Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”
— Есть хотим! — распрямляли мы застывшие на морозе крылья.
Внизу охотились волки. С поджатыми хвостами, с обтянутыми кожей впалыми боками и торчащими ребрами, они бродили среди полуистлевших костей, изъеденных древоточцами лавок и прогнивших обрывков ткани. Их челюсти перемалывали то, что еще осталось от неизвестных нам существ. Волки при случае хватали и зазевавшихся крыс, и ласок, и заснувших или замерзших жаб, змей и ящериц.
Они скалили зубы и ворчали, а гнездящиеся под куполом птицы в ужасе наблюдали за тем, как в волчьих пастях исчезает все, что еще можно было съесть. Они казались ненасытными и неутомимыми в поисках и преследовании любых следов жизни, чтобы мгновенно сожрать все, что годится в пищу.
Мучимые таким же жутким голодом, что и мы, они разбрасывали носами и когтями останки бескрылых, разгребали их прах, разрывая зубами белые с золотом, красные и лиловые покровы.
Иногда они поднимали головы вверх и всматривались налитыми кровью, жадными глазами в недоступных им, сидящих высоко под куполом птиц.
— Они сожрут нас! — сжималась в комок Ми.
— Не бойся! Сюда они не залезут… — утешал ее я.
— Отойди! — зашипел Кро, недовольный тем, что я дотрагиваюсь до перышек Ми.—Уходи прочь!
Старый пес, хромой и почти слепой, издавна каждый день прокрадывавшийся в подкупольное пространство в поисках пропитания, опрометчиво подобрался слишком близко к волкам. Он даже не успел понять, что происходит, как мощный удар перебил ему позвоночник. Пес с визгом упал, и разъяренные хищники мгновенно растерзали его, разорвали на части и сожрали.
Я вскрикнул. Закричали Ми и Кро, Фре и Дир, и все остальные представители семейства вороньих, зачирикали воробьи и синицы, заухали совы.
— Убирайтесь!
— Прочь отсюда!
Волки, подняв головы, всматривались в чашу купола, где находились наши гнезда. Самый крупный из них сел, облизнулся, задрал нос кверху и глухо завыл. Птицы на мгновение смолкли, но тут же снова раскричались — зачирикали, закаркали. Отраженное от холодных тяжелых стен многократное эхо пульсировало в огромном подкупольном пространстве. Насытившиеся старыми костями, спящими пресмыкающимися, крысами и только что загрызенным псом, волки разлеглись среди поблекших, посеревших одежд, костей и деревянных лавок и заснули, урча от сытости.
Разозленные птицы кричат все громче — с ненавистью, гневом, отчаянием. Волки, как будто не слыша нашего крика, поудобнее устраиваются среди останков. Птицы постепенно замолкают. Голод затыкает рты. Голод напоминает о жизни.
Я вылетаю из гнезда, взмываю вверх, под купол, и ныряю вниз, кувыркаясь в воздухе.
— Летим! Летим немедленно! Летим искать еду! — кричу я, проверяя, снялись ли со своих мест Ми, Кро и остальные птицы.— Не сидите на месте: так вы только расходуете тепло и силы! Летите с нами!
Птицы вытягивают шеи, осматриваются по сторонам и взлетают. Только под самым куполом остается одна сонная, тихая маленькая галка, которая никак не может окончательно проснуться. Она зевает, отворачивается, прячет клюв в перья и засыпает.
“Она больше никогда не проснется,— думаю я.— Больше никогда”.
Мы пролетаем под самым куполом, а оттуда — сквозь люнеты — вылетаем в заснеженный, холодный, ветреный город. Все внизу покрыто твердой белой коркой льда — предательского, проваливающегося под лапками. На нем дорожки, тропки, следы, темные фигурки зверей и птиц — оставшиеся после ночной охоты следы крови, ночных битв и трагедий.
Мы летим на запад знакомой дорогой, ведущей в сторону моря. Ледяной ветер врывается в клювы, понижает температуру тела, обжигает горло. Крылья тяжелеют, и каждый взмах дается все труднее и труднее. Боковой ветер прижимает к земле. Мы не долетим до моря. Мы слишком голодны и слабы, чтобы выдержать такой перелет. И даже если бы мы долетели, далеко не всем хватило бы сил вернуться обратно.
На площади у ступеней лестницы стервятники рвут падаль — тощий труп сдохшего от голода осла. Кругом поджидают ястребы, соколы, пустельги, коршуны.
— Осторожно! — предостерегаю я.— Опасность!
Но эти хищники, которые дожидаются остатков от пиршества стервятников, настолько обессилели, что уже сами не могут на лету схватить еще живую добычу. Им не поймать даже таких ослабленных птиц, как мы.
