Чарльз Диккенс - Большие надежды (без указания переводчика)
Еслибъ я могъ думать, что она кокетничала съ Друммелемъ, чтобъ бѣсить меня, мнѣ было бы не такъ тяжело. Но ея обыкновенное обхожденіе со мною дѣлало подобное предположеніе совершенно-невозможнымъ.
— Пипъ, начала Эстелла, окидывая взоромъ всю комнату:- не воображайте себѣ глупостей. Можетъ-быть, мое обращеніе имѣетъ вліяніе на другихъ людей, и можетъ быть оно на то и разсчитано. Но вы, дѣло иное. Впрочемъ, объ этомъ не стоитъ болѣе и говорить.
— Нѣтъ, стоитъ, отвѣчалъ я:- я не могу снести, чтобъ люди говорили про васъ, что «она расточаетъ свои прелести и красоту на самаго глупаго и низкаго изъ всей толпы».
— Я могу снести, замѣтила Эстелла.
— О! не будьте, такъ горды и непреклонны, Эстелла.
— Каковъ, воскликнула Эстелла:- теперь зоветъ меня гордою и непреклонною, а за минуту упрекалъ, что я унижаюсь до дурака!
— Конечно, въ этомъ нѣтъ и сомнѣнія, проговорилъ я поспѣшно:- я видѣлъ, вы сегодня расточали ему такіе взглядѣ и улыбки, какими меня никогда не дарите.
— Такъ вы хотите, сказала Эстелла, внезапно повернувшись и взглянувъ на меня серьёзно, почти гнѣвно:- чтобъ я и васъ обманывала и завлекала?
— Вы обманываете и завлекаете его, Эстелла?
— Да, и многихъ другихъ — всѣхъ кромѣ васъ. Но вотъ и мистрисъ Брэндли. Болѣе я вамъ не скажу ни слова.
Теперь, когда я посвятилъ цѣлую главу предмету, столь долго наполнявшему мое сердце и причинившему мнѣ столько горя, я обращусь къ описанію происшествія, которое готовилось уже давно, очень-давно. Причины этого происшествія крылись въ событіяхъ, случившихся прежде, чѣмъ я узналъ, что Эстелла существуетъ на свѣтѣ, въ то время, когда дѣтскій умъ ея воспринималъ первыя свои впечатленія, подъ гибельнымъ вліяніемъ страшной миссъ Гавишамъ.
Въ восточныхъ сказкахъ мы читаемъ, какъ камень, который доложенъ упасть на роскошную постель побѣдителя и умертвить его, былъ понемногу высѣченъ изъ скалы. Понемногу прорубали въ скалахъ туннель для веревки, которая должна была поддерживать камень. Не торопясь, подымали и устанавливали его на мѣстѣ; не торопясь провели и веревку по туннелю и прикрѣпили къ большому желѣзному кольцу. Наконецъ, послѣ неимовѣрныхъ трудовъ, все было готово и настала роковая минута. Султана будятъ въ полночь и подаютъ ему сѣкиру. И онъ взмахнулъ сѣкирою, веревка лопнула и поддалась, потолокъ рухнулъ на главу побѣдителя. Такъ же было и со мною: всѣ приготовленія были кончены, все вдали и вблизи готово, раздался ударъ — и въ ту же секунду распалось зданіе моихъ надеждъ.
XXXIX
Мнѣ съ недѣлю какъ минуло двадцать три года, но я ни на-волосъ не подвинулся — мои надежды по прежнему оставались для меня тайною. Мы за годъ передъ тѣмъ переѣхали изъ гостинницы Бернарда въ Темпль; квартира наша была теперь въ Гарденкортѣ, на берегу рѣки.
Мои прежнія отношенія къ мистеру Покету уже нѣсколько времени какъ прекратились, но мы оставались къ нимъ на самой дружеской ногѣ. Несмотря на мою неспособность заняться какимъ бы то ни было дѣломъ, что происходило, надѣюсь, единственно отъ безпокойнаго состоянія духа — я пристрастился къ чтенію, и ежедневно читалъ положенное число часовъ. Гербертовы дѣла подвигались впередъ; вообще все шло тѣмъ же порядкомъ, какъ въ концѣ прошлой главы.
Гербертъ отправился по торговымъ дѣламъ въ Марсель, такъ что я остался одинъ и очень скучалъ своимъ одиночествомъ. Разочарованный и грустный ждалъ я день за днемъ, недѣля за недѣлей, что вотъ раскроется моя тайна, и каждый день, каждая недѣля проходили мимо, оставляя меня въ той же неизвѣстности. Понятно, что не видать веселаго лица и не слышать веселой болтовни моего друга было большимъ для меня лишеніемъ.
Погода была отвратительная — сырая, дождливая, бурная; на улицахъ грязь и слякоть непроходимая. Тяжелая, влажная пелена неслась съ востока и уже нѣсколько дней стлалась по Лондону, словно тамъ, далеко на востокѣ, былъ неисчерпаемый источникъ тумановъ. Бури бывали такъ сильны въ эти дни, что въ городѣ съ высокихъ зданій сносило крыши; въ полѣ вырывало деревья съ корнемъ и ломало крылья у мельницы; а съ морскаго берега приходили печальныя вѣсти о гибели и смерти. Сильныя потоки дождя слѣдовали за порывами вѣтра, особливо въ этотъ день, когда я, какъ сказано, одинъ одинехонекъ усѣлся къ вечеру почитать передъ каминомъ.
