Борис Житков - Виктор Вавич
— Ты почему ж, сволочь, бежал? А? Бежал чего? Говори! Говори! Говори, сукин ты сын.
Человек отшатнулся, сощурил, съежил лицо.
— Говори! — рявкнул городовой и срыву, с размаху ударил человека в лицо. И тупо хлестнул кулак. Человек шатнулся, из носу пошла кровь. Человек открыл рот. Он не кричал и, задохнувшись, выпученными глазами смотрел на Вавича. — Молчит еще, стерва! — и городовой рванул арестованного за ухо, зло и с вывертом.
— А! у-у! — и человек вдруг заголосил, заревел в слезы, завыл испуганным тонким воем.
— Убью! — вдруг взвизгнул Вавич и бросился к человеку и не знал, что сделать, и вдруг крепкий голос стукнул сзади:
— Что тут у вас?
Все глянули, только человек дрожащей нотой выл и бил зубами.
Помощник пристава шел из канцелярии и твердо глядел черными глазами.
— Это что нюни распустил? Кто такой? Паспорт! Давай паспорт!
— Текал, — сказал городовой.
— Обыскать! И дать!
— Слушаю! — в один голос сказали городовой и Вавич. Помощник пристава поправил усы, крепкие, черные, и вышел. Слышно было, как он, не торопясь, стукал по ступенькам. Виктор ушел за барьер, городовые шарили, мяли человека — он всхлипывал. Виктор подошел к окну, подышал. Сел за стол, взял ручку — ручка дрожала, он кинул ее, встал.
— Руки подыми! Руки! — как на лошадь, покрикивали городовые.
Виктор ждал, чтобы скорей увели человека. Но в это время дверь визгнула — Виктор еле услышал ее за шумом мыслей — и длинный молодой человек вошел в дежурную, за ним в мокром тулупе дворник.
— Здесь-то зачем меня держать? — тонким фигурным голосом пропел молодой человек. — Я ведь не собираюсь бежать. Только вот ты не уходи никуда, голубчик, — и он закивал назидательно дворнику.
Виктор все еще тяжело переводил дух. Он подошел к барьеру и с расстановкой спросил:
— Что… тут… у вас?
— Останавливался и не слушал распоряженья, чтоб проходить, и на Успенской… городовой…
— Распоряжение известно? — спросил, нахмурясь, Вавич.
— Все распоряжения мне превосходно известны, даже о которых и вам неизвестно, дорогой мой надзиратель, — и молодой человек улыбался, улыбался нарочно.
— Вы эти улыбки к чертям! — и Вавич стукнул кулаком по барьеру. — Улыбочки! Почему стоял?.. Если известно.
— Не стоял, а стояли. Поняли-с! Сто-я-ли! И не кри-чите. Не кричите. Нужно прежде всего спокойствие… особенно в такое время. Знаете, надеюсь, какое теперь время?
Виктор краснел и все громче и громче дышал, смотрел на улыбочку и в наглые глаза и вдруг крикнул:
— Паспорт!
— Вот. Совершенно правильно! Вот это совершенно правильно, — и молодой человек, не спеша, расстегнул пальто. — Вот, пожалуйста, и прошу сообщить, с кем имею честь так громко беседовать.
Виктор рванул из рук паспортную книжку.
— Башкин, — читал Виктор, — мещанин…
— Так что ж, что мещанин? — Вавич вскинул глаза на Башкина. — Да! И что из того, что этот, как его? Башкин. Ну и Башкин…
— Вот, этого весь его состав, — сказал городовой и протянул Вавичу узелок в грязном носовом платке — другой рукой он цепко держал за рукав арестованного. Другой городовой держал его под другую руку.
Арестованный искал, водил глазами по комнате, рыжими, отчаянными, заплаканными глазами. Он шевелил липкими от крови губами и каждым неровным вздохом говорил хрипло:
— Да я ж…Да я ж… Башкин обернулся.
— Господин, милый господин, — вдруг закричал арестованный, он как крючками впился глазами в Башкина, — милый, — рванулся он к Башкину, — они убьют, убьют меня, у-убьют! — завыл он.
— Да позвольте, — вдруг лающим голосом крикнул на всю канцелярию Башкин, — что у вас тут делается! Где телефон?
— Те-ле-фон! Те-ле-фон! — зашагал саженными шагами Башкин. Он шагал из стороны в сторону, грубо, не сгибая коленки, и кричал, поверх голосов: — Те-ле-фон!
На минуту все стали. Дворник шевелил густой бровью и следил за глоткой Башкина.
— Телефон! — вдруг закричал арестованный и рванулся от городовых.
Вавич выскочил из-за барьера:
— Какой, какой вам телефон, к чертовой матери?
— Я знаю! Номер! — кричал Башкин, как на площади. — И вы все! его знаете! Этот номер — два! семьдесят три! И этого человека я тоже! Тоже знаю! — и Башкин тыкал в воздухе пальцем, и хлипкая рука извилисто качалась в воздухе.
