Эрнест Хемингуэй - Рассказы. Прощай, оружие! Пятая колонна. Старик и море
— Вы не имеете права. Я пришел сюда на два часа раньше вас.
— Чего вы хотите?
— Сидеть.
— Я тоже.
Я смотрел ему в лицо и чувствовал, что кругом все против меня. Я не осуждал их. Он был прав. Но я хотел сидеть. Кругом все по-прежнему молчали.
«А, черт!» — подумал я.
— Садитесь, signor capitano, — сказал я. Пулеметчик посторонился, и высокий капитан сел. Он посмотрел на меня. Во взгляде у него было беспокойство. Но место осталось за ним. — Достаньте мои вещи, — сказал я пулеметчику. Мы вышли в коридор. Поезд был переполнен, и я знал, что на место нечего рассчитывать. Я дал швейцару и пулеметчику по десять лир. Они вышли из вагона и прошли по всей платформе, заглядывая в окна, но мест не было.
— Может быть, кто-нибудь сойдет в Брешии, — сказал швейцар.
— В Брешии еще сядут, — сказал пулеметчик. Я простился с ними, и они пожали мне руку и ушли. Они оба были расстроены. Все мы, оставшиеся без мест, стояли в коридоре, когда поезд тронулся. Я смотрел в окно на стрелки и фонари, мимо которых мы ехали. Дождь все еще шел, и скоро окна стали мокрыми, и ничего нельзя было разглядеть. Позднее я лег спать на полу в коридоре, засунув сначала свой бумажник с деньгами и документами под рубашку и брюки, так что он пришелся между бедром и штаниной. Я спал всю ночь и просыпался только на остановках в Брешии и Вероне, где в вагон входили еще новые пассажиры, но тотчас же засыпал снова. Одну походную сумку я подложил себе под голову, а другую обхватил руками, и кто не хотел наступить на меня, вполне мог через меня перешагнуть. По всему коридору на полу спали люди. Другие стояли, держась за оконные поручни или прислонившись к дверям. Этот поезд всегда уходил переполненным.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Была уже осень, и деревья все были голые и дороги покрыты грязью. Из Удине в Горицию я ехал на грузовике. По пути нам попадались другие грузовики, и я смотрел по сторонам. Тутовые деревья были голые, и земля в полях бурая. Мокрые мертвые листья лежали на дороге между рядами голых деревьев, и рабочие заделывали выбоины на дороге щебнем, который они брали из куч, сложенных вдоль обочины дороги, под деревьями. Показался город, но горы над ним были отрезаны туманом. Мы переехали реку, и я увидел, что вода сильно поднялась. В горах шли дожди. Мы въехали в город, минуя фабрики, а потом дома и виллы, и я увидел, что еще больше домов разрушено за это время снарядами. На узкой улице мы встретили автомобиль английского Красного Креста. Шофер был в кепи, и у него было худое и сильно загорелое лицо. Я его не знал. Я слез с грузовика на большой площади перед мэрией; шофер подал мне мой рюкзак, я надел его, пристегнул обе сумки и пошел к нашей вилле. Это не было похоже на возвращение домой.
Я шел по мокрому гравию аллеи и смотрел на виллу, белевшую за деревьями. Окна все были закрыты, но дверь была распахнута. Я вошел и застал майора за столом в комнате с голыми стенами, на которых висели только карты и отпечатанные на машинке бумажки.
— Привет! — сказал он. — Ну, как здоровье? — Он постарел и как будто ссохся.
— В порядке, — сказал я. — Как у вас дела?
— Все уже кончилось, — сказал он. — Снимите свое снаряжение и садитесь.
Я положил рюкзак и обе сумки на пол, а кепи — на рюкзак. Потом взял стул, стоявший у стены, и сел к столу.
— Лето было скверное, — сказал майор. — Вы вполне оправились?
— Да.
— Вы получили свои награды?
— Да. Все в лучшем виде. Благодарю вас.
— Покажите-ка.
Я распахнул свой плащ, чтобы видны были две ленточки.
— А самые медали вы тоже получили?
— Нет. Только документы.
— Медали придут потом. На это нужно больше времени.
— Куда вы меня теперь направите?
— Машины все в разъезде. Шесть на севере, в Капоретто. Вы знаете Капоретто?
— Да, — сказал я. Мне припомнился маленький белый городок с колокольней в долине. Городок был чистенький, и на площади был красивый фонтан.
— Вот они там. Сейчас много больных. Бои кончились.
— А где остальные?
— Две в горах, а четыре все еще на Баинзицце. Оба других санитарных отряда в Карсо, с третьей армией.
— Куда вы меня направите?
— Вы можете взять те четыре машины, которые на Баинзицце, если хотите. Смените Джино, он уже давно там. Это все ведь случилось уже после вас, кажется?
— Да.
— Скверное было дело. Мы потеряли три машины.
— Я слышал.
— Да, вам писал Ринальди.
