Кнут Гамсун - А жизнь продолжается
Судья то и дело посматривал на часы, но, поскольку хозяева не выказывали усталости, он медлил с уходом. Фру Юлия попросила привести и показала детей, еще одна маленькая интермедия, восхищенные восклицания, воркованье, сюсюканье, но в гостиной сильно надымили сигарами, и малыши закашлялись. Приводила детей и увела обратно старая хозяйка, она уже успела оправиться, посвежела и улыбалась.
— Как же это у вас нет детей? — спрашивает адвоката аптекарь.
— Дети? А на что я их прокормлю?
— Ах вы бедняга!
Судья снова глядит на часы и решительно поднимается. Фру Юлия перехватывает его на полдороге.
— Ну куда вам торопиться? — уговаривает она. — С вами так уютно.
— Дорогая фру Юлия, мне и в самом деле уже пора.
Гости встают, прощаются за руку и долго благодарят.
Аптекарь верен себе до последнего:
— Странный народ, уходить с такого пиршества! Адвокат, взгляните только на эту бутылку с шампанским, она погибает во льду, и никто не протянет ей руку помощи.
Гордон Тидеманн не вытерпел:
— Не будем их удерживать, Юлия. Поблагодарим гостей за то, что они были столь любезны и заглянули к нам.
Возразить на это было нечего. Не падать же на колени.
Проводив гостей, он сказал жене:
— Напрасно я все это затеял, больше я такой ошибки не повторю. Ты когда-нибудь видела подобных людей?!
Фру Юлия:
— Гордон, перестань!
— Вечно ты всех оправдываешь.
— Разумеется, вечер им запомнится, — сказала она.
— Ты думаешь? Но они вели себя так, будто им это не впервой.
— Не могли же они высказываться при нас.
— Вот именно, хоть бы кто-нибудь что сказал. Черт побери, да их невозможно было ничем пронять! Даже токайским!
По мнению фру Юлии, общество подобралось замечательное, вечер прошел весело и гости остались довольны. Аптекарь был в ударе и прямо-таки блистал, фру почтмейстерша — сплошное очарование.
— Так ведь она тоже как-никак повидала свет, — сказал Гордон Тидеманн. — Ну а остальные? Нет, больше мы такой ошибки не повторим. Верно, Юлия? На черта нам это нужно!
IV
Пришла осень, пришла зима. А зима — время гиблое, снег, стужа, короткие дни, темень. Обитатели маленьких усадеб и стоявших на отшибе домишек проложили друг к другу в снежных сугробах тропки, и случалось, тропками этими брел человек. Вот как нынешним ясным вечером, когда хозяйка Рутена отправилась на соседний двор позаимствовать юбку.
Ну да, мужчины все еще были на Лофотенах, и Карел тоже, и все заботы о детях и скотине легли на его жену, ей нужно было продержаться до Пасхи, а там через три недели рыбаки вернутся домой. Это было тяжелое для нее время, и подспорьем ей служили одно лишь великое терпение и полная беспритязательность.
Когда-то она была девушкой по имени Георгина, а проще — Гина, такая же бедная, как и теперь, и не слишком казистая, но молодая, сильная и работящая, а пела она как, у нее был редкостной красоты альт. Сейчас ее называют Гина из Рутена. И прежде птица невысокого полета, она впала не в большую бедность, чем остальные, просто постарела, нарожала кучу детей, ей стукнуло уже сорок. Но что с того! Она была к этому привычна и лучшей доли не знала. Это еще не край, вовсе нет, они с мужем и детьми далеко не загадывали и вытягивали-таки, у них был маленький участок земли и скотина в хлеву, хотя, по правде, все это им уже не принадлежало. И если муж мастерски напевал мелодии и даже прославился тем, что однажды сочинил вальс, то жена ему нисколько не уступала: ну кто мог сравниться с Гиной, когда вечерами она поднималась на вершину горы и принималась скликать стадо, пасшееся на выгоне. До того благозвучно, а ведь это был всего-навсего клич, созывающий скотину домой, своего рода молитва к ней, вознесенная бархатистым голосом. И в церкви Гина по-прежнему пела, как никто другой, и сидевшие рядом с ней умолкали. Голос ей дан был от Бога, который мог позволить себе расточительство.
Она пробирается по тропинке меж высоких сугробов, тропинка что ров, снег убелил Гину по самые колени. Дела ее нынче плохи, скотина подъела весь корм, надобно изворачиваться. Вместе с другой женщиной, у которой тоже кончился зимний корм, она отправится завтра за сеном.
— Вечер добрый! — говорит она, взойдя в соседскую горницу.
— И тебе добрый! А-а, это ты, Гина. Садись-ка.
— Мне недосуг рассиживаться, — говорит Гина, усаживаясь. — Просто я шла мимо.
— Что расскажешь нового?
— Что у меня может быть нового, живу в четырех стенах.
