Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом
Как бы то ни было, глава Ельцинской фабрики чувствовал себя в сильном смущении, когда "деды" и староста, выступив немного вперед, отвесили ему степенный поклон, слегка дотронувшись до шапок, между тем как остальная часть толпы недвижно стояла с покрытыми головами.
-- Вы-ы... что?.. бунтовать вздумали! а? Шапки долой! -- крикнул на нее грозно директор.
Толпа хоть бы шевельнулась.
-- А-а! вы... пьянствовать! вы... начальству не повиноваться! Да я вас запорю... мерзавцев!! -- опять закричал Оржеховский уже изо всей мочи.
-- Ты, господин дилехтор, не лайся без пути,-- холодно сказал ему, наконец, старейший из "дедов", выступив вперед еще на один шаг,-- а изволь нас выслушать, как подобает. Мы к тебе пришли, слышь, вот зачем...
-- Да вы-то сами что за люди? что за птицы? Подстрекатели? коноводы?!. Первые у меня в острог пойдете! -- не дал ему договорить директор и злобно ткнул пальцем в ту сторону, где стояла кучка "дедов".
Они о чем-то перешепнулись между собой и обратились к старосте.
-- А мы -- выборные...-- сказал Семен Ларионыч, многозначительно выступая вперед.
-- Я знать ничего не хочу! Кто вас выбрал? с чьего разрешения? по какому праву? -- перебил его директор.
-- Уж это ты у "мира" спроси: "мир" выбирал -- "миру" про то и знать,-- ответил невозмутимо Семен Ларионыч.-- А ежели ты тепериче не хочешь по добру нас выслушать, так опосля, значит, не пеняй: оглобли-то мы, пожалуй, и поворотим, да как бы твою милость не ушибить,-- велики больно.
-- Ты... каторгу знаешь? бывал? -- бесстрастным, металлическим голосом обратился Оржеховский к старосте, неподвижно уставив на него свои холодные глаза.
-- Нет, не ведаю, не бывал; а любопытен знать: расскажи...-- будто льдом обдал его, в свою очередь, Семен Ларионыч.
-- Ну так вот узнаешь ее скоро!--только и нашелся сказать озадаченный директор.-- Что вам от меня надо? -- крикнул он, помолчав, толпе.
Староста неторопливо кашлянул в руку.
-- А нам вот чего нужно,-- заговорил Семен Ларионыч, отчеканивая каждое слово,-- чтоб ты, значит, айда отсюда, чтоб севодне же, значит, духу твоего у нас в фабрике не было... потому -- уж оченно ты "мир" изобидел: выборного посек; тепериче тоже обобрал кругом фабришных -- обсчитываешь их... Мы тебе, значит, честью сказываем: не хочем мы тебя; и честью же просим: уезжай от нас как можно поскорее,-- вишь, народ остервенился...
Директор стоял, как пораженный громом, слушая эту краткую, выразительную речь; такой отчаянно-смелой дерзости он не ожидал и чувствовал, как у него от злости задрожали губы и колени.
-- Так, хорошо... поборемся!..-- тихо, но злобно сказал Оржеховский, оглянув сверкающим взглядом толпу.-- Господин смотритель! -- позвал он громко.
Смотритель робко высунулся в дверь.
-- Готовы у вас казаки? Прикажите им отворить ворота и выстроиться... Я сейчас буду,-- распорядился директор.-- Теперь вы у меня держитесь!.. уносите шкуры! Я знаю, кто вас подучил,-- не уйдут и они... Марш на работу! все!! -- попытался он еще раз употребить начальническое влияние.
Но народ по-прежнему не двигался с места.
-- Береги лучше свою-то шкуру: она у тя севодне незаконная...-- крикнул кто-то в толпе, намекая, очевидно, на густые эполеты.
Оржеховский весь позеленел, но промолчал и быстро удалился в комнаты. Он машинально обошел их кругом, зарядил в кабинете шестиствольный револьвер, задумчиво повертел его в руках и вышел с ним на площадку крыльца. Внизу, у последней его ступеньки, поджидал теперь директора один урядник, держа за поводья двух лошадей -- свою и директорскую; остальные казаки верхами, выстроившись в шеренгу, стояли уже за открытыми настежь воротами, а смотритель, тоже верхом, боязливо держался позади их.
Оржеховский торопливо сел на лошадь и, в сопровождении урядника, выехал за ворота, держа перед собой в правой руке револьвер.
-- Видите вы эту штучку? -- показал он его толпе, круто остановив перед ней лошадь.-- Вот она как действует...
Директор обернулся, прицелился в ставень и выстрелил.
-- Видели? -- насмешливо спросил он, подъехав к окну и указывая пальцем народу круглое отверстие, насквозь пробитое пулей в ставне.-- Вот то же самое будет и с теми лбами, кто осмелится меня ослушаться... Марш все на работу!