Пустельги летят в нашу сторону. Мы быстро улетаем, повернув на юг. Скованную льдом реку как будто пересекает продольная полоса. Это лед разломился под собственной тяжестью, и в трещине виднеется песчаная — полоска берега. Я широко расправляю крылья и плавно спускаюсь вниз.
Из прибрежного песка мы выкапываем замерзших лягушек, личинок, насекомых, улиток, остатки водорослей и прелой травы.
Поблизости не видно никаких других птиц, кроме зимородков, занятых поиском замерзших рыбешек под тонким слоем потрескавшегося льда.
В обмелевшем русле реки охотятся старые, облезлые куницы, но мы держимся от них на почтительном расстоянии. Как только они начинают к нам подкрадываться, мы взлетаем и, сидя на каменном парапете, ждем, пока они не уйдут, замерзнув на холодном ветру.
Одуревшие от мороза куницы возвращаются в свои норы, а мы снова спускаемся на узкую полоску обнажившегося песчаного дна. Я откапываю улиток, глотаю их вместе со скорлупкой, разрываю на куски замерзшую лягушку. Мы понемножку наполняем наши желудки. Я уже не помню, что это такое — не быть голодным.
Поднимается сильный ветер, он хлопает оконными рамами, форточками, треплет шторы в разбитых окнах, завывает в водосточных трубах. Начинает падать липкий, тяжелый снег.
— Возвращаемся! — громко кричу я.
— Возвращаемся! — кричат Ми и Кро.
— Возвращаемся! — передают друг другу остальные галки.
Я знаю, что я — их вожак и что они ждут моего знака.
Снег падает все гуще. Ветер врывается в клювы, в уши. Темнеет. Солнце за тучами клонится к западу.
Замерзший, я лечу над колоннадой, ведущей прямо к нашему просторному Куполу, внутри которого не дуют ветры. Сквозь залепленный снегом люнет протискиваюсь внутрь, и вот я уже дома.
Маленькая галка все так же неподвижно сидит на самом верху. Когда я слегка задеваю ее крылом, она опрокидывается навзничь, холодная и застывшая.
Слышу чавканье, тявканье, подвывания, треск — это волки снова ищут еду среди припорошенных снежной пылью останков.
Весна — пора любви, пора, когда умирают старые птицы, у которых больше нет сил на то, чтобы строить гнезда. Пора смерти голодных птенцов, когда измученным родителям нечем накормить детей, нечего положить в широко раскрытые, умоляющие дать хоть что-нибудь желтые клювики.
Весна убивает выпадающих из гнезд птенцов и слишком рано рвущихся вылететь самостоятельно молодых птиц, которых так манят солнечное тепло, уличное разноцветье и голоса, кажущиеся такими дружелюбными. Весна убивает слабых, слабеющих, тех, кто ослаб больше других.
Птицу может погубить все что угодно — и вихрь, и ночной холод, и внезапный дождь, и слишком далекий вылет из гнезда, и незнание поджидающих опасностей. Весна — это время, когда птицы умирают сами и когда их убивают другие.
Птица всегда должна следить, что происходит вокруг, и, даже опускаясь на землю, она должна быть как бы над ней, должна знать, что творится кругом. При нападении с земли птица взлетает в небо. При нападении с воздуха ищет спасения в быстром полете над самой землей — между кустами.
Хрупкость, слабость, выпадение перьев и любопытство убивают точно так же, как крючковатые клювы и когти ястреба. Молодые птицы гибнут от голода и жажды, гибнут убитые жаром солнечных лучей и морскими волнами.
В ту весну, после убийственно морозной зимы, мы с Фре свили свое собственное гнездо под куполом. Мы натаскали веточек за металлическое ограждение — туда, откуда были отчетливо видны прутики, торчащие из гнезда Ми и Кро на противоположной стороне подкупольного пространства.
Ми и Кро, от которых мне не хотелось слишком уж отдаляться, не мешают нам — напротив, похоже, они довольны тем, что дети устроились совсем рядом с ними. Сами они тоже заняты приведением в порядок своего дома и подготовкой к высиживанию очередной кладки яиц.
От рассвета до самого заката мы таскаем в клювах и аккуратно укладываем веточки, перышки, пух, шерсть, сухие листья, мох, тряпки, влажные комочки глины и кусочки штукатурки.
Фре — моя первая самочка. Я гордо расхаживаю вокруг нее, распушив перышки, а она встряхивает крылышками и распускает перья в ожидании ласк.
Она все чаще усаживается в гнезде, разложив в стороны крылья и хвост.
Наблюдает… Проверяет, хорошо ли я переплетаю веточки и втыкаю мох в щели. Внимательно следит за пролетающими поблизости галками и за тем, не бросаю ли я на них слишком призывных взоров.
