Роберт Уоррен - Потоп
— Когда?
— В тот миг, когда обе несоизмеримости перестают существовать, но ещё не достигли несуществования. Скажите, мистер Джонс, ну да, вы, Яша Джонс, неужели даже при всей вашей малоопытности вы никогда не жаждали этого момента?
Глаза Калвина Фидлера сверкали. Он весь напрягся.
— Отвечайте же! — приказал он резко, вся его вежливость пропала.
Потом он овладел собой. Он казался смущённым, испуганным собственной грубостью.
— Извините, — сказал он. — Я чересчур разговорился. — Он снова помолчал. — Я ведь не разговаривать сюда пришёл.
И вдруг Бредуэлл Толливер расхохотался. Он затрясся от смеха, рот на погрубевшем лице, жёлтом от усталости и тошноты, был разинут, и оттуда вырывался смех. Он тыкал пальцем в Калвина Фидлера, но, превозмогая смех, говорил Яше Джонсу:
— А ведь всё сбылось, Яша, всё сбылось!
Калвин Фидлер уставился на него с неприязненным любопытством.
Но смех, вырывавшийся из горла с клёкотом, как кашель, не унимался.
— Ага, Яша Джонс, — с трудом выговаривал Бред, — вы отвергли мою разработку сценария, сказали, что неважно, как что-то происходит в жизни, — так ведь вы говорили? Ну а что вы теперь скажете, Яша Джонс? Ведь всё сбылось!
Яша Джонс молчал.
Его слова подхватил не он, а Калвин Фидлер; он повторил их для себя, словно стараясь их себе объяснить, голосом, в котором звучали и озадаченность, и возбуждение.
— Всё сбылось…
Потом с мучительным недоумением посмотрел на свою правую руку, державшую никелированный предмет. На секунду в темноте стихли даже июльские мухи.
Потом, вздёрнув голову, он выкрикнул:
— Да, да! Точно! Всё сбылось!
И, наклонившись к Яше, заговорил отрывисто, торопливо, хотя тон был тихий и доверительный:
— Да, мистер Джонс, там, наверху, когда я узнал про вас и Мэгги, вот тогда и сбылось то, что и должно было произойти. Я ведь это знал двадцать лет назад в то воскресное утро, когда ехал из Нашвилла в Фидлерсборо со всей это рухлядью, наваленной в машину, и раскрашенной жестяной корзинкой для бумаги, набитой всякой всячиной… — Он помолчал, как будто сбитый с толку, но потом просил: — Да откуда же вам это знать?
— Что? — тихо спросил Яша Джонс, слегка наклонясь вперёд.
— Хорошо! — воскликнул уже очень возбуждённо Калвин Фидлер. — Хорошо! Пусть всё и сбудется! Сейчас же! Сейчас!
Бредуэлл Толливер посмотрел вниз и увидел, что никелированный пистолет поднимается.
— Калвин! — окликнул он его как бы невзначай.
Калвин поглядел на него.
— Калвин, помнишь, когда мы были мальчишками, в моей комнате стояли «конструктор», чучела птиц и животных, помнишь?
Калвин Фидлер кивнул, хотя и не сразу.
— Так вот, помнишь, как я набивал чучело большого старого енота?
Калвин Фидлер кивнул.
— А на какую руку я тогда шваркнул тебе склизкие мозги того старого енота? — спросил Бред почти шёпотом, наклоняясь к нему ещё ближе.
Человек с изящным гребнем седых волос над серым лбом поглядел на свои руки — сначала на одну, потом на другую. Слегка повернул ладонь кверху и развёл пальцы. Никелированный пистолет лежал теперь на ладони.
И вот тогда Бредуэлл Толливер рванулся к нему всем телом и упал на него неуклюже, нескладно, сокрушительно, словно подорванный кирпичный дымоход.
Но он не успел пригнуть книзу руку, державшую никелированный револьвер, — раздался выстрел. А потом, когда он её пригнул, или, вернее, когда он всем весом своего тела судорожно обрушился на эту руку и прижал её книзу, раздался ещё один выстрел.
Тогда он выпустил руку.
Не успела Мэгги крикнуть, не успел Яша добраться до Калвина Фидлера, как тот выпустил из рук револьвер, и он упал на пол у лежавшего там тела. А Калвин стоял и смотрел на это тело, и тут Мэгги закричала, а Яша прыгнул. Но, прыгнув, замер с вытянутыми руками, будто готовился к схватке и так и застыл на месте.
Потому что Калвин Фидлер вдруг опустился на колени возле тела. Он слегка повернул голову Бреда — тело лежало на спине — и решительно сунул правый большой палец под челюсть, откуда лилась кровь.
— Вечная ручка? Есть у вас вечная ручка? — почему-то повторял он этот дурацкий вопрос.
Яша Джонс нащупал у себя в пиджаке дешёвую пластмассовую шариковую ручку.