— Где Ринальди?
— Он здесь, в госпитале. Летом и осенью ему жарко пришлось.
— Могу себе представить.
— Да, скверно было, — сказал майор. — Вы не представляете, до чего скверно. Я часто думал, как вам повезло, что вы были ранены вначале.
— Я и сам так считаю.
— В том году будет еще хуже, — сказал майор. — Возможно, они уже сейчас перейдут в наступление. Так говорят, но я не думаю. Слишком поздно. Видели реку?
— Да. Вода поднялась.
— Не думаю, чтоб наступление началось сейчас, когда в горах уже идут дожди. Скоро выпадет снег. А что ваши соотечественники? Увидим мы еще американцев, кроме вас?
— Готовится армия в десять миллионов.
— Хорошо бы хоть часть попала к нам. Но французы всех перехватят. Сюда не доедет ни один человек. Ну, ладно. Вы сегодня переночуйте здесь, а завтра утром отправляйтесь на маленькой машине и смените Джино. Я дам вам кого-нибудь, кто знает дорогу. Джино вам все расскажет. Там еще постреливают немного, но, в общем, все уже кончилось. Вам любопытно будет побывать на Баинзицце.
— Очень рад буду побывать там. Очень рад, что я опять с вами.
Он улыбнулся.
— Вы очень любезны. Я устал от этой войны. Если б я уехал, не думаю, чтобы мне захотелось вернуться.
— Настолько все скверно?
— Да. Настолько и даже хуже. Идите умойтесь и разыщите своего друга Ринальди.
Я взял свой багаж и понес его по лестнице наверх. Ринальди в комнате не было, но вещи его были на месте, и я сел на кровать, снял обмотки и стащил с правой ноги башмак. Потом я прилег на кровати. Я устал, и правая нога болела. Мне показалось глупо лежать на постели в одном башмаке, поэтому я сел, расшнуровал второй башмак, сбросил его на пол и снова прилег на одеяло. В комнате было душно от закрытого окна, но я слишком устал, чтобы встать и раскрыть его. Я увидел, что все мои вещи сложены в одном углу комнаты. Уже начинало темнеть. Я лежал на кровати, и думал о Кэтрин, и ждал Ринальди. Я решил думать о Кэтрин только вечерами, перед сном. Но я устал, и мне нечего было делать, поэтому я лежал и думал о ней. Я думал о ней, когда Ринальди вошел в комнату. Он был все такой же. Разве только слегка похудел.
— Ну, бэби, — сказал он.
Я приподнялся на постели. Он подошел, сел рядом и обнял меня.
— Славный мой, хороший бэби. — Он хлопнул меня по спине, и я схватил его за плечи.
— Славный мой бэби, — сказал он. — Покажите-ка мне колено.
— Придется штаны снимать.
— Снимите штаны, бэби. Здесь все свои. Я хочу посмотреть, как вас там обработали.
Я встал, спустил брюки и снял с колена повязку. Ринальди сел на пол и стал слегка сгибать и разгибать мне ногу. Он провел рукой по шраму, соединил большие пальцы над коленной чашечкой и остальными легонько потряс колено.
— И дальше у вас не сгибается?
— Нет.
— Это просто преступление, что вас выписали. Они должны были добиться полного функционирования сустава.
— Было гораздо хуже. Нога была как палка.
Ринальди попробовал еще. Я следил за его руками. У него были ловкие руки хирурга. Я поглядел на его голову, на его волосы, блестящие и гладко расчесанные на пробор. Он согнул ногу слишком сильно.
— Уф! — сказал я.
— Вам надо было еще полечиться механотерапией, — сказал Ринальди.
— Раньше было хуже.
— Знаю, бэби. В таких вещах я смыслю больше вас. — Он поднялся и сел на кровать. — Сама операция сделана неплохо. — С моим коленом было покончено. — Теперь рассказывайте.
— Нечего рассказывать, — сказал я. — Жил тихо и мирно.
— Можно подумать, что вы семейный человек, — сказал он. — Что с вами?
— Ничего, — сказал я. — А вот что с вами?
— Эта война меня доконает, — сказал Ринальди. — Я совсем скис. — Он обхватил свое колено руками.
— Ого! — сказал я.
— В чем дело? Что, у меня не может быть человеческих чувств?
— Нет. Вы, видно, провели веселое лето. Расскажите.
— Все лето и всю осень я оперировал. Я работаю без отдыха. Я один работаю за всех. Самые трудные случаи оставляют мне. Честное слово, бэби, я становлюсь отличным хирургом.
— Это звучит уже лучше.
— Я никогда не думаю. Нет, честное слово, я не думаю, я просто оперирую.
— И правильно.
— Но сейчас, бэби, дело другое. Сейчас оперировать не приходится, и на душе у меня омерзительно. Это ужасная война, бэби. Можете мне поверить. Ну, а теперь развеселите меня немножко. Вы привезли пластинки?
