Герман Казак - Город за рекой
— Она была нездешняя, — услышал он голос старой женщины, которая уже давно наблюдала за Странствующим. Когда он поднял глаза, старуха осенила себя крестным знамением.
— Ее и нет здесь, — приветливо сказал он.
Но старуха, повязанная платком, уже была далеко и не могла расслышать его слов.
Он медленно спускался под горку, по луговой тропе, которая вилась по откосу и выводила к станции. По склонам пеленами стлался туман, обволакивал его, словно хотел поймать в свои дымчатые сети. Шуршал низкорослый лес. Он приостанавливался, вслушиваясь в порывы ветра, в его шелесте чудился ему шепчущий речитатив далекого голоса. Облака пенились над горной грядой.
— Кто услышит голос туманной женщины, — сказала старуха, поджидавшая его на перекрестке дорог недалеко от деревни, — того она заберет.
— Я знаю, — сказал он и, тихо засмеявшись, ударил несколько раз перчатками по воздуху.
Мысли Сибиллы, которыми он проникся в своем земном странствии, заполняли не только его существо, к ее тайне, теперь он это хорошо чувствовал, приобщались постепенно и другие люди.
Он большими шагами пробежал остававшийся отрезок дороги до поезда, стоявшего на железнодорожных путях, и только вскочил в свой вагон, как блеснули первые молнии. Стоя в дверях, он смотрел на вечные знаки элементов.
Когда поезд тронулся, он высунулся наружу и крикнул на прощание: "Действительность есть величайшее чудо".
Поезд из гор, где еще бушевала гроза, медленно выехал на низменную равнину. Он вез дерево, тару и скот. Что-то сгружали по дороге в большие бетонированные склады, что-то везли дальше. Краны поднимали грузы, пар с шипением вырывался из машин. На станциях мелькали красочные плакаты. Люди бранились, люди балагурили. Транспорт уже не останавливался по ночам.
На пути встречались старые знакомые города, огороды зеленели, цвели сады. Мелькали кварталы новых застроек. Беженцы и бродяги оседали там и здесь, находили скромную работу. Как ни будничны были картины дня, они не могли заглушить колдовство ночей. Души умерших приходили к людям во сне, они предостерегали и мучили; сторожили они и сон Роберта, когда он лежал в своем вагоне, положив пожелтевший том хроники под подушку. Ему чудилось, что он снова видит золотые весы, как видел их в последний вечер с террасы Префектуры, и чаша света как будто ярче светилась теперь. Так он лежал, умиротворенный, и остался лежать однажды утром, когда на станции выкрикнули название его родного города. Казалось, что он ездил все время по кругу и вот теперь круг замкнулся. Маневровый локомотив вдвинул вагон Роберта в крытый застекленный перрон, где его прицепили к стоявшему в ожидании отправления составу.
На платформе перед вагонами стояли кучками люди с цветами и венками. Несколько человек в темной одежде подошли к полуоткрытой двери его вагона. Роберт приподнял голову и увидел своих детей, Эриха и Беттину. Позади них стояли Элизабет и некий господин, это был, если он не ошибался, профессор Мертенс, хирург, муж Анны. Лица остальных расплывались. Но он разглядел, что Беттина держала на руках ребенка и Эрих тоже держал одного за руку. Дети весело теребили цветы. Когда Эрих поднял своего ребенка вверх, чтобы ему было видно, тот радостно вскричал от избытка чувства жизни. Взрослые, не отрывая глаз, потерянно смотрели в открытую дверь вагона. Только Роберт хотел приподняться, как внезапная острая боль пронзила насквозь левую часть груди, это было похоже на ощущение, какое он временами испытывал в царстве мертвых, но теперь сердце у него трепыхалось так беспокойно и с такой силой, что, казалось, от его ударов готова была лопнуть грудь. Это было уже не временное ощущение, это было последнее и настоящее.
— Где я? — прошептал он беззвучно.
Он схватился за сердце, и голова его резко откинулась назад. Элизабет как будто хотела что-то сказать, но только прижала платок к губам. Потом в приоткрытую дверь всунули венки и цветы. Перед тем как сборный состав тронулся, дверь сама задвинулась. Когда поезд плавно выехал из крытого стеклянного перрона, Роберт какое-то время еще мог видеть сквозь стены глядевшую вслед вагону группу людей на перроне, которая становилась все меньше и меньше.
Протокол его страшной секунды уже был написан.
Когда поезд въехал на большой мост через реку, он подошел к окну. В то время как его вагон медленно пересекал реку, он бросил стопку листов вниз под мост, в руках у него еще оставалась голубая обложка тома. Листы разлетелись в воздухе, потом опустились в мутные струи реки, где постепенно распались.
Тем временем Странствующий уже сошел на конечной станции. Он шагал, один из многих, в сумеречном свете раннего утра навстречу городу, который казался ему удивительно знакомым, только он не помнил, что однажды уже был здесь.
