Редьярд Киплинг - Сталки и компания
– Но хуже всего, – громко вещал он над тарелкой супа, – что я трачу перлы своего сарказма на этих тупоголовых. Я уверен, что для них это недосягаемая высота.
– Да-а, – медленно проговорил школьный капеллан. – Не знаю, как оценивает ваш стиль Коркран, но молодой Мактурк в свободное время читает Рёскина[40].
– Ерунда! Он делает это, чтобы выпендриться. Не верю я этому темному кельту.
– Ничего подобного. Я зашел в их комнату на днях без предупреждения и видел, как Мактурк переплетает четыре номера «Форс Клавигера»[41].
– Я ничего не знаю об их личной жизни, – с жаром заявил преподаватель математики, – но по своему горькому опыту я знаю, что пятую комнату лучше оставить в покое. Это абсолютно бездушные сорванцы.
Он покраснел в ответ на раздавшийся всеобщий смех.
А музыкальную комнату тем временем заполнили ярость и сквернословие. Только Сталки – Раб Лампы неподвижно лежал на пианино.
– Наверное, эта свинья Мандерс показал ему твои стихи. Он постоянно на побегушках у Кинга. Иди и убей его, – медленно проговорил он. – А что это было за стихотворение, Жук?
– Не знаю, – ответил Жук, пытаясь вылезти из юбки. – Одно было про охоту, которой он занимается, чтобы стать популярным у малышни, а другое о том, как он попал в Ад и говорит дьяволу, что он выпускник Балиоля[42]. Клянусь, что они неплохо зарифмованы. Ей-богу! Может, маленький Мандерс показал ему оба. Я обязательно подправлю для него цезуры.
Жук слетел на два пролета по лестнице вниз, спугнул одетого в бело-розовое маленького мальчика, сидевшего в классе рядом с кабинетом Кинга, который располагался прямо под комнатой Жука, и погнал мальчишку по коридору в класс – священное место для третьеклассников. Оттуда он вернулся сильно растрепанный и обнаружил в своей комнате Мактурка, Сталки и всю честную компанию. Пир стоял горой – кофе, какао, булочки, свежий горячий хлеб, сардины, колбаса, паштет из ветчины и языка, три вида варенья и огромное количество девонширской сметаны.
– Ничего себе! – воскликнул он, присоединяясь к банкету. – А кто же это раскошелился, Сталки? – Семестр кончался через месяц, и ученики иногда голодали неделями.
– Ты, – безмятежно ответил Сталки.
– Черт побери! Ты, что же, лазил по моим сумкам?
– Уймись. Это всего лишь твои часы.
– Часы!? Я давно их потерял. В Берроузе, когда мы пытались подстрелить старого барана... у нас тогда еще разорвало пистолет.
– Часы выпали у тебя из кармана (ты ужасно невнимателен, Жук), и мы с Мактурком сберегли их для тебя. Я носил их целую неделю на своей руке, а ты так и не заметил. Сегодня после обеда я отвез их в Байдфорд. Получил тринадцать шиллингов и семь пенсов. Вот квитанция.
– Это просто красота, – раздался голос Абаназара из-за огромного бутерброда со сметаной и вареньем, пока Жук проверял, на месте ли его воскресные брюки, не выразив даже удивления, не говоря уже о злости.
Как ни странно, рассердился вдруг Мактурк:
– Ты дал ему квитанцию, Сталки? Ты заложил их? Ты просто ужасный гад! Вы с Жуком в прошлом месяце продали мои часы! Никто и не подумал дать мне квитанцию.
– Это потому, что ты запер чемодан и мы полдня бились, чтобы его открыть. Мы бы заложили их, если бы ты вел себя как христианин, Турок.
– Черт побери! – воскликнул Абаназар. – Да вы, ребята, просто коммунисты. Хотя Жуку выражаю официальную благодарность.
– Это ужасно несправедливо, – сказал Сталки. – Я взял на себя все заботы, чтобы заложить их. Жук и не знал, что часы еще существуют. Послушайте, сегодня меня отвез в Байдфорд Яйцекролик.
Яйцекроликом называли местного извозчика – доисторическое существо из Девоншира. Именно Сталки дал ему это нелицеприятное прозвище.[43]
– Он был довольно прилично пьян, а иначе бы не повез меня. Яйцекролик почему-то меня побаивается. Но, клянусь, между нами pax и, кроме того, я дал ему шиллинг. На обратном пути он пару раз останавливался у пивных, поэтому сегодня вечером будет страшно пьян. Так, Жук, прекрати читать, у нас идет военный совет. А что это случилось с твоим воротником?
– Загнал шкета Мандерса в его класс. А там вся эта мелкота на меня навалилась, – проговорил Жук, не отрываясь от сардин и книги.
– Вот осел! Каждый дурак знает, куда побежит спасаться Мандерс, – сказал Мактурк.
– Я не знал, – кротко ответил Жук, вылавливая ложкой сардины.
– Конечно ты не знал. Ты никогда ничего не знаешь, – Мактурк сильным рывком поправил Жуку воротник. – Не капай маслом на мои журналы или я тебя задушу!