— Да, у каждого свое, — говорит соседка. — Спасибо Господу и на том, что мы в добром здравии.
Молчание.
— Послушай, — робко говорит Гина, — помнится, осенью у тебя стояли кросна?
— Что правда, то правда.
— И сколько же, помнится, ты всего наткала! И с желтым, и с синим, ну все цвета, какие ни назови. Если это на платье, хватило небось за глаза.
— Хватило и на платье, и на юбку, — отвечает соседка. — А то уж и надеть стало нечего.
— Ты бы не одолжила мне на завтра юбку? Хоть и совестно тебя об этом просить.
Соседка на миг опешила, а потом спрашивает:
— Вон оно что, у тебя вышло сено?
— Вестимое дело, — отвечает Гина и сокрушенно качает головой.
Нет, соседке не нужно было гадать да раздумывать, для чего это Гине понадобилась юбка. Все объяснялось просто: в хлеву у нее вышло сено. И юбка Гине нужна вовсе не для того, чтобы покрасоваться, — она понесет в ней сено домой. У деревенских издавна повелось носить сено в юбках, о, это была знакомая картина, она повторялась из года в год. Юбки были до того поместительные, в них можно было напихать столько, что они раздувались наподобие воздушного шара. Женщины ходили на пару. Глядишь, бывало, бредут вдвоем, проваливаясь в снег, пошатываясь под тяжестью своей ноши — до отказа набитых сеном и перехваченных веревками юбок. Подобных путниц можно было встретить только зимой, об эту пору у кого-нибудь непременно случалась бескормица, ну а кое у кого с сеном обстояло получше, и охапку-другую они уступить могли. До возвращения мужчин с Лофотенов редко у какой из женщин залеживалась денежка, новая же цветастая юбка открывала кредит на сено, более того: подразумевалось, что просительницу привела не горькая нужда, а, наоборот, заботы о разросшемся стаде, которое уже само по себе было немалым достоянием и богатством.
— Прямо совестно тебя и просить, — повторяет Гина.
— Да о чем ты, — отвечает хозяйка, довольная, что может одолжить юбку. — И с кем же ты пойдешь?
Гина сказала с кем.
— А она юбку у кого одолжила?
Гина сказала у кого.
— Ага, — соображает соседка. — Тогда тебе будет не стыдно показать и мою!
— А то я не знаю!
— Вот она. Из летошней шерсти вся, до последней ниточки. А как тебе эти полоски, нравятся?
Гина:
— Ну ты и мастерица! Я и слов-то не подберу!
Гина идет домой, заметно повеселев, она даже чуток заважничала, оттого что появится завтра в деревне с такой дивной юбкой. Но на пути ей попадается Осе, та самая колдунья, цыганка-лопарка, бродячее пугалище.
— Надо ж, с кем Бог привел встретиться, — говорит Гина масленым голосом и подальше сходит с тропинки в глубокий снег, уступая Осе дорогу. — Ты не у меня была? Дома-то одни дети.
— Не была я у тебя, — отвечает Осе. — Заглянула только.
— Вот жалость-то, будь я дома, я б непременно тебе чего-нибудь поднесла.
— Ничего мне не надо! — бормочет Осе и идет дальше.
Гина спешит домой. Она знает, ее дети забились в угол и сидят ни живы ни мертвы. Ей и самой не по себе, она тоже робкого десятка, но ради детей вынуждена храбриться и говорит прямо с порога:
— Что я вижу, никак вы перепугались? И с чего это! Осе? Ну дак что! Я ее встретила и, окромя добрых слов, ничего не услышала. И не стыдно вам реветь, вон какой на небе месяц, а звезд-то! Да вам надо было тут же прочесть «Отче наш». Чего же это я хотела сказать-то, она ушла сразу же?
Дети отвечают и «да», и «нет», не знают, не смели дохнуть…
— Уж не сплюнула ли она, когда уходила?
Дети отвечают кто во что горазд, не уверены, не приметили…
Мать раздумывает: не бежать же ей следом за Осе, чтоб сунуть в руку мелкое приношение? О, до чего она встревожилась, только не смеет этого показать. Тут Лил — лемур, которая еще слишком мала, чтоб чего-то бояться, спрашивает, что это у матери под мышкой. На душе у Гины тотчас отлегло.
— А вот сейчас увидите, иди-ка все сюда, к свету! Вот эту самую юбку мать набьет завтра сеном и принесет домой. Вы когда-нибудь видели эдакую красоту?..
Три недели спустя после Пасхи ловы на Восточных Лофотенах закончились, и мужчины возвратились домой. Сезон так себе, улов посредственный, зато хорошие цены, в кармане завелись кой-какие деньжонки, жена и дети опять спасены. И сияло солнце, и таял снег, повсюду журчали маленькие ручейки, на ночь они замерзали — и снова оттаивали.
