Чарльз Паллисер - Квинканкс. Том 1
Не стану пересказывать оскорбления, которые пришлось мне услышать в этом сомнительном квартале. Великолепие, которое я наблюдала из окна кареты, обернулось совершенно другой стороной к молодой женщине, появившейся здесь пешком, без сопровождения и в недостаточно скромном для улицы наряде. Плечи мои были обнажены, потому что, спасаясь бегством, я не успела захватить с собой шаль моей дорогой Генриетты. В таком виде спрашивать дорогу значило нарываться на грязные выпады, и я блуждала кругами, вновь и вновь возвращаясь в водоворот порока, который крутится вокруг Лестер-Сквер. Как могла я принимать это место за что-то иное, кроме прибежища грехов! Перед моими глазами словно бы мелькали картины дурного сна: отчаянные или безразличные лица женщин в безвкусных нарядах, скопления карет на обочинах, курительные и кофейни, открытые всю ночь, факелы, горящие у входов, чтобы привлечь беспутных и потерявших стыд.
Наконец, сознавая иронию своего положения (искать убежища в логове врага) и опасаясь ареста (вдруг рана была серьезной), я добралась все же до дома на Брук-стрит. Но тут меня ожидала непредвиденная трудность: в доме было темно, и ночной сторож не услышал моего робкого стука (колотить в дверь сильнее я не решалась, чтобы не перебудить всех домочадцев). Карета — с мистером Момпессоном или без него — должна была уже вернуться; Джейкман, конечно, запер дверь и, по своему неизменному обыкновению, выпивший, заснул крепким сном в задней части дома. Через четверть часа я оставила попытки до него достучаться и направилась вокруг дома к конюшням; в доме конюха не виднелось ни огонька, как и в помещениях слуг над каретным сараем. Мне очень не хотелось будить слуг, чтобы потом они обо мне судачили, но я подумала о старшем кучере, мистере Фамфреде, добром человеке, на чью скромность можно положиться.
Я стучала в его дверь, пока он не сошел вниз в ночной сорочке и не впустил меня. Он никак не ожидал меня увидеть и объяснил, что, когда остальные члены компании покинули ресторан, мистер Момпессон уверил его, будто я отправилась домой одна в наемном экипаже. И все же, сказал он мне, ему это показалось подозрительным, тем более что у мистера Момпессона было порезано лицо — правда, заверил он, это была всего лишь царапина. Мистер Фамфред отвез домой миссис Первиенс и затем оставил обоих джентльменов в окрестностях Ковент-Гардена, где, как он предполагал, мистер Момпессон собирался заночевать в отеле «Хаммамз»; после этого мистер Фамфред вернулся на Брук-стрит, заверил ночного сторожа, что все участники прогулки благополучно развезены туда, куда захотели, и отправился спать.
Я не стала рассказывать о случившемся, но дала понять, что со мной плохо обошлись, и попросила никому не рассказывать об обстоятельствах моего прибытия. Мистер Фамфред намекнул, что, зная нравы молодого господина, ничему не удивляется, и дал требуемое обещание. (Должна добавить, что, насколько мне известно, он не нарушил слова.) Через заднюю дверь своего жилища он вывел меня во двор у прачечной, откуда можно было войти в дом через кухонную Дверь (на мое счастье, хотя и вопреки требованиям благоразумия, ее оставили открытой, чтобы прачкам, начинавшим работу рано утром, не понадобилось будить Джейкмана).
Эту ночь, как ты сама понимаешь, я тоже провела без сна: вспоминая вечерние приключения, я поняла, что стала жертвой, можно сказать, заговора. В дурных намерениях мистера Момпессона сомневаться не приходилось; братец его, при всей своей скотской натуре, мог быть обманут так же, как я, а вот о роли двух других участников компании оставалось лишь гадать.
Глава 40
Положение мое сделалось невыносимым, но мне было страшно подумать о том, чтобы оставить Генриетту, к которой я привязалась, как к сестре. Я приняла решение, и рано утром написала моим нанимателям записку с просьбой принять меня как можно скорее.
Уже унесли поднос с остатками завтрака, но ответа не было. Пока шли утренние занятия с Генриеттой, я едва удерживалась, чтобы не расплакаться; мне очень хотелось отбросить притворство и все ей рассказать, однако подобная история не подходила для слуха невинного ребенка, а кроме того, не следовало порочить в ее глазах человека, как-никак приходившегося ей кузеном — пусть даже она не испытывала к нему ни любви, ни уважения.
Наконец, около полудня, лакей позвал меня в комнату для завтрака, где сидели за столом мои наниматели. Едва привстав, сэр Персевал указал мне на стул поодаль.
Я начала порывисто:
— Ваши сыновья жестоко меня оскорбили. Если они не извинятся, я не останусь больше под этой крышей.