Вавич заметил, что городовой, что держал за рукав арестованного, вдруг замотал головой, нахмурив брови, звал Вавича подойти.
— Вы стойте, не орите! — Вавич дернул Башкина за плечо. Башкин весь мотнулся в сторону. — Не орать! — топнул Вавич ногой.
И вдруг Башкин побежал, побежал обезьяньей припрыжкой, прямо к телефону, что висел за барьером на стене у стола.
Он вертко снял трубку и завертел ручку звонка. Он кричал раздельно, не перестав еще вертеть:
— Два семьдесят три!
Вавич нагнал, стоял над ним, занес руку, но Башкин уже кричал:
— Карл Федорович! Узнаете мой голос? Да-да-да! Совершенно так: я, я, я! Я в участке, надо, чтоб немедленно освободили меня и еще человека, который мне нужен. И прикажите этому кавалеру, чтоб руки, руки подальше… Хорошо! Ровно в пять! Передаю!
И Башкин, не глядя, сунул трубку в подбородок Вавичу и кривым шагом отшагнул вбок.
Вавич ясно услышал твердый гвардейский голос:
— Говорит ротмистр Рейендорф! ��тпустить лично мне известного господина Башкина и другого арестованного, которого укажет.
— Слушаю, — всем духом рванул Вавич. Каблуки он держал вместе и стоял перед телефоном прямо. Он простоял еще секунду, хоть слышал, как обрезала глухота телефон. Бережно повесил трубку. Обернулся на Башкина и покраснел и почувствовал, как поплыл из подложечки жар в грудь и выше, и взяло за горло. Вдруг сел за стол, сказал сухим шершавым голосом: — Записать… паспорта.
Он взял ручку и давил ее в пальцах и шептал:
— Нахал… сукин ты сын… нахалище какое. И не писал и хотел со всей силы вонзить перо в бумагу, в казенную книгу, и сам не заметил, как взял ручку в кулак.
— Думать не надо, очень просто, — певуче говорил Башкин. Он взял измятый паспорт, что лежал поверх грязного узелка, и, плюнув в пальцы, отвернул:
— Вот: Котин Андрей Иванов, а я Башкин Семен. — Башкин взял с барьера свой паспорт и, высоко задрав локоть, совал паспорт в карман. — Так и запишите. Берите ваши вещи, голубчик, — обернулся Башкин к арестованному.
— Пустить? — буркнул городовой.
Вавич деревянно мотнул головой, все глядя в линованную книгу.
— Боже мой, голубчик, что с вами сделали. Извозчика, извозчика! Сходи за извозчиком, — подталкивал Башкин дворника.
У арестованного тряслись руки, узелок прыгал, он не мог его держать.
— Пойдем, пойдем, пойдем, — скороговоркой выдыхал он. Он держался за Башкина, вис на нем.
Башкин бережно поддерживал его за талию.
Городовой у входа толкнул дверь.
Вавич нажал; хрустнуло с брызгами перо, и Виктор повернул его яро, со скрипом.
— Пшли! — крикнул он городовым.
Дать
ВАВИЧ сидел и слышал только, как шумела кровь в ушах и билась жила о крючок воротника. Дверь взвизгнула, шлепнула, он не глянул и все еще давил кулаком в бумагу, потной горячей рукой. И только на шаги за барьером оглянулся Виктор. Все еще с яростью в глазах глянул на старого надзирателя Воронина. Воронин устало сел и брякнул шашкой, жидкой, обмызганной.
— Фу, туды его бабушку! — Воронин тер рукавом шинели лысый лоб, а шапка слезла за жирный затылок. Он повесил локти на спинки стульев и мотал круглой головой с сивыми усами. — Нынче дома спать не будем! — и дохнул в пол, как корова. — Не-е, голубчики, не будем.
Виктор осторожно положил ручку за чернильницу и сказал сиплым шепотом:
— Военное положение?
— Да, да… дурацкое положение, сукиного сына, — мотал головой Воронин, — расходилось, размоталось, и черно, черно, сукиного сына… от народу черно… чернота, сукиного сына, на улице. И одернуть некому, руки нет, — и Воронин помял в кулаке воздух, — и телеграммы не подать. Побесилось все… и грязь, сукиного сына, — и Воронин выставил из-под стула забрызганное грязью голенище.
И вдруг резко затрещал звонок телефона. Вавич вскочил, Воронин поправил фуражку.
— Слушаю, Московский!
И вот из трубки забил в ухо резкий, как скрежет, голос: убили городового на Второй Слободской. Немедля послать наряд, двадцать человек из резерва, к месту. По постам приказ — с девяти чтоб никого на улицах, кто приблизится — палить без окрика. И патруль с винтовками, и меньше пяти не посылать! Для охраны участка…
Вавич не расслышал густого голоса за треском трубки.
— Что-с?
— Слушать! — загремело в трубке. — Для охраны придет полурота, разместить; кухню во дворе, командира в кабинете пристава.