Но толпа и теперь была неподвижна.
-- Казаки! -- скомандовал директор, желая окончательно постращать ее,-- прицелься в передних.
Казаки, не торопясь, достали из-за плеч винтовки, медленно взвели курки и, без малейшего смущения, стали целиться в "дедов": винтовки были заряжены одними холостыми зарядами; по расстоянию между командой и народом они никому опасностью не угрожали.
Толпа, однако ж, не знала этого; тем не менее в ней только на один миг пробежало сильное движение, послышался глухой ропот,-- и она снова окаменела.
-- А когды так,-- вскричал староста Семен, быстро обернувшись и подмигнув ближайшим фабричным,-- так айда же за мной, робяты!
И он кинулся на казаков, как разъяренный зверь, которого оцарапала шальная пуля.
Растерявшись от внезапности его движения, казаки успели только дать бесполезный залп по воздуху. Толпа загудела и застонала. Передние ряды ее с криком налетели на казаков, окружили их, стащили с седел, некоторым связали кушаками руки на спине, отвели всех в "конвойную" и заперли там. Все это было сделано в какие-нибудь три минуты. Впрочем, сказать по правде, если казаки сперва немного и сопротивлялись, то, разумеется, больше для виду, чтоб оградить себя на всякий случай в глазах начальства: они с фабричными постоянно жили в ладу, водили хлеб-соль, даже имели между ними своих зазнобушек,-- ссориться им, стало быть, не приходилось -- невыгодно было.
Между тем как одна часть толпы распоряжалась таким бесцеремонным образом с казаками, другая окружила самого Оржеховского, сильным натиском приперев его к стене дома, меж ставнями. Директор был безоружен: какой-то здоровенный фабричный, в первую же минуту свалки, вышиб у него из руки револьвер; другой -- тотчас же отыскал этот револьвер в снегу, осторожно поднял его и, подавая старосте, сказал:
-- Накось, Семен Ларионыч, припрячь хорошенько эвту штуку: пускай набольшие в городе поглядят, какими он гостинцами нам сулился...
Бледный как полотно, с бессильно стиснутыми зубами, Оржеховский испуганно ждал неизвестной развязки этих бурных сцен.
-- Худо вам... очень вам худо будет! -- говорил он, тяжело дыша.
-- Ничего; сами в деле -- сами, значит, и в ответе,-- успокоил его высеченный им "дед".
-- Чего коня-то мучишь напрасно? Слезай! -- заметил кто-то директору.
-- Да что нам, робяты, долго-то толковать с ним? Давай, стащим его, коли добром не слезает! -- обратился к толпе муж Парасковьи Петровны.
Директор инстинктивно ухватился руками за ставень.
-- Что вы хотите делать со мной?!.-- в ужасе закричал он, теряя последнее мужество, когда кучка рабочих протянула к нему свои здоровенные руки.-- Дайте мне только подводу, и я сейчас же уеду... вот вам бог свидетель! -- указал Оржеховский рукой на небо.
Но он несколько поздно предложил эту полюбовную сделку: в толпе послышался сдержанный смех.
-- Знамо, что уедешь, коли сами хочем тебя отправить; да только ты маленько рано каяться-то вздумал: надоть бы еще пострелять в нас,-- сострил кто-то.
-- Мы те давече добром сказывали: уходи; не послушался,-- тепернче пеняй на себя, коли поучим тебя маленечко. Слезавай, слышь! -- лукаво прищурившись, объявил директору один из "дедов".
-- Слушайте, братцы! -- ухватился Оржеховский за последнее средство,-- никого я из вас не выдам... все забуду; скажу в городе просто, что сам не хочу здесь служить -- надоело... что хотите, то и скажу, только пустите меня...
-- Ишь! теперь так и "братцы" стали,-- саркастически заметил один кудреватый парень, раза два высеченный директором,-- теперь так он на нас, собака, словно как на образа молится...
-- А ты чего лаешься? -- важно и строго остановил его староста.-- Ты говори дело, а не ругайся!
Парень сконфузился и стушевался.
-- Слезай-ай, господин дилехтор! супротив "мира" все едино ничего не поделаешь,-- увещательно обратился Семен Ларионыч к Оржеховскому.
Но тот не трогался с места и еще крепче ухватился за ставень. Он, однако ж, недолго удержался в этом положении: небольшая кучка фабричных снова протянула к нему руки и, без особенного труда, стащила его с лошади.
-- Веди его теперича, робяты, в сборную; мы сейчас туды прибудем,-- распорядился один из "дедов".
Директора взяли под руки и повели, несмотря на все его просьбы и сопротивления. Народ с оглушительным шумом хлынул за ним, как одна бурная волна; бросившиеся вслед за ней ребятишки выказывали почему-то непомерную радость, толкая друг друга в снег и заливаясь звонким, беззаботным смехом.
