Леопольд Захер-Мазох - Шахиня
11
Семилетняя война
Благодаря разыгрывавшимся в период царствования Елизаветы придворным интригам, которые сегодня одному, завтра другому предоставляли возможность влиять на государство и армию и делали неопределенными все отношения, России в начале Семилетней войны недоставало полководца.
Миних находился в изгнании, толковые командиры и офицеры, поскольку их любым способом оттирали в сторону и притесняли, в большинстве своем поступили на службу в иностранные вооруженные силы. Мы находим не одно блестящее имя среди этих военных эмигрантов. Генерал Левендаль отличился под французскими знаменами при взятии крепости Берген-оп-Зорм, генерал Кайт, перебравшийся в Пруссию, был немедленно произведен Фридрихом Великим в фельдмаршалы и обессмертил свое имя героической гибелью под Хохкирхом. Адъютант Миниха, полковник Манштейн, точно так же занял выдающееся место в прусской армии. Известный австрийский фельдмаршал Ласи аналогичным образом перешел с русской службы, его отцом был русский фельдмаршал Ласи, отличившийся во время турецкой и шведской войн. И знаменитый Лаудон был уроженцем Лифляндии.
Произведенный в фельдмаршалы и поставленный во главе высланной против Пруссии армии генерал Апраксин ни с какой стороны не соответствовал этой чрезвычайно важной задаче. Во время турецких войн он служил под началом Миниха, однако ни разу в глаза не видел вражеского войска и слыл ленивым и малодушным человеком. Брат Разумовского, Кирилл, однажды крайне оскорбительно обругал его и даже дал пинка, а тот не отважился сделать хоть малейшую попытку потребовать удовлетворения. К его неспособности добавлялось еще мучительное ощущение двусмысленности положения. Царица желала, чтобы военные действия велись со всей энергичностью, а молодой, симпатизировавший Пруссии двор хотел обратного. И в любой день бразды правления могли перейти в руки Екатерины.
– Меня нисколько не огорчает, – говорил Апраксин, покидая Петербург, чтобы отправиться в Ригу к своим войскам, – что их императорское высочество питает такую глубокую симпатию к прусскому королю. Но если при столкновении с ним мне будет сопутствовать удача, то это, в случае смерти императрицы, сулит мне весьма мрачные перспективы.
Бестужев возразил, что он мол может без опасений делать то, что ему положено, а его задача заключается в том, чтобы открыть молодому двору глаза на его истинные интересы.
Однако Апраксин пользовался каждым удобным случаем, чтобы оттянуть начало операций.
Старый полководец польского конгресса Браницкий, тесть Понятовского, выразил протест против прохождения русских войск через польскую территорию. Этого оказалось достаточно, чтобы едва начавшиеся передвижения русского генерала снова застопорились, и поскольку Фридрих Великий хорошо знал, что Апраксин гораздо сильнее боится великую княжну, чем императрицу, он обратился к честолюбивой и склонной к интригам принцессе Екатерине, чтобы через нее подкупить царского военачальника. Несмотря на большие подарки, которые он получил от своей монархини, Апраксин, живший крайне расточительно, постоянно испытывал недостаток в деньгах и поэтому оказался весьма восприимчивым к прусским талерам, которые и сделали участие русских в большой европейской схватке совершенно иллюзорным. В первый год войны Фридрих, вдохновленный бездействием Апраксина, сумел добиться значительных успехов над своими противниками, и следующей весной Апраксин, похоже, больше интересовавшийся русскими дамами, чем Пруссией, послал своего адъютанта в Петербург не для того, например, чтобы получить дополнительные инструкции, а чтобы тот привез ему дюжину костюмов из его гардероба.
Лишь новому энергичному приказу государыни удалось привести его в движение. В мае тысяча семьсот пятьдесят седьмого года он с восьмидесятитысячной армией направился к прусской границе и только тридцатого июня появился в виду Мемеля.
Этим военные действия со стороны России были наконец открыты. Мемель[121] , с его очень небольшим числом обороняющихся, капитулировал пятого июля.
Гарнизону обычно позволялось беспрепятственно покидать город, однако теперь Апраксин захотел, казалось, нарушить все общепринятые нормы и неписаные традиции точно так же, как до сих пор он проявлял халатность. Он заставил прусских солдат вступать в свои ряды, а те, кто отказался, были наравне с огромным числом прусских ремесленников, горожан и крестьян угнаны в Россию. Приданным ему казачьим, калмыцким и татарским частям, общей численностью в двенадцать тысяч человек, он приказал вдоль и поперек прочесать и опустошить захваченный край, их путь отмечали сожженные города и деревни.
