Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или
Кип Чалмерс сидел, уставясь в стакан.
— Я позабочусь о том, чтобы правительство отобрало все железные дороги, — угрюмо произнес он.
— Вот как? — присоединился к беседе Гилберт Кейт-Уортинг. — Не понимаю, почему вы не сделали этого давным-давно. США — единственная страна на свете, отставшая настолько, что допускает частное владение железными дорогами.
— Мы быстро вас догоним, — заверил его Кип Чалмерс.
— Ваша страна невероятно наивна. Какой-то анахронизм. Вся эта болтовня о свободе и правах человека… я не слышал ничего подобного со времен моего прадедушки. Это не более чем словесная роскошь для богачей. В конце концов какая разница бедным, кому они обязаны средствами к существованию — промышленникам или бюрократам.
— Век промышленников давно прошел. Наступил век…
Сильнейший толчок швырнул всех вперед, а пол под ногами остался на месте. Кип Чалмерс растянулся на ковре, Гилберта Кейт-Уортинга выбросило на стол, лампы погасли. С полок посыпались бокалы, стальные стены вагона стонали, готовые лопнуть, колеса напряглись, словно в конвульсии.
Подняв голову, Чалмерс увидел, что вагон стоит, целый и невредимый; отовсюду доносились стоны его компаньонов, а у Лоры Брэдфорд начиналась истерика. Он подполз к двери, распахнул ее и спустился по ступенькам. Далеко впереди, у самого склона, примерно там, где, по его расчетам, находился локомотив, он увидел мелькающие огоньки и красное зарево. Спотыкаясь, Чалмерс побрел в темноте, то и дело сталкиваясь с полуодетыми пассажирами, безуспешно пытавшимися осветить себе путь слабыми вспышками спичек.
Впереди на рельсах он увидел человека с фонариком и схватил его за руку. Оказалось, это проводник.
— Что случилось? — выдохнул Чалмерс.
— Рельс треснул, — бесстрастно ответил проводник. — Локомотив сошел с рельсов.
— С рельсов?.. Сош… шел??!
— Упал на бок.
— Кто-нибудь… погиб?
— Нет. Машинисты в порядке. Кочегар ранен.
— Рельс треснул? Что значит «рельс треснул»?
На лице проводника появилось странное выражение: угрюмое, осуждающее и одновременно замкнутое.
— Рельсы износились, мистер Чалмерс, — с нажимом ответил он. — Особенно на поворотах.
— Разве вы не знали, что они износились?
— Знали.
— Так почему не заменили их?
— Их собирались заменить. Но мистер Лоси остановил работы.
— Кто такой этот мистер Лоси?
— Человек, который не является нашим вице-президентом.
Чалмерс заметил, что проводник смотрит на него так, как будто он каким-то образом виноват в катастрофе.
— А… вы не собираетесь вернуть локомотив на рельсы?
— Судя по тому, как он выглядит, этот локомотив никогда больше не встанет на рельсы.
— Но… но он должен нас везти!
— Он не сможет.
Среди редких вспышек огней и приглушенных криков Чалмерс внезапно остро, не видя ничего, кожей ощутил черную необъятность гор, молчание сотен необитаемых миль вокруг и ненадежность узкой полоски пути, отделяющей отвесную скалу от пропасти. Он крепко вцепился в руку проводника.
— Но… что же нам делать?
— Машинист пошел звонить в Уинстон.
— Звонить? Каким образом?
— В паре миль отсюда есть телефон.
— Нас вытащат отсюда?
— Вытащат.
— Но… — его ум сумел, наконец, связать прошлое и будущее, и голос превратился в крик: — Как долго нам придется ждать?
— Не знаю, — ответил проводник. Стряхнул руку Чалмерса и ушел.
Ночной оператор в Уинстоне выслушал телефонное сообщение, бросил трубку и побежал вверх по лестнице, чтобы растолкать спящего начальника станции. Начальник станции, неприветливый и никчемный детина, десять дней тому назад заступил на службу по распоряжению нового управляющего отделением. Он сонно поднялся на ноги, но, услышав слова оператора, моментально проснулся.
— Что? — ахнул он. — Господи Иисусе! «Комета»?? Да не трясись ты! Звони в Сильвер-Спрингс!
Выслушав сообщение, ночной диспетчер в штаб-квартире отделения Сильвер-Спрингс позвонил Дэйву Митчему, новому управляющему отделения Колорадо.
— «Комета»?? — ахнул Митчем. Прижимая к уху телефонную трубку, нащупав ногами пол, он вскочил с постели. — Дизельный локомотив?
— Да, сэр.
