Пэлем Вудхауз - Том 10. Дживс и Вустер
— Прошу прощения, сэр. Я полагал, что вам нужны все подробности, вплоть до малейших.
— Только когда они… как это говорится?
— Идут к делу, сэр?
— Вот-вот. Панцирь миссис Мак-Коркадейл оставим в покое. Как ее выступление?
— Весьма впечатляющее, несмотря на изрядное число выкриков с места.
— Ну, это не должно было выбить ее из седла.
— И не выбило, сэр. Она показалась мне дамой с необычайно сильным характером.
— Мне тоже.
— Вы с ней встречались, сэр?
— Мы говорили всего несколько минут, но мне хватило с избытком. Ее речь была пространной?
— Да, сэр. Не угодно ли вам будет прочитать основные тезисы? Я записал оба выступления стенографическим способом.
— Как-нибудь потом.
— В любое удобное для вас время, сэр.
— Как ей аплодировали? Горячо? Или так себе?
— Одна сторона зала — чрезвычайно горячо. Симпатии простонародных элементов распределились между ней и мистером Уиншипом почти поровну. Одни заняли правую половину, другие левую — без сомнения, умышленно. Ее сторонники выкрикивали одобрительные возгласы, приверженцы мистера Уиншипа шикали.
— А речь Медяка, конечно, сопровождали шиканьем уже ее люди?
— Без сомнения, так и было бы, если бы не общая направленность его выступления. Его появление на трибуне было воспринято частью публики довольно враждебно, но едва он начал говорить, как враждебность сменилась восторженным одобрением.
— Оппозиции?
— Да, сэр.
— Странно.
— Да, сэр.
— Не могли бы вы пояснить?
— С удовольствием, сэр. Позвольте мне только свериться с моими записями. Так. Вступительные слова мистера Уиншипа звучали следующим образом: «Дамы и господа, перед вами стоит изменившийся человек». Голос из зала: «Вот и славненько». Голос из зала: «Заткнись, паразит». Голос…
— Может, голоса не стоит, Дживс?
— Хорошо, сэр. Мистер Уиншип затем сказал: «Первым делом я хочу обратиться вон к тому джентльмену в свитере с высоким горлом, который неоднократно называл мою соперницу глупой старой каргой. Покорнейше прошу его выйти ко мне на трибуну. Я буду счастлив расшибить его мерзкую башку. Миссис Мак-Коркадейл не глупая, не старая и не карга». Голос… простите, сэр, я позабыл. «Миссис Мак-Коркадейл — не глупая, не старая и не карга, — заявил мистер Уиншип, — она женщина высокого ума и выдающихся способностей. Она вызывает у меня глубочайшее восхищение. Выслушав ее сегодня, я полностью изменил мои политические воззрения. Она обратила меня в свою веру, и я намерен в день выборов отдать за нее свой голос. Всех вас призываю сделать то же самое. Спасибо». И сел на место.
— Не может быть, Дживс!
— Все было именно так, сэр.
— Он действительно это сказал?
— Да, сэр.
— Вот почему его помолвка расстроилась.
— Должен сознаться, что это меня не удивляет, сэр.
Я был поражен. Казалось невероятным, что Медяк, сила которого заключалась более в мышцах, нежели в мозгах, сумел додуматься до такого хитроумного плана, спасавшего его из когтей Флоренс и в то же время не вредившего его репутации preux chevalier. Эта уловка характеризовала его как человека необычайно изворотливого, и я стал думать о том, то никогда не знаешь, какие сюрпризы кроются в глубинах человеческой личности, — как вдруг на поверхность пузырьком всплыла очередная моя внезапная догадка.
— Это ведь ваша работа, Дживс?
— Прошу прощения, сэр?
— Это вы надоумили Медяка так поступить?
— Вполне возможно, что на мистера Уиншипа оказали влияние некоторые мои слова, сэр. Он был чрезвычайно удручен своими матримониальными затруднениями и оказал мне честь, обратившись ко мне за советом. Могу допустить, что оброненное мною неосторожное замечание придало его мыслям именно то направление, какое они приняли.
— Проще говоря, он сделал это по вашему наущению?
— Да, сэр.
Я немного помолчал. Хорошо бы он выдумал что-нибудь столь же действенное в отношении меня и М. Бассет, подумалось мне. И еще мне пришло в голову, что случившееся, при всей его благотворности для Медяка, нанесло вред его сторонникам и последователям, равно как и консервативному движению как таковому.
Я сказал об этом вслух:
— Большая неприятность для тех, кто на него ставил.
— Во всякой жизни есть свое ненастье, сэр.
— А может, оно и к лучшему. Впредь будут держать деньги в старом дубовом комоде и перестанут биться об заклад. Этот день может стать поворотным в их жизни. Одно меня печалит — что Бингли теперь обогатится. Такой куш сорвет — только держись.
— Он сказал мне сегодня, что рассчитывает именно на это.
