Ицик Мангер - Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво
— С тех пор на всех собраниях ангелы выступают двумя партиями, — рассказывал я дальше. — Одна называется ДОП (то есть «Долой праведников!»). Другая — ДАП (то есть «Да здравствуют праведники!»)
Я обрисовал моим слушателям методы борьбы одной партии против другой. Рассказал о памфлетах, которыми перестреливаются партии, об их взаимных происках и нападках.
— У-ва! У-ва! — произнес даян и схватился за голову.
— Диво дивное! — произнес раввин и схватился за бороду.
— Зондербар! — произнес богач реб Мэхл Гурвиц и схватился за золотую цепь.
Да будет вам известно, что реб Мэхл часто бывал по торговым делам в Лейпциге и поэтому любил время от времени вставить немецкое слово.
— Только бы, не дай Бог, с праведниками чего-нибудь не случилось, — тихо сказал мой папа, поглядывая на раввина. Я понял, о чем думает папа. Его глаза говорили раввину: «Вы не должны бояться идти в рай, ребе. Если бы я был таким же праведником, как вы, я бы знал, что мне делать в раю».
Мой папа всем сердцем желал попасть в рай. И я понимал почему. Здесь, на земле, он был скамеечкой для ног моей мамы. Там, в раю, она была бы его скамеечкой для ног[38]. Когда папа поставит на маму свои ноги, он отомстит за все унижения, которые она ему причинила на этом свете.
Раввин спросил, видел ли я в раю Древо Познания, и, когда я сказал, что да, видел, он зачмокал. Богач спросил меня, есть ли в раю золотые монеты. А даян спросил, ходят ли ангелицы в микву[39].
Мне были наперед известны все их вопросы. Только я заканчивал отвечать на один, следовал другой. Я пригласил этих людей послушать рассказ о том, что я пережил в раю, и вот на тебе, послушали, — меня просто зло взяло.
Мне расхотелось говорить. Я даже несколько раз нарочно зевнул. То есть я намекал им, что устал и они должны отстать от меня.
Но они, казалось, плевать хотели на мои намеки и продолжали спрашивать.
Раввин, к примеру, спрашивал, видел ли я Шорабора и действительно ли это такая большая скотина, что его мяса хватит на всех евреев, когда придет Мессия.
Я больше не мог сдерживаться и сказал им, что устал рассказывать и не будут ли они, когда завтра вечером придут к нам, так добры помолчать и послушать, а я завтра вечером расскажу о том, как познакомился со своим другом Писунчиком.
— У-ва, у-ва, ангел по имени Писунчик, у-ва! — произнес даян и схватился за голову.
— Диво дивное! Ангел по имени Писунчик, — произнес раввин и схватился за бороду.
— Зондербар! — произнес богач реб Мэхл Гурвиц и схватился за золотую цепь.
Больше я их не хотел видеть. Я подозвал маму и сказал, что меня пора кормить. С четырех часов у меня маковой росинки во рту не было.
Мама покормила меня и отнесла в колыбель, которая стояла рядом с ее кроватью. Она уложила меня и стала качать колыбель.
Я лежал и думал о том, что земные создания очень странные. Думая об этом, я заснул.
Раввин, даян и богач еще немного посидели у нас, попивая чай и разговаривая с папой. Потом стали собираться. На пороге раввин сказал папе:
— Значит, Бог даст, до завтра, Файвл.
IV.
Мой друг Писунчик
На следующий вечер, когда все сели вокруг стола, я, так сказать, засучил рукава и начал рассказывать.
— С моим другом Писунчиком я познакомился в хедере геморе-меламеда ангела Меира-пархатого, где мы оба учились. Писунчик мне очень понравился с первой минуты.
Этот маленький ангелочек с умными черными глазами нравился всем с первого взгляда. Кроме, разумеется, геморе-меламеда реб Меира-пархатого, которому Писунчик ужасно досаждал. Если на чистоту, меламеду было из-за чего сердиться на моего друга. Из-за одной шуточки Писунчика он чуть калекой не стал.
Это было во вторник днем. Меламед устал распевать Гемору и размахивать плеткой над нашими головами. Глаза у него начали слипаться, и вскоре он, как обычно, захрапел, выронив плетку.
У Писунчика загорелись глаза. Он повернулся к нам и спросил:
— Братцы, никому не скажете?
— Никому, — ответили все и стали с интересом смотреть, что будет дальше. Мы поняли: Писунчик сейчас что-нибудь отколет.
Он достал из кармана кусочек смолы и на цыпочках подошел к меламеду. Крылья реб Меира-пархатого устало обвисли. Писунчик потихоньку приподнял правое крыло меламеда, намазал смолой и приклеил к скамье[40]. Покончив с правым крылом, он сделал то же самое с левым.
Мы задыхались от смеха, предвкушая минуту, когда меламед проснется. Мы ждали, ждали, а он все дрых, даже и не думал просыпаться.
