Леопольд Захер-Мазох - Шахиня
Императрица простила ее и наказала, как ей казалось, очень чувствительно, запретив несколько месяцев показываться ей на глаза.
Падение Бестужева и снятие Апраксина с поста главнокомандующего между тем вовсе не принесло тех далеко идущих и благотворных результатов, которых ожидали как союзные России державы, так и истинные патриоты типа Разумовского.
Война по-прежнему велась крайне небрежно и медленно. Объяснялось это всей тогдашней военной системой России и едва ли не в большей степени постоянными финансовыми затруднениями. На период долгой северной зимы русские генералы регулярно становились на удобные зимние квартиры в Польше и уже оттуда выступали с наступлением лета в непродолжительные походы, чтобы по возможности скорее снова предоставить себе и своим войскам отдых.
Саксония чувствовала себя обманутой в своих видах и надеждах относительно Пруссии, поскольку Франция, и так без особого восторга взиравшая на объединение Саксонии с Польшей, была абсолютно нерасположена поддерживать дальнейшее увеличение этой державы. Зато Августу Третьему удалось склонить царицу к тому, чтобы она дала согласие на передачу его сыну Карлу тогда еще не полностью аннексированного русскими, но уже управляемого ими и занятого войсками герцогства Курляндского. Польский сенат тоже одобрил эту инвеституру, причем в поддержку этого решения проголосовало сто двадцать восемь депутатов и только шесть принадлежащих партии Чарторыской голосов высказались против.
Ибо Чарторыские в согласии с супругой наследника российского престола, великой княжной Екатериной, вынашивали план сделать любимца последней, Понятовского, герцогом Курляндским. Однако вскоре амбиции в отношении Понятовского простерлись еще выше, и уже тогда Екатерине пришла в голову мысль посадить его на польский трон.
Правда, трагикомический случай перечеркнул в тот момент ее политические хитросплетения и одновременно вырвал красивого графа из объятий галантной принцессы.
Тридцать первого июля тысяча семьсот пятьдесят восьмого года престолонаследнику, которого уже давно грызли подозрения, удалось ночью, в ораниенбаумском саду Екатерины подкараулить и схватить Понятовского в ту минуту, когда тот, переодетый французским цирюльником, собирался тайком проникнуть в ее дворец.
В порыве гнева Петр сперва хотел было отдать приказ тут же вздернуть поклонника своей жены, однако вскоре успокоился и уже спустя час сам громче всех от души хохотал над этим приключением, впрочем, незадачливому Понятовскому предписывалось немедленно покинуть Петербург.
Так распорядилась императрица, возмущенная случившимся.
Сам же Петр был настолько под властью Екатерины, что уже через несколько дней лично ходатайствовал как перед императрицей, так и перед советником саксонского посольства Пруссэ о том, чтобы аннулировать отзывную грамоту Понятовского, однако Елизавета осталась непреклонной.
Пятнадцатого августа обожатель великой княжны был вынужден покинуть Петербург. Напрасно Екатерина в бессильной ярости лила слезы. На сей раз она свою игру проиграла, и императрица наказала ее за политические интриги гораздо чувствительнее, чем ежели бы отослала к матушке в Германию.
13
Русские и прусские
Предательское отступление Апраксина дало Фридриху Великому неожиданную возможность вздохнуть свободнее, он поспешил выступить против французов, действовавших совместно с имперской армией, и наголову разбил их под Россбахом, затем благодаря блестящей победе под Лейтеном снова овладел уже потерянной было Силезией.
Перемена в верховном командовании русских вооруженных сил, правда, в свою очередь изменила всю ситуацию.
Фельдмаршал Фермор[125] , новый главнокомандующий армией, получил приказ немедленно вступить в Пруссию.
Шестнадцатого января тысяча семьсот пятьдесят восьмого года он оставил Мемель и через шесть дней вошел в необороняемый Кенигсберг. По причудливой воле случая столице прусского края пришлось в день рождения своего короля приносить присягу на верность императрице России. Вся беззащитная провинция была занята русскими, все доходы отбирались, зато жителям гарантировались их исконные права и свободы, а все акты насилия прекратились и отныне карались с беспощадной суровостью.
Русские обосновались в Пруссии как в завоеванной стране и всем своим поведением показывали, что не собираются отсюда никогда уходить.
