Ицик Мангер - Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво
На следующий день, ровно в назначенное время, я встретился с моим другом в условленном месте. Мы сразу же направились на бульвар Ильи-пророка, где жил богатый дядя Писунчика.
Бульвар Ильи-пророка очень красив. Там живут все сливки райского общества. Самый богатый дом принадлежит цадику из Садагуры[43]. Он живет на широкую ногу, как привык жить на земле. Кстати, на этом же бульваре блудница Раав[44] открыла салон, где самые богатые ангелицы делают себе маникюр. Между прочим, в раю она стала очень благочестива. Раав читает много душеспасительных книг[45] и знает их почти наизусть. Что касается маникюра, она не очень любит это дело, но жить-то надо. В раю уже почти забыли, что когда-то Раав была блудницей.
Мы с моим другом Писунчиком остановились рядом с домом Хаима-богатея и стали ждать, когда выйдет тетя. Это будет верным знаком, что дядя задремал.
Мы прождали около получаса. Наконец ангелица Ентл-богатейка вылетела из своих апартаментов. Мы проследили, как она скрылась из виду.
— Чтоб ей пусто было, — бросил Писунчик вслед своей тете. — Она транжирит деньги на наряды, а тетя Ривче, жена дяди Иоэла-переплетчика, не может позволить себе даже отдать в ремонт свои старые крылья, которые уже до того износились, что ее принимают за нищенку и подают ей милостыню.
Мой друг Писунчик уже хотел было зайти во двор, где было стойло, но как раз в это время мимо нас прошел старик с тяжелой палкой в руке. Он остановил моего друга и спросил:
— Ты куда, ангелок?
Мой друг Писунчик сразу же узнал старика. Это был Илья-пророк. Когда-то он время от времени спускался на землю. Помогал беднякам, творил чудеса, чтобы у неудачников было на что справить субботу[46]. С недавних пор он во всем разочаровался. Бедняки на земле перестали верить в его помощь. Они решили сами себе помогать.
— Пусть им помогают, — говорит теперь Илья-пророк с горечью, — пусть им помогают, как их там… эти… сицилисты.
С тех пор как Илья-пророк перестал спускаться на землю, он в раю без дела. Гуляет целыми днями по бульвару, носящему его имя. Хоть вы его озолотите, не пойдет гулять по другой улице.
— Ты куда, ангелок?
Я испугался. Подумал, что вся затея провалилась. Черт бы его побрал, этого старого Илью-пророка, который больше всего любит всюду совать свой нос.
Но мой друг Писунчик не растерялся. Он знал слабость старика. Илья-пророк любил, когда ему рассказывали о его чудесах, которые он творил когда-то, когда ему этого еще хотелось. Он и сегодня может творить чудеса, но не хочет.
— Пусть сами себе помогают, пусть им помогают, как их там… эти… сицилисты.
Произнеся слово «сицилисты», он сплюнул. Писунчик сказал ему, что он прав. Мой друг нарассказывал ему таких сказок про Илью-пророка, что старик расплылся в улыбке. Он верил, что все рассказанное Писунчиком — правда.
Мы с трудом дождались, когда старик уйдет. Писунчик вытирал пот со лба — так он утомился.
— Теперь, Шмуэл-Аба, — сказал он мне, — гляди в оба, не идет ли кто-нибудь. Если, не дай Бог, кто появится, — два пальца в рот и свисти.
— Хорошо, — ответил я, — но смотри поторопись, Писунчик.
Мой друг задерживался. Каждое мгновение казалось мне вечностью. Я вертел головой направо и налево. Смотрел, не идет ли кто, не дай Бог. Сердце у меня бешено колотилось.
И вот появился мой друг. На веревке он тащил дядину козу.
— Скорей, Писунчик, скорей, полетели к дяде Иоэлу! Сердцем чувствую: что-то должно случиться.
— Дурачок, — сказал мне Писунчик, — нам придется идти пешком. У козы нет крыльев.
Не успели мы сделать несколько шагов, как увидели, что тетя Писунчика, ангелица Ентл-богатейка, второпях летит домой. Наверное, она что-то забыла. Тетя увидела нас и подняла шум. Я и мой друг взлетели, пытаясь удрать. Коза болталась в воздухе. Ее «ме-е-е» разносилось на весь бульвар.
Писунчик не отпускал веревку. Мы сопели, но продолжали лететь. Полицейский Шмая, ангел в зеленом мундире, который стоял на углу и дирижировал своей палочкой, чтобы ангелы, не дай Бог, не столкнулись, засвистел.
Началась настоящая погоня. Полицейский Шмая преследовал нас, не прекращая свистеть. Тетя Ентл, ангелица в теле, летела как гусыня и орала на лету во все горло:
— Разбойники, отдайте козу! Ой, горе мое, отдайте мою козу!
— Держи крепче веревку, Писунчик! — кричал я.
Коза барахталась в воздухе. Уши глохли от ее «ме-е-е».
