Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом
-- Дети! пора спать...-- постучалась она.
Благодаря энергии и двукратному повторению этого призыва минут через десять зала опустела. Приезжий расположился ночевать в комнате Гриши, Калерия -- у себя в детской, а Сашенька осталась при матери, сколько та ни отсылала ее к сестре. Тем не менее, ложась спать, Лизавета Михайловна тщательно осмотрела обе двери: она хорошо знала своего мужа и могла ожидать от него если не всего, то по крайней мере непрошеных, насильственных ласк...
На другой день, в обычный час утра, Светлов явился к Прозоровым на урок. Дети встретили учителя с нескрываемой радостью: по правде сказать, им уже и сегодня порядочно успел надоесть отец своими глуповатыми расспросами. Лизавета Михайловна тотчас же вышла поздороваться с Александром Васильичем, который заметил по ее все еще красным глазам, что она дурно провела ночь.
-- Здоровы ли вы? -- спросил он, крепко пожимая ей руку.
Она только что собралась отвечать ему, как в дверях залы показался сам Прозоров, расфранченный и сильно напомаженный.
-- Мой муж... Александр Васильич Светлов, учитель наших детей,-- торопливо отрекомендовала их друг другу хозяйка и сейчас же ушла.
-- Очень рад-с... Прошу... прошу покорно садиться!-- сказал Дементий Алексеич довольно учтиво, но, очевидно, желая придать себе как можно более внушительный вид.-- Вы по какой... по какой системе, молодой человек, преподаете? -- обратился он к учителю тоном знатока и, вместе с тем, как бы начальника.
-- По своей собственной, выработанной практикой,-- холодно и вскользь ответил ему Светлов, занимая свое обычное место во время урока.-- Ну-с, дети... начнемте,-- спокойно, как всегда, пригласил он учеников.
-- Позвольте...-- с некоторой важностью перебил его Прозоров,-- вы, значит, не признаете... не признаете мнений людей авторитета в науке?
-- Если вам будет угодно, мы поговорим об этом в другой раз; а теперь -- извините -- нам надо заниматься: время очень дорого для меня,-- по-прежнему холодно и вскользь пояснил Александр Васильич, приступая к уроку.
Дементий Алексеич заметно сконфузился.
-- Не мешаю, не мешаю-с...-- поспешил он сказать скороговоркой.
Прозоров на цыпочках отошел в сторону, сел и стал внимательно слушать, как-то забавно вытянув при этом голову вперед и насторожив, с помощью ладони, правое ухо, которое и без того стояло у него торчком.
Урок начался с истории. На разнообразные вопросы учителя дети отвечали толково и не спеша, без малейшего признака так называемой долбежки; в особенности отличался Гриша: он выказал очень обширные для его возраста сведения, нимало не обнаружив в то же время желания щегольнуть ими перед отцом. Что касается самого Александра Васильича, то он и на этот раз не изменил ни на йоту своих обычных приемов преподавания: увлекательно и просто рассказывал, иногда шутил, смеялся. Последнее крайне не понравилось Дементию Алексеичу.
-- Что... что за смешки такие? -- обратился он строго к Калерии, когда та, не будучи в состоянии удерживать долее подступившего и к ней смеха, закрылась передником от пристального взгляда отца.-- Сиди смирно... как следует.
Светлов в ту же минуту обернулся к Прозорову.
-- Я попросил бы вас не мешать нам...-- сказал он ему с вежливой улыбкой.
-- Виноват, виноват...-- уже с некоторым ехидством извинился Дементий Алексеич.
Но минут через пять он опять-таки не утерпел и по поводу какого-то сложного совершенно не понятого им ответа Гриши заметил мальчику свысока:
-- Экую, брат, какую ты чушь... чушь несешь!
Александр Васильич, в свою очередь, снова обернулся к Прозорову.
-- Во-первых, вы не правы,-- сказал он ему, слегка покраснев,-- Григорий Дементьич отвечает совершенно верно, во-вторых... я не могу допустить, чтобы постороннее лицо вмешивалось в урок, и потому еще раз попрошу вас... не мешать нам.
-- Отец-то... отец-то постороннее лицо?! Вот тебе раз! -- как-то смешно поклонился и развел руками Дементий Алексеич.-- От первого человека, батюшка, слышу.
-- Во время урока, кроме учителя и учеников, каждый считается посторонним; если бы вы потрудились зайти когда-нибудь в один из классов гимназии, в часы занятий, и стали бы вмешиваться в урок,-- вам сказали бы то же самое,-- вразумительно пояснил Светлов.
