жидко или слишкомъ густо, мнѣ будетъ казаться, что онъ подозрѣваетъ въ немъ присутствіе дегтя — и я буду невольно краснѣть… словомъ, я былъ слишкомъ-трусливъ, чтобы исполнить долгъ мой теперь, какъ прежде изъ трусости рѣшился на проступокъ. Я не имѣлъ никакихъ сношеній съ свѣтомъ и потому не могъ дѣйствовать изъ подражанія его многочисленнымъ дѣятелямъ, поступающимъ подобнымъ образомъ. Геній-самоучка, я изобрѣлъ этотъ образъ дѣйствія безъ посторонней помощи.
Мы не успѣли далеко отойти отъ понтона, какъ я уже почти спалъ, и потому Джо взвалилъ меня къ себѣ на плечи и такъ донесъ до дома. Должно-быть весь обратный путь былъ непріятенъ, потому-что мистеръ Уопсель очень изнурился и былъ въ такомъ настроеніи духа. Будь только духовное поприще для всѣхъ открыто, онъ непремѣнно предалъ бы проклятію всю экспедицію, начиная съ Джо и меня; но, какъ человѣкъ недуховный, онъ упорно отказывался идти впередъ прежде, чѣмъ порядочно отдохнетъ, и дѣйствительно, такъ неумѣренно-долго сидѣлъ на сырой травѣ, что когда, возвратившись домой, онъ снялъ и повѣсилъ сушиться свой сюртукъ, штаны его представляли такую неоспоримую улику, что она непремѣнно привела бы его къ висѣлицѣ, будь его вина уголовная.