– Замолчи, ирландская морда! Это не твоя книга, а моя.
Книга представляла собой толстый том в твердой обложке, выпущенный в конце шестидесятых. Кинг когда-то швырнул им в Жука, чтобы тот посмотрел, откуда взялось имя Гигадибс. Жук забрал книгу и обнаружил в ней... что-то интересное. С этими стихами, на три четверти непонятными, он жил и ел, о чем свидетельствовали закапанные листы. Он удалился от мира, переместившись в мир удивительных Мужчин и Женщин, пока Мактурк не постучал ему ложкой от сардин по голове, вызвав его недовольство.
– Жук! Кинг тебя унизил, оскорбил и издевался над тобой. Неужели ты это не чувствуешь?
– Оставь меня в покое! В крайнем случае, напишу еще какие-нибудь стихи про него.
– Ненормальный! Совершенно ненормальный! – сообщил Сталки остальным, словно экскурсовод в зоопарке. – Жук читает какого-то осла по имени Браунинг, Мактурк читает какого-то осла по имени Рёскин, а...
– Рёскин не осел, – ответил Мактурк. – Его книги не хуже, чем «Исповедь употребляющего опиум»[44]. Он говорит, что «мы дети благородной расы, взращенные окружающим нас искусством». То есть это он меня имеет в виду, это же я обставил эту комнату по-человечески, вы бы заполнили ее полочками и рождественскими открытками. Слушай ты, дитя благородной расы, взращенный окружающим искусством, прекрати читать или я засуну сардину тебе за шиворот!
– Два против одного, – предупредил Сталки. И Жук закрыл книгу, повинуясь закону, по которому он и его друзья жили последние шесть удивительных лет.
Посетители наблюдали за всем этим с восторгом. У пятой комнаты была репутация самого безумного места во всей школе и всегда была открыта и радушно принимала соседей по площадке.
– Что ты хочешь? – спросил Жук.
– Кинг! Война! – воскликнул Мактурк, кивая головой в сторону стены, на которой висел небольшой деревянный военный барабан из Западной Африки – подарок Мактурку от его военно-морского дядюшки.
– Тогда нас опять выгонят из комнаты, – сказал Жук, который любил привычную обстановку. – Мейсон нас выгнал в прошлый раз только за то, что мы немного постучали на этом барабане.
Мейсон был учителем математики, который пожаловался на них в учительскую.
– Немного постучали? Боже мой! – отозвался Абаназар. – Когда ты играл на этой адской штуковине, мы у себя в комнате не слышали друг друга. В любом случае, что с того, что тебя выгонят отсюда?
– Мы целую неделю жили в классах, – трагически произнес Жук. – Было жутко холодно.
– Да-а. Но у Мейсона каждый день бегали крысы, пока наши комнаты пустовали. Ему потребовалась неделя, чтобы сообразить что к чему, – сказал Мактурк. – Он ненавидит крыс. Как только он позволил нам вернуться, крысы сразу перестали бегать. Мейсон теперь немного нас боится, но никаких улик не было.
– Еще бы, – сказал Сталки. – После того как я влез на крышу и бросил этих тварей ему в дымоход. Но, послушайте, вопрос в том, насколько у нас хватит характера, чтобы выдержать сейчас эту борьбу за комнату?
– На меня можно не рассчитывать. Кинг клянется, что у меня характера нет, – ответил Жук.
– Да про тебя я и не говорю, – с усмешкой ответил ему Сталки. – Ты же не идешь в армию, старый зануда. Но я не хочу, чтобы меня исключили, и ректор тоже нас побаивается...
– Ерунда! – воскликнул Мактурк. – Ректор исключает только за непотребство или воровство. Да, я же забыл, вы-то со Сталки и есть воры... обычные взломщики.
Посетители охнули, но Сталки принял эту аллегорию с широкой улыбкой.
– Видишь ли, эта мелкая бестия Мандерс видел, как мы с Жуком взломали сундук в спальне Мактурка, когда брали его часы в прошлом месяце. Мандерс, конечно, тут же понесся к Мейсону, а Мейсон всерьез воспринял это как воровство и решил поквитаться с нами за крыс.
– Так Мейсон попался прямо в наши умелые ручки, – ласково проговорил Мактурк. – Мы хорошо к нему относились: он был у нас новым преподавателем и хотел завоевать расположение. Жаль, что он сделал такие выводы. Сталки пришел к нему в кабинет и сделал вид, что рыдает, сказал Мейсону, что начнет новую жизнь, если Мейсон простит его на этот раз, но Мейсон не согласился. Он сказал, что его долг сообщить об этом ректору.
– Мстительная свинья! – воскликнул Жук. – Все из-за этих крыс! Тут и я тоже разрыдался, а Сталки признался, что уже шесть лет постоянно занимается воровством, с тех пор как пришел в школу, и что я его научил всему... такой а ля Фейджин[45]. Мейсон просто побелел от радости. Он решил, что мы попались.