— О, Боже Всемогущий! Что же делать? — потом, вспомнив о своем положении, добавил: — Что ж, высылай аварийный поезд.
— Уже выслал.
— Что там у тебя по расписанию?
— Армейский грузовой специальный, в западном направлении. Но он опаздывает на шесть часов. Прибудет позже.
— Мне надо… подожди, вызови ко мне Билла, Сэнди и Кларенса. Много же нам придется заплатить!
Дэйв Митчем всегда жаловался на несправедливость, потому что, по его словам, ему вечно не везло. Он туманно намекал на заговор больших начальников, не дававших ему дороги, но не объяснял, кого именно называет «большими начальниками». Вышестоящие по службе были излюбленным объектом его жалоб и единственным стандартом ценности. Он проработал на железной дороге дольше многих из тех, кто обогнал его в продвижении по иерархической лестнице. Это и доказывало, по его словам, несправедливость «общественной системы». Дэйв служил на разных железных дорогах, но нигде не задерживался надолго. Его работодатели не предъявляли ему особенных претензий, они просто отпускали его, потому что он слишком часто повторял: «Никто мной не командовал!» Он не знал, что получил свою работу благодаря сделке между Джеймсом Таггертом и Уэсли Моучем: когда Таггерт продал Моучу секрет частной жизни своей сестры в обмен на увеличение железнодорожных тарифов, Моуч заставил его пойти еще на одну уступку, согласно своим правилам ведения дел: из каждой трансакции нужно выжимать максимум возможного. Это и была работа для Дэйва Митчема, зятя Клода Слэгенхопа, президента Друзей всемирного прогресса. Моуч рассматривал его как ценный источник влияния на общественное мнение. Джеймс Таггерт спихнул ответственность за поиски теплого местечка для Митчема на Клифтона Лоси. Лоси посадил Митчема в первое подвернувшееся кресло, сделав управляющим отделением Колорадо, когда его предшественник скрылся без предупреждения. А скрылся он потому, что запасной дизель Узла Уинстона был передан специальному составу Чика Моррисона.
— Что же нам делать? — кричал полуодетый и полусонный Дэйв Митчем, ворвавшись в свой кабинет, где его уже ожидали главный диспетчер, формировщик составов и главный механик.
Все трое промолчали. Эти мужчины средних лет имели за спиной большой опыт работы на железной дороге. Еще месяц назад они добровольно предлагали свои советы при первой необходимости, но вскоре начали понимать, что все изменилось и говорить теперь стало опасно.
— Что, черт возьми, нам делать?
— Одно я знаю точно, — ответил Билл Брент, главный диспетчер, — мы не можем посылать в туннель поезд с паровозом, работающем на угле.
Дэйв Митчем помрачнел: он знал, что все сейчас думают об одном, и не хотел, чтобы Брент заявил об этом вслух.
— Да, но где мы возьмем дизель? — сердито спросил он.
— Его у нас нет, — ответил главный механик.
— Но мы не можем заставить «Комету» всю ночь ждать на запасных путях!
— Боюсь, это все же придется сделать, — ответил формировщик составов. — Что толку говорить об этом, Дэйв? Вы же знаете, что в отделении нет больше дизеля.
— Но, Боже Всемогущий, неужели они ждут, что мы будем пускать поезда без локомотивов?
— Мисс Таггерт не ждала, — ответил главный механик. — А мистер Лоси ждет.
— Билл, — умоляющим тоном попросил Митчем, — нет ли по расписанию таггертовского состава хоть с каким-то дизелем?
— Один уже на подходе, — ответил Билл Брент, — номер 236, скорый грузовой из Сан-Франциско, прибытием в Уинстон в семь восемнадцать утра. — И добавил: — Самый близкий к нам дизель на этот час. Я проверил.
— А что с армейским специальным?
— О нем лучше не думай, Дэйв. Этот на линии самый главный, важнее «Кометы», по заказу военных. Они опаздывают, идут не по графику. Везут боеприпасы в арсеналы Западного побережья. Молись лучше, чтобы ничто их не задержало на твоем направлении. Если ты боишься неприятностей, задержав «Комету», то, поверь, это цветочки по сравнению с бурей, что нас ждет, попытайся мы только остановить армейский специальный.
Все молчали. Через распахнутые в летнюю ночь окна доносились телефонные звонки в кабинете диспетчера на первом этаже. Сигнальные огни моргали над пустынными полями, которые некогда были оживленным железнодорожным узлом.
Митчем посмотрел в сторону депо: там, в туманном свете, вырисовывались силуэты нескольких паровозов.
— Туннель… — начал было он, но замолчал.