— Старый Илья-пророк задержал, — просопел мой друг Писунчик и еще крепче сжал веревку.
— Всегда его приносит когда не надо, — бросил я своему другу, и мы полетели дальше.
Я едва дышал, так быстро пришлось махать крыльями. Мы-то были маленькие, и крылья наши еще не износились. Мы выписывали разные зигзаги. То нам казалось, что наши преследователи отстали, то снова слышали позади хлопанье их крыльев.
Коза от страха стала доиться. Молоко потекло вниз. Маленькие ангелочки, еще не умеющие летать, стояли с открытыми ртами и с наслаждением ловили каждую каплю, которая падала сверху.
Мы прилетели на улицу Йоханана-сапожника на целых двадцать минут раньше наших преследователей. Опустились. Писунчик постучался в окно к своему дяде-бедняку. Ангел Йоэл-переплетчик вышел к
нам. Он откашлялся и спросил, что с нами такое.
— Мы принесли тебе козу, козу дяди Хаима-богатея. Тебе от нее больше пользы будет.
— Кто вас об этом просил? — закричал переплетчик и отвесил Писунчику две звонкие затрещины.
В этот момент приземлились наши преследователи. Тетя Ентл побагровела, как свекла. Она кричала и плакала:
— Коза! Разбойники! Отдайте мою козу!
Шмая-полицейский, ангел в зеленом мундире, стал составлять протокол. Записал мое имя и имя Писунчика. Тетя Ентл держала козу на веревке и обещала, что все скажет геморе-меламеду Меиру-пархатому.
Тетя Ентл дернула за веревку и повела козу домой. Мы с Писунчиком печально и пристыженно смотрели друг на друга.
Мы тоже пошли домой. О чем думал Писунчик, я не знаю, а у меня было муторно на душе. Писунчик долго молчал. Я не хотел его ни о чем спрашивать. Ни к чему это было.
Вдруг Писунчик поднял голову. Он посмотрел на меня своими умными черными глазами и сказал:
— Знаешь, что я тебе скажу, Шмуэл-Аба?
— Откуда мне знать? — ответил я. — Что я, пророк?
— Я тут подумал, — продолжил Писунчик, — пока богатые дяди ничего не отдают, а бедные дяди ничего не хотят, не будет справедливости в раю.
На следующий день Писунчик не пришел в хедер. Я решил, что он боится, как бы геморе-меламед Меир-пархатый не высек его. Позже я узнал, что он прогулял не от страха: Писунчик ничего не боялся — он прогулял из-за того, что помогал своему папе, портняжке Шлойме-Залмену, выдергивать намётку из ста пар перелицованных крыльев.
— Писунчик, — обратился я к своему другу, — почему ты никогда не приглашаешь меня к себе домой? Может, ты меня стыдишься?
— Боже упаси, — испугался Писунчик, — глупости ты говоришь, Шмуэл-Аба. Если хочешь, пойдем хоть сейчас.
Мы полетели к Писунчику домой. Папа Писунчика, портняжка Шлойме-Залмен, ангел с большим кадыком и телячьими глазами, жил недалеко от райского луга, на котором пасся Шорабор.
Шорабор — это большой, жирный бык. Сколько он весит, никто не знает. Нет таких весов в раю, которые могли бы выдержать его тяжесть. На правом боку у Шорабора большое коричневое пятно, которое напоминает карту рая.
Войдя в дом к портняжке Шлойме-Залмену, мы увидели архангела Гавриила. Он стоял перед большим зеркалом. Шлойме-Залмен примерял архангелу Гавриилу крылья, которые тот отдал в починку.
Архангел Гавриил — высокий, плотный ангел, очень богатый, но очень скупой. За всю жизнь он ни разу не заказал себе новых крыльев, предпочитая перелицовывать старые.
— Вот тут справа немного жмет, — говорил архангел Гавриил. — Вот тут, Шлойме-Залмен.
Портняжка Шлойме-Залмен отметил мелком и отмерил сантиметром. Он все время подпрыгивал и уверял:
— Все будет как раз, реб Гавриил, все будет как раз. Положитесь на Шлойме-Залмена.
Но архангел Гавриил не любил ни на кого полагаться. Он все поводил плечами и находил недочеты то тут, то там. Это особенно огорчало Шлойме-Залмена.
Битый час архангел Гавриил мучил бедного портняжку. Потом ушел. В дверях он остановился и сказал:
— Помни, Шлойме-Залмен, крылья нужны мне к Пасхе[47], помни!
Как только архангел Гавриил ушел, папа Писунчика стал совсем другим. Он стал пританцовывать, напевая:
Что мы будем есть на праздничке?[48]
Шорабора с Левиафаном,
Шорабора с Левиафаном
Будем есть мы на праздничке.
За швейной машинкой сидел подмастерье ангел Сёмка. Он пристрачивал канты на крылья и ворчал себе под нос.