Увидев, что можно и не дождаться, мой друг Писунчик подошел к спящему меламеду и закричал ему в ухо:
— Ребе, все ушли на минху!
Геморе-меламед проснулся и хотел было лететь в синагогу. Он так дернул крыльями, которые были приклеены смолой к скамье, что их концы оторвались. Ребе упал на пол и заорал от боли.
Его жена Голда, ангелица с бельмом на правом глазу, с воплями влетела из кухни. Сразу же послали за фельдшером, архангелом Рафаилом. Фельдшер послал в райскую аптеку за пластырем и заклеил меламеду крылья.
С этого дня у нашего геморе-меламеда был зуб на моего друга Писунчика. Кто бы ни был виноват, пороли всегда его. Но Писунчик из тех проказников, которых никакая порка от проказ не отвадит. За это я его и полюбил. Всей душой прикипел к нему, и он ко мне тоже.
Что бы ни случалось, я ему обо всем рассказывал первому, и он тоже со мной обо всем советовался.
— Посоветуй, Писунчик!
Писунчик прикладывал палец ко лбу и думал до тех пор, пока не находил нужный совет.
— Что ты на это скажешь, Шмуэл-Аба?
Я говорил ему все, что думаю. Ничего не скрывал от моего дорогого друга, который был мне как родной брат, а может быть, даже дороже брата.
Знаю, вы мне скажете, что шутка, которую Писунчик сыграл с геморе-меламедом, не новость. Все мальчишки на земле похваляются такими шуточками. На это я могу вам ответить, что, во-первых, эта проделка не единственная, которой Писунчик прославился в раю, а во-вторых, земные мальчишки только врут да похваляются, в то время как Писунчик это и вправду сделал.
Приходит Писунчик ко мне как-то раз очень печальный. Смотрит на меня грустными глазами и говорит:
— Знаешь, что я тебе скажу, Шмуэл-Аба? Нет справедливости в раю.
Я посмотрел на него с удивлением. О чем это он? Писунчик вздохнул и рассказал вот что:
— Ты знаешь, Шмуэл-Аба, что у меня есть дядя. Его прозвали Хаим-богатей. У него свой собственный каменный дом на бульваре Ильи-пророка, двухэтажный, с новой железной крышей.
— Знаю, Писунчик, — ответил я, — он винный откупщик, говорят, богат как Корей[41].
— И к тому же большой негодяй, — добавил Писунчик. — В православном раю этому негодяю такой праздничек бы устроили.
— К чему ты клонишь, Писунчик? Расскажи, мне не терпится.
— Просекай, — сказал Писунчик, — у этого моего дяди, негодяя эдакого, есть коза, которая каждые двенадцать минут дает двадцать кварт молока. Надо эту козу у дяди из стойла забрать, отвести кой-куда, а потом вернуть обратно.
— Куда же ее отвести, Писунчик? Говори, рассказывай, не тяни душу!
— В дом дяди Иоэла-переплетчика, который живет на улице Иоханана-сапожника[42]. У дяди Йоэла сухотка. Козье молоко ему гораздо нужнее, чем дяде Хаиму-богатею.
— Ты прав, Писунчик, — согласился я, — нет справедливости в раю. У богатого дяди, здорового, как медведь, есть дойная коза, хотя молоко ему на фиг не нужно, а у бедного дяди, больного сухоткой, ни фига нет, хоть без молока ему не прожить.
Писунчик приставил палец ко лбу, подумал (когда мой друг думает, он приставляет палец ко лбу) и сказал:
— Просекаешь, Шмуэл-Аба?
— Что, Писунчик?
— Нужно украсть козу у дяди Хаима-богатея и отвести ее к дяде Иоэлу.
— Идет, Писунчик, — согласился я, — но когда? Ведь нужно время подгадать.
Писунчик рассмеялся.
— Все будет в порядке, Шмуэл-Аба. В полдень дядя Хаим-богатей ложится прикорнуть. В это время тетя Ентл, его жена, уходит к портнихе примерять новые крылья.
— Ну! Ну! — не терпелось мне.
— В это время я заберу козу из стойла и отведу к бедному дяде. Ты будешь стоять на стреме и следить, не идет ли тетя.
— Хорошо, Писунчик, я готов. Когда мы это провернем?
— Что значит когда? — Писунчик взмахнул крыльями. — Завтра, будем надеяться, сразу после полудня.
Мы договорились, где встретиться. Писунчик подробно описал место. До конца дня я ходил как помешанный. Всю ночь во сне мне мерещилась коза, которая каждые двенадцать минут дает двадцать кварт молока.
На следующий день, ровно в назначенное время, я встретился с моим другом в условленном месте. Мы сразу же направились на бульвар Ильи-пророка, где жил богатый дядя Писунчика.
