Дюла Ийеш - Избранное
Таким образом, дети свободно, без ограничений и сознания греховности проверяют все, что подсказывает им медленно просыпающийся, еле брезжущий инстинкт о влечении, симпатии, любви к другому человеку того же или иного пола и даже к любому живому существу вообще. И к тому времени, когда они начнут уяснять закон далекого от них общества, который хоть и со столетним опозданием, но все же прокладывает себе путь и сюда и согласно которому каждый человек, если не в чем другом, то уж в любви-то непременно, должен располагать законной частной собственностью, — к этому времени почти каждый уже знает, с кем ему предстоит прожить всю жизнь. Выбор невелик: в одной пусте живет в среднем двадцать — тридцать семей. Спрос тоже небольшой. А те, кто все-таки не нашел себе подходящую пару в этом маленьком мире, либо по тем или иным причинам потерял свою избранницу, либо поселился в пусте, уже будучи взрослым — это касается исключительно парней, — ищут себе жену тоже в радиусе десяти — двенадцати километров. Разумеется, тоже в пусте, поскольку прочно держится поверье, что девушку из деревни брать в пусту не следует, если даже она и пойдет. Да она и не пойдет. По крайней мере я не знаю ни одного такого случая.
Пары, стало быть, составляются практически с детства и, по понятиям пусты, верны друг другу с момента того первого общения, которое можно назвать любовным. Из своих отношений обитатели пусты не делают секрета, их маленькое общество удивилось и высмеяло бы тех, кто попытался бы скрытничать. «Нет у них никакого стыда», — сказал мне однажды с традиционной мрачной гримасой возмущения на лице один управляющий. В тот день на рассвете он застал молодого батрака, поставленного охранять скошенный горох, в копне с шестнадцатилетней девушкой! Они спали, и, когда он разбудил их палкой, девушка даже не смутилась и тут же у него на глазах приводила себя в порядок совершенно спокойно, «прямо как аристократка перед собственной камеристкой». А какие понятия господствуют в пусте о чести женщины! Если бы я видел, что творится в хлевах! Спустя много лет я все-таки случайно стал свидетелем того, что там творится: парень с девушкой во время дойки устроились каждый у своей коровы таким образом, что спины их почти соприкасались, а головы были повернуты друг к другу, и в то время, как их руки тянули и выжимали коровьи соски, губы сливались в бесконечном неразрывном поцелуе. И это чуть ли не с вывернутой шеей, в мучительно неудобном положении, когда кровь приливает к голове во время работы, требующей большой физической силы. На мои глаза набежали слезы, и я отвернулся; уже у входа я еще раз заглянул в темный хлев: они все еще были слиты в поцелуе.
По понятиям пусты, даже девственность оценивается всего как один из атрибутов частной собственности — в этом я сам имел возможность убедиться. Верность здесь значит нечто большее, нежели сохранение телесной неприкосновенности, она понимается более широко, я бы сказал, более возвышенно. Любимая девушка или жена батрака, призванного в армию, в большинстве случаев в терпеливом воздержании ждет его возвращения, но, если даже и ведет себя иначе, особых осложнений из этого не возникает. А если осложнения и бывают, то опять-таки не потому, что женщина изменила отсутствующему мужу, а из-за того, с кем изменила. Один батрак, рассказывая мне историю совсем другого рода, ненароком заметил, что его девушка изменила ему, когда он в течение полутора лет был со стадом в Словакии. На мой вопросительный взгляд он ответил: «Да ведь этот Дели был мой хороший приятель, и, когда я вернулся, мы с ним славно погуляли». К девушке у него тоже не было особых претензий, поскольку она «все-таки осталась с ним». Действительно ли редки случаи разводов или только говорят о них редко? Очень нечасто бывает, чтобы батраки по таким вопросам обращались к властям. Но и это имеет место лишь в весьма серьезных случаях, когда муж начинает понемногу тащить из дома своей любовнице жир, сало, пшеницу или «достает» ей все это на работе и готов бросить из-за нее семью. Вообще же такие дела, как и многие другие, в пусте улаживают между собой.