-- Да... ну... ну, там гимназия -- то совсем другое дело; там, батюшка, правительство, а... а... а здесь я плачу деньги! Вот... вот какое мое мнение! -- с азартом возразил Прозоров, ткнув себя пальцем в грудь и стремительно соскочив со стула.
Светлов, в свою очередь, спокойно поднялся с места.
-- Извините,-- сказал он холодно и резко,-- я не заключал с вами никаких условий, и мне нет ни малейшего дела до ваших мнений.
Прозорова, следившая, по обыкновению, за уроком из соседней комнаты, вошла в это время в залу.
-- Вы сами видите, Лизавета Михайловна,-- с достоинством обратился к ней Александр Васильич,-- что при настоящих условиях я не могу добросовестно исполнять у вас своей обязанности, и так как мне кажется, что эти условия не изменятся и вперед, то не найдете ли вы более удобным -- присылать детей ко мне на дом?..
-- Уж это-то... уж это-то... сделайте одолжение... не от нее будет зависеть... Да-с, не от нее-с! -- раздражительно вмешался Дементий Алексеич.
-- Так вы подумайте и известите меня,-- невозмутимо-спокойно докончил Светлов, относясь по-прежнему к одной хозяйке.
Александр Васильич дружелюбно протянул ей руку, ласково простился с детьми и, уже издали, отвесил вежливый поклон хозяину дома.
-- Будьте здоровы! -- пожелал он ему своим ровным, металлически-чистым голосом и прошел, не торопясь, в переднюю.
Прозоров стоял на месте как вкопанный и тревожно следил за уходившим учителем, с неподвижно разинутым ртом, с вытаращенными глазами, до тех пор, пока фигура Светлова не исчезла за уличной дверью.
-- Ну, ну... ну, скажите на милость... ну... ну... ну, на что это похоже? -- заговорил тогда Дементий Алексеич, как-то забавно вытянув вперед руки, так что ладони их почти сходились.-- Да это... да это... да это просто... разбойник, разбойник какой-то... с большой дороги! -- а? Ей-богу!!-- заключил он скороговоркой и, наклонив набок голову, опять растопырил руки.
-- Полно вам, Дементий Алексеич!.. Что вы издеваетесь-то?.. над кем?.. Вы хоть бы детей-то постыдились! -- заметила ему Лизавета Михайловна голосом, полным внутренних слез, и поспешно ушла к себе в спальню.
Тяжелые дни наступили для нее...
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
С тех пор прошла неделя. Слух о фабричной истории, облетев, с неизбежными преувеличениями, весь Ушаковск, дошел, наконец, и до стариков Светловых. Сначала они было не на шутку встревожились: молва приписывала их сыну самую опасную роль в этом, для многих очень таинственном, деле; иные словоохотливые языки смело и беззастенчиво утверждали даже, будто молодой человек подстрекал фабричную толпу к убийству директора. Само собой разумеется, что последнему никто не верил, тем более Ирина Васильевна. Она сперва с негодованием отвергала такое гнусное и неправдоподобное обвинение, падавшее, по мнению старушки, позором на всю семью, а потом только улыбалась, выслушивая досужие сплетни от своих многочисленных родственников и знакомых.
-- Чего уж здесь народ не выдумает, право!-- убедительно говорила она им,-- слушать-то так даже тошно... Неужели генерал-то приехал бы к Саньке, кабы было что-нибудь и вправду? Чешут языки, поди, из зависти -- вот и все!
Действительно, старушка не дерзала и думать иначе: визит представителя местной власти к Александру Васильичу на третий день фабричного происшествия, когда генералу оно было уже известно, легко мог сбить с толку и не такую простоту, как Ирина Васильевна. Однако ж, несмотря на это, она по нескольку раз в день принималась допрашивать сына обо всех подробностях темной для нее истории,-- и каждый раз Александр Васильич успокаивал мать безыскусственной искренностью своего рассказа, своим прямым, ни от каких вопросов не смущавшимся, взглядом. Тем не менее, не удовлетворяясь вполне даже и этими расспросами, старушка, втихомолку и незаметно, следила дома за каждым движением молодого человека, не упуская из виду ни малейшей перемены в его лице, ни одной особенности в тоне его обращения с домашними; но и при самом тщательном наблюдении зоркий глаз матери не подмечал ничего подозрительного: молодой Светлов оставался спокойным и ровным, как всегда. Получив надлежащие сведения от жены, Василий Андреич сам не расспрашивал сына ни о чем, был всю последнюю неделю как-то необыкновенно молчалив и только все чаще и чаще покуривал из своей любимой коротенькой трубочки.
-- А уж попадешься же ты когда-нибудь здорово, парень, со своими затеями! --вот все, что он сказал сыну по поводу последних толков о нем в городе.