— Что такое, моя милая, — воскликнул сэр Персевал. — О каком таком оскорблении вы говорите?
— Мистер Момпессон устроил подлый заговор против меня и моей чести, в котором позорную роль сыграл и мистер Томас Момпессон. Оба джентльмена должны извиниться в вашем присутствии и обязаться никогда больше не вступать со мной в разговор.
— Ишь ты, скажите на милость! — начал сэр Персевал. — Вы, мисси, уж очень дерзкий взяли тон…
Но его перебила жена:
— Не верю, чтобы мой старший сын мог подобным образом запятнать свою честь.
— Том тоже, — воскликнул баронет. — Он неотесан и горяч, но в его груди бьется сердце истинного британца.
Словно бы не слыша мужа, леди Момпессон холодно продолжила:
— И потому, мисс Квиллиам, не опишете ли вы подробно, что, по-вашему, произошло?
То, как она произносила слова, задевало меня не меньше, чем их суть, но я собралась с мыслями и рассказала, как мистер Момпессон пригласил меня в Сады. Особо я подчеркнула, что из щепетильности выдвинула условие, чтобы сэр Персевал и сама леди Момпессон определенно одобрили это приглашение (лишний раз вспомнив о проявленной щепетильности, я почувствовала себя уверенней). Но когда речь зашла об обмене записками, леди Момпессон оборвала меня и приказала объясниться подробней.
— Мне о таком письменном общении ничего не известно, — сказала она.
Тут я впервые встревожилась, но вспомнила, что у меня сохранилась ответная записка, и отдала ее сэру Персевалу. Он скользнул по ней взглядом:
— Подделка, — изрек он. — Умелая, надо отдать вам должное, но все же подделка.
Скомкав записку, он кинул ее в огонь. Самообладание начало мне изменять.
— Как же так! Это ответ, который слуга принес от вас.
Ясно было, что меня обманули, но кто участвовал в обмане, сказать было трудно. Сэр Персевал в два счета лишил меня единственного доказательства, и это было прискорбно, чтобы не сказать больше.
— Если даже эта история соответствует истине, — проговорила леди Момпессон, — меня поражает ваша, скажем так, наивность: вообразить, будто мы одобрим вашу ночную прогулку в увеселительных садах вместе с нашим сыном. В лучшем случае, вам изменила осмотрительность, в худшем… — Она замолкла.
Я понимала, что нужно держаться спокойно, иначе я погибла.
— Я не так наивна, леди Момпессон. — Я повернулась к ее супругу.
— В письме ведь имелась ссылка на миссис Первиенс, не так ли?
— Да, — подтвердил он.
— Ваш сын уверил меня, что эта дама тоже приглашена и что она ваша старинная подруга, леди Момпессон.
— Ерунда! — воскликнула она. — Я впервые слышу эту фамилию.
— Пошлите за вашим сыном! Пусть он, глядя мне в глаза, попробует опровергнуть мои слова.
— Что! Чтобы наш сын предстал как обвиняемый перед какой-то гувернанткой? Вы наглая особа, мисс Квиллиам.
— Тогда прошу вас, по крайней мере, послать за лакеем, Эдвардом.
Они переглянулись, и леди Момпессон кивнула. Сэр Персевал потянул за колокольчик, висевший за его стулом.
— Если оставить в стороне вопрос с запиской, — продолжила леди Момпессон, — каков конец этой малоправдоподобной истории?
С трудом подавив гнев, я описала случай в ресторане; они слушали молча и время от времени обменивались взглядами, в которых мне виделось недоверие и презрение. Я описала мое бегство, и тут вошел лакей.
— Эдвард, — спросил сэр Персевал, — приходилось ли тебе позавчера носить нам с леди Момпессон письмо от мисс Квиллиам и передавать ей мою ответную записку?
Тот удивленно поднял брови.
— Нет, сэр. Я никогда не носил никаких записок от мисс Квиллиам. Прислуживать гувернантке — не моя обязанность. Этим должен заниматься третий лакей.
— Хорошо, довольно, — кивнул сэр Персевал.
Перед уходом слуга бросил взгляд на меня, и я поняла по его глазам, что он был подкуплен мистером Момпессоном. Раз или два я делала ему замечания за медлительность, и он, видимо, затаил обиду. Теперь я сообразила, что мои наниматели были, как и я, обмануты их сыном. Подумав о том, как ловко он все устроил, я поняла, что ничего не могу доказать. Даже если мне дадут встретиться лицом к лицу с мистером Момпессоном, я ничего не выиграю, так как он станет доказывать, будто я охотно приняла его приглашение, а история с обменом записками была выдумана задним числом. Он не подтвердит также, что выдавал миссис Первиенс за подругу своей матери. Короче, доказать я ничего не могла, записка была уничтожена, все свидетельства оборачивались против меня самой. Я тут же поняла шаткость своего положения.