Они массами уродовали беззащитных мирных жителей, отрезали носы и уши, повсюду на деревьях болтались повешенные.
Здесь людям отрубали ноги, вспарывали животы, вырывали сердце, в другом месте их блокировали в населенных пунктах и сжигали. Раскапывались могилы, раскидывались останки, священников и дворян секли нагайками, обнаженными бросали на раскаленные угли и подвергали самым зверским пыткам. Тысячи местных жителей, спасаясь бегством, скопились в Данциге, куда был перевезен также кенигсбергский королевский архив.
Восемнадцатого июня Фридрих Великий проиграл памятное сражение под Коллином. Теперь и шведы тоже ввязались в схватку и вторглись в Померанию.
Тщетно семидесятидвухлетний фельдмаршал Левальд пытался остановить русских и спасти Кенигсберг, дав им бой под Грос-Егерсдорфом. Несмотря на то, что прусские воины сражались с беспримерной отвагой и их кавалерия уже захватила было несколько вражеских батарей, Романцев решил этот день в пользу русских, своевременно вмешавшись в ход битвы с резервными подразделениями. Прусская пехота второго эшелона боевого порядка вследствие какой-то роковой ошибки блокировала с тыла пехоту первого эшелона, приняв ее за вражеские отряды. Это обстоятельство внесло полную неразбериху в ряды прусских войск, и Левальду пришлось отойти в свой лагерь под Волау.
После этого предательский образ действий Апраксина проявился окончательно; вместо того, чтобы с ходу взять Кенигсберг, который уже никто не смог бы спасти от русских, он вернулся обратно в Мемель. На недоуменный запрос венского двора о смысле подобного маневра в оправдание был приведен категорический приказ Елизаветы, однако австрийский посланник в Петербурге не удовлетворился таким объяснением и обратился к графу Разумовскому, который, возмущенный сомнительной позицией Апраксина, пообещал взять расследование этого инцидента в свои руки.
Сначала он отправился к Бестужеву, но услышав от него лишь пустые отговорки, а не исчерпывающие разъяснения, пошел к самой царице, которая уже несколько недель как хворала и, играя в карты со своими камеристками, приняла его в домашнем халате.
– Я прошу короткой аудиенции у вашего величества, – начал он, – я хотел бы поговорить с вами о вещах исключительной важности.
– Государственные вопросы? – сморщив лоб, спросила Елизавета.
– Разумеется.
– Ах! У меня от них голова раскалывается, я себя так плохо чувствую, Алексей, – ответила императрица.
– Мне искренне жаль, ваше величество, однако я все-таки вынужден настаивать...
Елизавета вздохнула, но не имея ни сил, ни воли противиться твердому желанию своего любимца, отослала камеристок из комнаты и всем видом показала, что готова его выслушать.
– Ты, верно, знаешь, что Апраксин вернулся обратно в Мемель, – заговорил Разумовский.
– Ничего я не знаю, – сказала Елизавета, – я больна и потому запретила Бестужеву говорить со мной о всяких делах.
– Апраксин разбил прусские соединения, – продолжал Разумовский, – но вместо того, чтобы воспользоваться плодами победы и овладеть Кенигсбергом, он начал отступление, как будто сам потерпел поражение.
– Я ничего в этом не понимаю, – пробормотала царица.
– В свое оправдание он приводит полученный от тебя якобы приказ, – сказал Разумовский, – в наличие которого я никак не могу поверить. Должны были бы существовать очень серьезные причины для оправдания того, что ты не только бросила своих союзников, но одновременно поступилась своей честью и ратной славой России, однако таких оснований не видно...
– Не отдавала я никакого приказа, – перебила его царица.
– Значит, Бестужев злоупотребил твоей болезнью и в вопросе исключительной важности действовал самоуправно и безрассудно или, что еще хуже, предательски.
– Да, да, они уже рассчитывают на мою смерть и хотят вкрасться в доверие к наследнику престола и его супруге, которые симпатизируют Пруссии, – воскликнула царица, – но они ошибаются, я проживу еще достаточно долго, чтобы наказать всех этих изменников, как они того заслуживают.