Женщинами в пустах дорожат, и этому не противоречит то обстоятельство, что иногда их бьют. Женщин, как известно, по всему миру рождается больше, чем мужчин, исключение составляют лишь несколько особенно суровых стран, где, подобно цветам, требующим лучших почв и климата, их рождается и вырастает все-таки меньше. Возможно, и в пустах женщин меньше по той же самой причине, что и в Тибете. Чуть ли не в каждой пусте их меньше. В Рацэгреше, по данным переписи населения 1930 года, на 140 мужчин приходилось 125 женщин. Не потому ли, что в пусте нужна прежде всего мужская рабочая сила? Или потому, что общество скорее открывало девушкам путь к спасению, иные бежали в города и становились домашней прислугой? Старух в пустах было достаточно, даже слишком много, а вот молодых не хватало. Их нужно было беречь, и мужчины берегли их, то есть по-своему старались ладить с ними. Не требовали от них больше, чем нужно. Не особенно ссорились из-за той или иной женщины, да и как им было принимать всерьез обладание женщиной, когда и в этом вопросе испокон веков решающей в пусте является та же привилегированность, которая существует и в отношении прочих благ и которая батракам не доступна. Господа, от помещика до экономиста-практиканта, свободно распоряжались не только руками батрака, но и всем его телом, и против этого не могло быть и нет возражений. Есть места, где служащие конторы и даже выросшие в батрацких домах приказчики могут вызвать к себе чуть ли не любую девушку, если очень этого захотят. Это старое, общеизвестное, незыблемое, традиционное, чуть ли не идиллическое явление: мне самому совершенно случайно пришло в голову рассказать об этом.
12
Дочь одного нашего соседа кончила жизнь самоубийством. Отчаявшиеся батраки обычно вешались, а девушки и женщины бросались в колодец, к иным способам почти не прибегали, строго придерживаясь и в этом отношении традиций и приличий. Девушка «ходила» в замок, поэтому и лишила себя жизни.
На рассвете, во время утреннего водопоя, коровники вытащили ее из колодца. Когда мы по пути в школу подошли к месту происшествия, она уже лежала на хрупком льду, которым подернулась разлитая вокруг колодца вода; под тонкой пленкой черные комья земли, солома и куски навоза сверкали радужными переливами, подобно редкостным самоцветам, бережно хранимым под стеклом. Она лежала с отрытыми глазами, в которых застыл, словно разбитый на мелкие кусочки, ужас: открытый рот, чуть капризно вздернутый нос, глубокие раны на лбу и красивом лице, полученные при падении либо нанесенные позже ведром, которым коровники черпали воду, пока не заметили ее среди льдин в полумраке зимнего рассвета. Ноги ее были голы: свои сапоги она оставила в комнате помощника управляющего, у кровати, выскочив из которой побежала прямо к колодцу.
Стекавшиеся из хлевов и амбаров батраки молча, пожимая плечами, останавливались перед ней, пока помощник управляющего, из чьих объятий девушка бросилась навстречу смерти, не погнал их на работу, нервно похлопывая по голенищу сапога тростью, крича громче и грубее обычного, что явно было следствием его особой раздраженности. К его состоянию батраки отнеслись с уважением, подчинись по первому слову, и, если, уходя, и оглядывались украдкой, в глазах их светилось понимание и участие. Помощник управляющего (право же, я тут ни при чем, если все это звучит, как в страшном рыцарском романе, процеженном через воображение Этвеша[96]), бледный, кружил вокруг трупа в клетке своей беспомощности, с подергивающимся лицом озирался по сторонам и, пожалуй, отгонял людей излишне ретиво, как стерегущий добычу пес. Видно было, что этот низенький полный человек никак не может прийти в себя от возмущения: он явно считал себя жестоко обманутым. Девушка нарушила обычай, нормальный ход жизни, ибо никто бы и не подумал удивляться тому, что вчера он вызвал к себе именно эту девушку (спьяну, как потом сплетничали кумушки), — и разве долг батраков и батрачек не в том, чтобы подчиняться любому приказанию? Этого бунта не мог понять ни он, ни сами батраки. Из-за этого, право же, не стоило идти топиться! А девушка, умерев, вдруг обрела индивидуальность, выделилась из общей массы. Своим нерушимым молчанием она разгневала даже родного отца; старик, удивляясь и негодуя, стоял, сняв шляпу, то разводя руками, то хлопая себя по ляжкам, словно оправдываясь перед помощником управляющего. Позднее эта девушка, это бледное мертвое лицо с отрытыми ранами стало в моем воображении символом непокорности, мятежа. Я представил себе ее характер: «у простой крестьянской девушки» такая гигантская сила духа, проявившая себя в огне страданий, сродни духовному величию Жанны д’Арк… Но тогда и я сам тоже еще не мог уяснить себе толком, что заставило ее так поспешно бежать из жизни.