— Сломайте её, — приказал Калвин Фидлер, — сломайте! Мне нужна трубка. Быстро!
Жужжанию июльских мух вторили негромкое сопение и клёкот.
Яша принялся за ручку. Тонкие сильные загорелые пальцы методично работали над ней. Он что-то отвернул и, посмотрев на то, что осталось, сунул конец в рот и откусил. Теперь в руках у него была трубка.
— Кончик с зазубринами, — сказал он.
Стоя на коленях, Калвин неловко левой рукой воткнул ровный конец трубочки в дыру с левой стороны горла.
— Идите сюда, держите её, — приказал он.
Яша Джонс присел на корточки, но к нему подбежала Мэгги.
— Нет, дай мне, — говорила она, — это я должна держать!
— He надо, Мэгги, — спокойно сказал Калвин Фидлер, — пусть держит он. Ты лучше знаешь местные дела, иди к телефону, поскорее вызови врача и «скорую помощь». Слушай внимательно. Объясни, что рана — прободная на шее. Сильное венозное кровотечение. И трахеотомия. Мне нужен набор инструментов для неотложной помощи и отсасывающая машина. И поторопи карету. Запомнишь?
— Да, — сказала она. — Да, трахеотомия.
— Пусть в больнице приготовятся к срочной операции. И немедленно едут сюда. Неизвестно, сколько мы ещё продержимся.
Она побежала в буфетную, к ближайшему телефону.
— Вторая пуля, — сказал Калвин Фидлер своему ассистенту, — судя по тому, как он лежит, похоже, раздробила бедро. Венозное кровоизлияние, но не критическое. Когда Мэгги вернётся, она сможет наложить жгут.
И только когда Мэгги поднялась, наложив жгут, она заметила в полутьме прихожей старуху, которая стояла в нескольких шагах от двери. Мэгги почему-то была уверена, что стоит она там уже давно.
Она подошла в темноте к старухе, обняла её за талию. Не противясь, безмолвно старуха позволила себя увести.
КНИГА ПЯТАЯ
Глава тридцать первая
— Видать, я повёл вас чересчур быстро, — сказал надзиратель и замедлил шаг.
— Вероятно, — признался Бред.
Он постоял, крепко воткнув наконечник палки в гравий, и расслабил правую ногу. Он чувствовал, как солнце — уже горячее, хотя лето ещё не настало, — печёт сквозь свободно болтавшуюся теперь на нём одежду и покалывает кожу. На минуту ему показалось, что это кости свободно плавают в телесной оболочке, словно стали для неё чересчур малы, так же как тело стало чересчур маленьким для одежды. Несмотря на солнце, костям было холодно.
Какая глупость — нанять в Нашвилле машину без шофёра и править самому.
Потом из самого нутра, где в тёмном углу зашевелился чёрный зверь, пришла мысль: Какого чёрта я вообще приехал?
А потом другая мысль: Чего я вообще здесь не видел?
И при этой мысли, хотя солнце и пекло его плечи, он почувствовал в глубине души знобкое дыхание той черноты.
Но он научился тому, что можно уживаться с чем угодно, и за долгие месяцы угрюмо примирился с чёрным зверем, поросшим шерстью, холодной, как косматый лёд, со зверем, который дремал в тёмных недрах его существа, а иногда просыпался, и фыркал, и вдруг даже дыбился, вот как сейчас, и обдавал своим ледяным дыханием. Нет, он не просто с ним примирился; в долгие ночи в нашвиллской больнице, где в его белой келье не было видно ничего, кроме ночника, тусклого и холодного, как гнилушка, и не слышно ни единого звука — даже шуршания накрахмаленной юбки в коридоре, даже свистящего шарканья резиновой подошвы о кафель, — он чувствовал к этому чудищу даже нечто вроде привязанности. В предрассветные часы зверь, устав от рычания и грызни, ложился с ним рядом и свёртывался калачиком, словно хотел жалобно пригреться у того тепла, которое ещё оставалось у Бредуэлла Толливера.
И вот теперь он стоял, опираясь на палку, под апрельским солнцем, припекавшим ему плечи, несмотря на пиджак, возле клумбы с каннами — листья у канн были ещё бледные, глянцевые, как целлофан, и только что распустились, а бутоны ещё не налились — и оглядывал двор, кирпичные стены, приземистые башни по углам, небо над головой и спрашивал себя, какого чёрта, в сущности, он сюда приехал.
А надзиратель, ничуть не страшный пузатый мужчина средних лет в засаленной синей форме, жуя зубочистку, задал вопрос:
— Что же, вы теперь так навсегда и останетесь калекой?
— Нет, доктора обещают, что поправлюсь.
— Сколько раз он в вас пальнул? Три как будто?
— Два.
— Бывает, — хихикнув, кивнул надзиратель, вынул изо рта изжёванную зубочистку и осмотрел её. — Человек в вас стреляет, а вы к нему ездите, якшаетесь с ним. — Он снова хихикнул.