Въ то время Темпль, часть города, въ которой мы жили, была ближе къ рѣкѣ и носила болѣе одинокій характеръ, чѣмъ нынѣ. Мы жили на верху, въ самомъ крайнемъ домѣ, и вѣтеръ, гуляя по рѣкѣ, съ шумомъ устремлялся на нашъ домъ, грозя пошатнуть его своею дикою силою. Когда, вслѣдъ за вѣтромъ, дождь съ трескомъ захлесталъ въ окна, я невольно вздрогнулъ и оглянулся, чтобъ убѣдиться, что я у себя дома, а не на какомъ-нибудь пустынномъ маякѣ, среди бурнаго моря. По временамъ, клубы дыма врывались въ комнату изъ камина, будто и дымъ боялся выйти изъ трубы въ такую страшную ночь. Отворивъ дверь на лѣстницу я увидѣлъ, что вѣтромъ задуло лампы; закрывшись отъ свѣта руками, приложивъ лицо къ окну, (открыть окно нечего было и думать при такой бурѣ), я сталъ всматриваться в мрачное пространство: на дворѣ фонари также погасли, а на мосту и по набережной тускло мерцали, готовясь потухнуть при каждомъ новомъ порывѣ вѣтра; огни же на баркахъ, стоявшихъ на рѣкѣ, уносились по вѣтру, какъ пламенные языки.
Я читалъ, посматривая, отъ времени до времени, на часы, съ тѣмъ, чтобъ закрыть книгу въ одиннадцать часовъ. Когда я закрылъ ее, часы у св. Павла и на колокольняхъ всѣхъ остальныхъ церквей, одни за другими, пробыли этотъ часъ. Бой часовъ какъ-тo странно разносился вѣтромъ, я прислушивался, какъ вѣтеръ, играя ими, двоилъ и множилъ эти звуки, когда вдругъ раздались шаги на лѣстницѣ.
Я невольно содрогнулся — мнѣ почудились шаги покойной сестры. Но мысль эта только мелькнула въ разстроенномъ моемъ воображеніи и тотчасъ же исчезла; я снова прислушался — шаги приближалась, спотыкаясь по ступенямъ. Вспомнивъ, что лампы на лѣстницѣ погасли, я взялъ свою лампу и вышелъ, чтобы посвѣтить. Взбиравшійся по лѣстницѣ, видно, остановился, завидѣвъ свѣтъ, ибо шаги затихли.
— Кто тамъ? Есть тамъ Кто внизу? спросилъ я, нагибаясь черезъ перила.
— Есть, произнесъ голосъ изъ мрака.
— Въ который вамъ этажъ?
— Въ верхній, къ мистеру Пипу.
— Это ко мнѣ. Не случилось ли чего?
— Ничего, ничего, возразилъ голосъ.
И человѣкъ сталъ подниматься по лѣстницѣ.
Я свѣтилъ, стоя у самыхъ перилъ, и незнакомецъ сталъ, мало-по-малу, выясняться изъ темноты. Лампа моя была съ абажуромъ, приспособлена къ чтенію, такъ что ею освѣщалось только весьма ограниченное пространство, и незнакомецъ не успѣлъ показаться, какъ снова скрылся во мракѣ. Но я могъ разглядѣть, что лицо его мнѣ незнакомо; оно поразило меня выраженіемъ удовольствія и радости, съ которою онъ, по-видимому, смотрѣлъ на меня. Я сталъ слѣдить за нимъ лампою и разглядѣлъ, что онъ былъ основательно, хотя довольно грубо одѣтъ, какъ морской путешественникъ. Волосы у него были сѣдые. То былъ человѣкъ лѣтъ шестидесяти, плотнаго сложенія по-видимому, закаленый въ трудахъ подъ открытымъ небомъ. Когда онъ всходилъ на послѣднія двѣ ступени, то, къ крайнему моему удивленію, вдругъ протянулъ мнѣ обѣ руки.
— Скажите, пожалуйста, что вамъ угодно? спросилъ я.
— Что мнѣ угодно? сказалъ онъ, остановившись:- А! Да. Я вамъ объясню сейчасъ, если позволите.
— Желаете ли вы войти?
— Да, сказалъ онъ: я желаю войти, мой джентльменъ.
Я задалъ ему этотъ довольно негостепріимный вопросъ, потому-что былъ въ претензіи за счастливое выраженіе, которымъ сіяло его лицо, будто при встрѣчѣ съ добрымъ знакомымъ. Я былъ оттого въ претензіи, что онъ, казалось, требовалъ отъ меня взаимности. Однако, я впустилъ его въ комнату, изъ который только что вышелъ и, какъ можно вѣжливѣе, попросилъ его, объясниться.
Онъ сталъ осматриваться съ нѣкоторымъ удовольствіемъ, будто бы часть видимыхъ имъ вещей была его собственностью, потомъ снялъ верхнее пальто и шляпу. Тогда я увидѣлъ, что голова его была лысая и вся въ морщинахъ, а длинныя, стальнаго цвѣта, пряди волосъ только окаймляли безобразную лысину. Но я и въ этомъ не видалъ ни малѣйшаго объясненія загадки. Минуту спустя, онъ снова протянулъ мнѣ обѣ руки.
— Что это значитъ? спросилъ я, начиная считать его за сумасшедшаго.
Онъ пересталъ смотрѣть на меня и потеръ себѣ голову правой рукой.
— Довольно обидно для человѣка, сказалъ онъ грубымъ, прерывистымъ голосомъ:- послѣ того, что онъ вдалекѣ объ одномъ только и думалъ, и наконецъ собрался пріѣхать съ конца свѣта… впрочемъ, вы тому не виноваты — ни одинъ изъ насъ не виноватъ. Я объяснюсь сію минуту. Дайте мнѣ только минутку вздохнуть.
Онъ усѣлся въ кресла передъ огнемъ и закрылъ лицо своими широкими, жилистыми руками. Я пристально взглянулъ на него, отступивъ немного, чтобъ лучше разглядѣть его; но лицо его было положительно мнѣ не знакомо.