После этого Фермор вклинился в территорию польской области и овладел расположенными там городами Торн и Эльбинг, не позволив сбить себя с толку протестом великого полководца короны Браницкого.
Данциг избежал аналогичной участи только благодаря активным мерам своего магистрата и угрозе Англии послать в Балтийское море свою эскадру. Насколько энергично под командованием нового военачальника русские продвигались вперед до сих пор, настолько небрежным опять вдруг стало их ведение войны теперь. Фермор, где только было возможно, уклонялся от всякого серьезного столкновения, от любой битвы, и остаток зимы и всю весну бездеятельно простоял в своем лагере под Позеном. В июне тысяча семьсот пятьдесят восьмого года он наконец ожил и снова пришел в движение, подгоняемый к активности скорее жалобами Франции, чем собственным боевым задором. Служившие под его началом генералы при всяком удобном случае выходили из повиновения, сам же Фермор в это время хворал, что еще больше сдерживало проведение операций.
После долгих колебаний он со своим войском направился к Кюстрину и начал его осаду. Пятнадцатого августа главные силы открыли настолько интенсивный огонь по городу, что уже буквально через несколько часов он лежал в развалинах. Семнадцатого числа от прусского коменданта крепости потребовали ее сдачи, однако тот наотрез отказался сделать это.
А тут в русский лагерь пришло известие, что Фридрих Великий форсированным маршем приближается сюда из Моравии, куда продвинулся после отвоевания Силезии, чтобы спасти свои наследные земли. Фермор тотчас же прекратил осаду Кюстрина и ограничился тем, что столь же беспощадно опустошил провинцию Бранденбург, как в свое время Апраксин Восточную Пруссию. Он все никак не мог заставить себя сделать решительный шаг, пока внезапно не увидел прусского короля прямо перед собой и не был им атакован, что вынудило его двадцать пятого августа в миле от Кюстрина дать тому знаменитое Цорндорфское сражение.
Фермор крайне неудачно построил свои полки в огромный четырехугольник с ломаными эшелонами. Такого рода order de bataille[126] был бы вполне уместным против беспорядочно вооруженных и хаотично дерущихся, состоящих преимущественно из конницы татарских и турецких полчищ, с которыми русским главным образом доводилось в последние годы сражаться, но он помешал русским развернуться в полную силу против соединений прусской армии, применяющей совершенно новую тактику. В то время как только часть их войска имела возможность по-настоящему вести бой, все эшелоны его пехоты, а также находившиеся в середине его кавалерия и обоз полностью оказались под ураганным огнем противника. Но если русский полководец сделал все, чтобы проиграть сражение, то русский солдат впервые в столкновении с самой дисциплинированной и управляемой европейской армией проявил ту непоколебимую отвагу и хладнокровие, которые с тех пор стали легендой.
Схватка бушевала с нарастающим ожесточением по всему развернутому строю, русские стояли стеной, и им уже, казалось, улыбалась победа.
Прусские шеренги подались назад, русская конница вихрем устремилась в погоню.
Но генерал Сайдлиц[127] с неукротимой энергией бросился прямо навстречу русской коннице, вынудил ее дрогнуть и затем погнал на русскую пехоту, ряды которой таким образом были прорваны.
Бочонки с водкой, стоявшие в центре русского каре, теперь послужили причиной полной дезорганизации войскового порядка. Солдаты принялись опустошать их, а когда офицеры разбили бочонки, они бросались на землю и лежа хлебали губительное зелье, потоками растекавшееся в пыли.
Несмотря на это, русские тем не менее держались стойко, сражение с обеих сторон перешло в дикое кровопролитие, пока ночь не положила конец этой мясорубке. Король Пруссии сам не один раз был на волосок от опасности угодить в плен к казакам, все его адъютанты погибли, были ранены или оказались в руках русских.
На следующий день Фермор запросил перемирия, чтобы похоронить убитых.
– Это обязанность победителя, – от имени Фридриха Великого объявил граф Дона.
С наступлением ночи русские, беспрепятственно пропускаемые прусскими войсками, начали неторопливо и вполне организованно отступать. Они потеряли убитыми пять генералов, 936 офицеров и 20 590 человек рядового состава, потери прусской стороны составили 324 офицера и 11 061 рядовой.
