Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)
Сейчас акции этого предприятия котируются невысоко. Мы тут с Шерриком вдоволь посмеялись. Нравится мне этот еврей, сэр. Он рвет и мечет, когда Ф. Б. является к нему и спрашивает, нет ли лишнего билетика, хоть на хорах. Бедняга Ханимен из кожи вон лез, чтобы переманить назад всех своих прихожан. А я помню времена, когда дело процветало, — ложи (простите, скамьи) абонировались на весь сезон, и даже спозаранку не раздобыть было местечка. И тут Ханимен разбаловался и стал по нескольку раз читать одну проповедь. Публике надоело глядеть, как льет крокодиловы слезы этот старый мошенник!.. Тогда мы прибегли к музыкальным эффектам. Тут-то и пришел на помощь Ф. Б., сэр. Какой это был ход! И его сделал я, сэр. Только ради меня и стал петь Гаркни, — почти два года он ходил у меня трезвый, как апостол Матфей. Но Ханимен не заплатил ему, — что крику было в доме божьем! — и вот Гаркни ушел. А тут еще вмешался в дело Шеррик. Прослышал он об одном человеке из Хэмстеда, который показался ему подходящим, и заставил Ханимена нанять его за большие деньги. Вы, наверно, его помните, сэр! Это — преподобный Симеон Киррпич, самый низкий субъект из всей Низкой Церкви, сэр, рыжий коротышка, который напирал на звук "г" и гнусавил, как все ланкаширцы; он так же подходил для Мэйфэра, как Гримальди для Макбета. Они цапались с Ханимепом в ризнице, точно кошка с собакой. Этот разогнал добрую треть наствы. Человек он был честный и даже не без способностей, только не очень богобоязненный, — назидательно пояснил Ф. Б. — Я сказал об этом Шеррику, едва только его услышал. Посоветуйся он со мной заблаговременно, я сберег бы ему немалые деньги, куда больше той безделицы, из-за которой мы с ним тогда повздорили, — деловой спор, сэр, маленькое расхождение из-за пустячного дела трехмесячной давности, породившего меж нами временное охлаждение. А Ханимен, тот, как всегда, лил слезы. Ваш дядюшка — великий мастер лить слезы, Клайв Ньюком. Он приходил к Шеррику со слезами на глазах и умолял его не брать этого Симеона; но тот все же взял его. Так что отдадим должное бедняге Чарльзу — крах леди Уиттлси был не только его рук делом; Шеррик тоже повинен в том, что предприятие прогорело.
Тогда, сэр, наш бедный Чарльз вздумал поправить свои дела женитьбой на миссис Мустанг: она была без ума от него, и дело почти сладилось, невзирая на ее сыновей, которые, как легко понять, были в ярости. Но Чарли так любит врать, сэр, что солжет, даже если ему нет от того никакой корысти. Он объявил, что часовня дает ему тысячу двести фунтов в год да еще, мол, у него есть собственный капитал; а как они стали смотреть бумаги с невестиным братом, стряпчим Брвггсом, тут и выяснилось, что все это — сплошное вранье, — ну, вдова, ковечно, на дыбы, знаться с ним больше не хочет. Она женщина деловая и все девять лет, что ее бедный муженек провел у доктора Диета, сама управлялась в их шляпном магазине. Отличный магазин — это я привел туда Чарльза. Мой дядюшка епископ всегда заказывал там шляпы, и там же долгое время изготовляли покрышки для этого скромного вместилища разума, — сообщил Ф. Б., прикоснувшись к своему высокому лбу. — Он бы заполучил вдовушку, ручаюсь вам, — со вздохом добавил Ф. В., - кабы не эта злосчастная ложь. Ей не нужно было денег. Их у нее достаточно. Она мечтала проникнуть в общество и потому хотела выйти за джентльмена.
Но чего я не могу простить Ханимену, это того, как он поступил с бедным стариком Ридли и его женой. Ведь это я привел его к ним. Я думал, они будут брать с него плату помесячно и денег у него вдоволь, — словом, что я устроил им выгодное дело; да и сам он не раз говорил мне, что у них с Ридли все честь честью. А между тем он не только не платил за квартиру, но еще занимал у них порядком, и когда давал обеды, вино ему покупали Ридли. Сам не платил и не давал им пустить исправных жильцов. Все это он сам рассказал мне, заливаясь слезами, когда нынче прислал за мной, — и я пошел к мистеру Лазарусу, сэр, пошел в это львиное логово, ибо друг был в беде, сэр! — возвестил Ф. Б., горделиво озираясь. — Не знаю, сколько он им задолжал. Ведь какую бы сумму он ни назвал, все равно соврет. От Чарльза ни слова правды не дождешься. Но Ридли-то какие молодцы, вы подумайте, — ни разу не обмолвились Ф. Б. об этом долге! "Мы бедны, но у нас есть кое-какие средства, так что мы можем и подождать. К тому ж мы надеемся, что мистер Ханвмен когда-нибудь нам заплатит", — сказала мне миссис Ридли нынче вечером. Она растрогала меня до глубины души, сэр, — продолжал Бейхем, — и я крепко обнял и расцеловал старушку, чем немало удивил маленькую Канн и юного Джей Джея, вошедшего в комнату с картиной под мышкой. Но она сказала им, что целовала мистера Фредерика еще в ту пору, когда Джей Джей не родился на свет. И это правда: она была доброй, верной слугой, и я, обнимая ее, был движим самыми высокими чувствами, самыми высокими, cap!