— Вы с ним виделись?
— Он приходил сюда примерно в пять часов, сэр.
— «Неумолим, жесток и злобен»?
— Напротив, сэр, полон дружелюбия. О прошлом и речи не было. Я напоил его чаем, и мы с полчаса поболтали.
— Странно.
— Да, сэр. Я подумал, не было ли у него какой-либо задней мысли?
— Какой, например?
— Должен сознаться, что мне ничего не приходит в голову. Разве что он питал какую-то надежду выманить у меня клубную книгу, но в это с трудом верится. Чем еще могу быть вам полезен, сэр?
— Вам не терпится вернуться к ушибленной горничной?
— Да, сэр. Когда вы позвонили, я как раз собирался испытать на ней целебное действие разбавленного водой бренди.
Я благословил его на это милосердное дело, а сам сел размышлять. Вы, наверное, подумаете, что мои мысли оказались заняты необычным поведением Бингли. Я имею в виду, что, когда слышишь о странных действиях человека с репутацией отъявленного мошенника, естественно сказать: «Так, так» — и задаться вопросом, что за игру он ведет. Возможно, минуту-другую я действительно об этом думал. Но в голове у меня теснилось столь многое, что Бингли вскоре был выброшен на обочину. Если память мне не изменяет, я как раз пытался, и вновь безуспешно, решить проблему 2), касающуюся возвращения Л. П. Ранклу супницы, когда мои думы были прерваны появлением старой прародительницы.
С одного взгляда на нее мне сделалось ясно, что передо мной тетушка, которая только что отвела душу, как давно не отводила, — и удивляться было нечему. С тех пор, как она продала свою еженедельную газету — ту самую, где я поместил заметку «Что значит хорошо одеваться», — она вела довольно тихую жизнь, достаточно приятную, но лишенную волнующих, неординарных событий. Приключение, каким стало для нее присутствие на яично-овощном стрельбище, взбодрило ее не хуже, чем неделя на морском курорте.
Она поздоровалась со мной как нельзя более сердечно. Каждый звук, слетавший с ее губ, источал родственную любовь.
— Привет, чудище, — сказала она. — Вернулся, значит.
— Только-только.
— Твоя отлучка по судебным делам пришлась очень некстати. Ты пропустил такое…
— Знаю, Дживс мне уже рассказал.
— У Медяка окончательно поехала крыша.
Располагая сведениями о закулисной стороне событий, я счел своим долгом оспорить это суждение:
— Крыша у него сидит как никогда крепко, престарелая родственница. Его действия продиктованы самым что ни на есть здравым смыслом. Он хотел развязаться с Флоренс, не говоря ей прямо, чтобы она подыскала себе кого-нибудь другого.
— Не болтай чепухи. Он любит ее.
— Уже нет. Он переключился на Магнолию Гленденнон.
— На эту свою секретаршу?
— Да, именно на эту секретаршу.
— Откуда ты знаешь?
— От него самого.
— Ну и ну! Допекли его все-таки командирские замашки Флоренс.
— Да. Я полагаю, это назревало у него исподволь, Дживс бы сказал — подсознательно. Знакомство с Магнолией сделало тайное явным.
— Она, кажется, симпатичная девушка.
— Более чем симпатичная, если верить Медяку.
— Я хочу его поздравить.
— Придется подождать. Они укатили в Лондон.
— Спод и Мадлен тоже уехали. Ранкл вот-вот уедет. Прямо как в средние века — Великое переселение народов, мы в школе проходили. Что ж, чудесно. Скоро Том сможет без опаски вернуться в родное гнездо. Есть, конечно, еще Флоренс, но, думаю, она тут не засидится. Чаша моя преисполнена, юный мой Берти. Мне очень тяжко без Тома. Когда он тут не околачивается, дом перестает быть домом. Почему ты так на меня пялишься? Прямо палтус на рыбном прилавке.
Я не знал, что имею какое-либо сходство с упомянутой ею рыбой; однако мой взгляд, несомненно, был в ту минуту пытливей, чем обычно, ибо начало ее тирады всколыхнуло мою душу до самых глубин.
— Вы сказали, — не проговорил, а, скорее, даже выкрикнул я, — что Спод и Мадлен Бассет уехали в Лондон?
— Полчаса назад.
— Вместе?
— Да, в его машине.
— Но Спод сказал мне, что она дала ему отставку.
— Дала, но потом они опять поладили. Он уже не хочет отказываться от титула и баллотироваться в парламент. Из-за фонаря под глазом планы его полностью изменились. Он решил, что если ради избрания в палату общин надо будет пройти через такое испытание, то лучше не рисковать и держаться палаты лордов. А Мадлен, убедившись, что он окончательно взялся за ум и она запросто может сделаться леди Сидкап, перестала воротить от него нос. Ты отдуваешься, как твой дядя Том, когда он слишком быстро поднимается по лестнице. Что с тобой, скажи на милость?