Тут вошла старая Бетси и объявила, что ужин "дожидает мистера Бейхема и позднота несусветная", и мы с Клайвом, предоставив Ф. Б. его трапезе и пожелав миссис Иокс спокойной ночи, отправились по домам.
Глава XXVI,
в которой полковник Ньюком продает своих лошадей
Я нисколько не удивился, когда на другой день рано поутру увидал у себя полковника Ньюкома, которому Клайв успел сообщить важную весть, принесенную накануне Бейхемом. Целью полковника, о чем вряд ли надо рассказывать тем, кто его знает, было выручить из беды шурина, и, будучи полным невеждой во всем, что касалось стряпчих, судебных приставов и их обычаев, он решил прийти за советом в Лемб-Корт, выказав тем немалое благоразумие, ибо я, во всяком случае, больше своего простодушного гостя понимал в делах житейских и мог добиться у кредиторов лучших условий мировой для бедного арестанта, а вернее, для полковника Ньюкома, который и был в этом деле страдательным лицом.
Благоразумно заключив, что нашему доброму самаритянину лучше не видеться с невинной жертвой, каковую он вознамерился снасти, я оставил его на попечение Уорингтона в Лемб-Корте, а сам поспешил в арестантский дом, где сидел под замком недавний баловень Мэйфэра. Меня впустили к нему, и при виде меня слабая улыбка заиграла на устах узника. Его преподобие был небрит; он уже успел позавтракать — я увидел стакан из-под коньяка на грязном подносе с остатками завтрака. На столе лежал засаленный роман из библиотеки на Чансери-Лейн. Но в тот момент наш проповедник был занят сочинением одного, а может, и нескольких из тех многословных писем, тех красноречивых, витиеватых и старательно продуманных посланий, снизу доверху испещренных подчеркнутыми словами, где с подчеркнутой страстью обличаются _козни злодеев_, равнодушие, если не _хуже_, друзей, на чью помощь, _казалось бы, можно было надеяться_, и гнусные проделки этих абрамов; упоминается о непредвиденном отказе Смита вернуть одолженные ему деньги, хотя автор письма рассчитывал на него, как на _Английский банк_; и в заключение дается _клятвенное обещание_ (надо ли говорить, в сопровождении скольких благодарственных слов) вернуть долг в такую-то сумму не _позже следующей субботы_. Этот текст, несомненно, знакомый бывалому читателю по множеству сходных, хоть и написанных разной рукой писем, теперь исправнейше воспроизводился беднягой Ханименом. Здесь же на столе, в винном стакане, лежала клейкая облатка, а в прихожей, разумеется, дожидался посыльный, чтобы доставить письмо по назначению. Такие письма всегда передают через посыльного, о котором упоминается в постскриптуме; и он всегда сидит у вас в прихожей, пока вы читаете письмо, и вам не однажды напоминают, что "…там молодой человек дожидается ответа, сэр".
Я был далек от мысли, что Ханимен правдиво изложит действительное состояние своих дел человеку, уполномоченному их рассмотреть и уладить. Ни один должник не признается сразу во всех долгах; он будет обрушивать на своего агента или заступника сюрприз за сюрпризом и представит ему счет от башмачника лишь после того, как будут удовлетворены притязания портного. Я не сомневался, что баланс, предъявленный мне Ханименом — ложный. Слишком уж мало с него причиталось.
— Моссу с Уордор-стрит сто двадцать фунтов (а ведь он на мне тысячи заработал!) — негодует Ханимен. — Прослышал бездушный вест-эндский торгаш, что я в беде. Все они между собой связаны, дражайший Пенденнис, и, как стервятники, кидаются на добычу! Еще у портного Боббинса исполнительный лист на девяносто восемь фунтов, (а у него ведь вся клиентура через меня. Я его человеком сделал!). Башмачнику Тоббинсу, его соседу с Джермин-стрит, еще сорок один фунт, — вот и все. Мое вам слово — все. Через несколько месяцев я получу с прихожан плату за места и смогу разделаться со всеми этими хищниками. Иначе гибель моя окончательна и неотвратима, и меня ждут тюрьма, унижение и позор. Я это знаю и могу это вынести. Я был слишком слабоволен, Пенденнис, я готов сказать: "Меа clpa, mea maxima clpa" [90] — и… нести… свою… кару! — Никогда, даже на лучших своих проповедях он не декламировал так проникновенно. Потом, отвернувшись, он спрятал лицо в носовой платок — правда не такой белый, как те, коими он прикрывал свои чувства у леди Уиттлси.
