Натанаэл Уэст - День саранчи
- На руки, - приказал Эрл.
Когда карлик взял рыжего, голова у того уже поникла, а шея представляла собой месиво окровавленных перьев. Коротыш застонал над птицей, потом принялся задело. Он плюнул в разинутый клюв, взял в губы гребень и пососал, чтобы прилила кровь. К петуху возвращалась прежняя ярость, но не сила. Клюв его закрылся, шея выпрямилась. Карлик разглаживал и поправлял его оперение. Но он ничего не мог сделать со сломанным крылом и перебитой ногой.
- Пускайте, - сказал Эрл.
Карлик требовал, чтобы петухов поставили нос к носу, на средней линии, - тогда рыжему не надо будет идти к противнику. Мигель согласился.
Рыжий вел себя очень мужественно. Когда Эйб отпустил его хвост, он сделал отчаянное усилие, чтобы взлететь и встретить Хуху в воздухе, но оттолкнуться смог только одной ногой и упал на бок. Хуху взвился над ним, сделал поворот и опустился ему на спину, всадив обе шпоры. Рыжий рванулся, сбросил Хуху и из последних сил попытался ударить его здоровой лапой, но снова завалился на бок.
Прежде чем Хуху успел взлететь, рыжему удалось сильно клюнуть его в голову. Это лишило меньшую птицу подвижности, и ей пришлось драться на земле. В драке клювами превосходство рыжего в силе и массе уравновешивало повреждения крыла и ноги. Он поквитался с врагом. Но вдруг его треснутый клюв обломился, и от него осталась только нижняя половина. На месте клюва вскипел большой пузырь крови. Рыжий не дрогнул и снова сделал отчаянное усилие подняться в воздух. Умело используя единственную ногу, он ухитрился подпрыгнуть сантиметров на пятнадцать, но этого было мало, чтобы пустить в ход шпоры. Хуху взлетел вместе с ним, но поднялся гораздо выше и вогнал обе шпоры рыжему в грудь. Снова один из шипов застрял.
- На руки! - крикнул Эрл.
Мигель освободил своего петуха и отдал рыжего карлику. Эйб с тихим стоном пригладил ему перья и дочиста облизал глаза, а потом взял в рот всю его голову. Петух, однако, уже кончался. Он даже не мог держать прямо шею. Карлик раздул перья у него под хвостом и крепко сжал вместе края заднего прохода. Когда и это не помогло, он всунул туда мизинец и почесал петуху яички. Тот затрепыхался и сделал мужественную попытку выпрямить шею.
- Пускайте.
Рыжий еще раз попробовал подняться вместе с Хуху, сильно отталкиваясь целой ногой, но лишь волчком закружился на месте. Хуху взлетел, но промахнулся. Рыжий слабо ткнул его сломанным клювом. Хуху снова поднялся в воздух, и на этот раз его шпора пронзила глаз рыжего и вошла в мозг. Рыжий упал замертво.
Карлик застонал от горя, но остальные не произнесли ни слова. Хуху выклевывал оставшийся глаз у мертвой птицы.
- Убери эту кровожадную сволочь! - заорал карлик.
Мигель засмеялся, потом поймал Хуху и снял с него шипы. Эрл
то же самое сделал с рыжим. Он обращался с мертвой птицей бережно и почтительно.
Тод пустил по кругу виски.
22
Когда в гараж вошел Гомер, они уже были сильно навеселе. Он слегка вздрогнул, увидев распростертую на ковре мертвую птицу. Он пожал руку Клоду, когда Тод представил их друг другу, потом - Эйбу Кьюсику и произнес маленькую заготовленную речь относительно того, чтобы все зашли в дом и выпили. Они повалили за ним.
Фей приветствовала их в дверях. На ней был пижамный костюм из зеленого шелка и зеленые домашние туфли с большими помпонами и очень высокими каблуками. Распахнутая сверху пижама щедро показывала тело, но грудей не было видно - и не потому, что они были маленькими, а потому, что росли далеко друг от друга и смотрели вверх и в стороны.
Она подала руку Тоду, а карлика потрепала по голове. Они были старые приятели. Когда Гомер неуклюже представлял ей Клода, она вела себя совсем как дама. Это была ее любимая роль, и она разыгрывала ее всякий раз, когда знакомилась с новым мужчиной, особенно - таким, чья обеспеченность не вызывала сомнений.
- Счастлива познакомиться, - прожурчала она.
Карлик захохотал над ней.
Голосом, деревянным от высокомерия, она услала Гомера на кухню - за содовой, льдом и бокалами.
- В порядке комнатуха, - объявил карлик, надевая шляпу, которую снял в дверях.
Работая коленями и руками, он вскарабкался на большое испанское кресло и сел на краю, свесив ножки. Он был похож на куклу чревовещателя.
Эрл с Мигелем задержались, чтобы умыться. Когда они вошли, Фей встретила их напыщенно-снисходительно:
- Здравствуйте, молодые люди. Напитки будут поданы сию минуту. Впрочем, вы, может быть, предпочтете ликер, Мигель?
- Нет, мадам, - сказал он несколько озадаченно. - Как другие, так и я.
Он проследовал за Эрлом к кушетке. Оба шагали по-журавлиному, на негнущихся ногах, словно не привыкли жить в доме. Они осторожно опустились на кушетку и сидели выпрямившись, держа большие шляпы на коленях и руки - под шляпами. Уходя из гаража, они причесались, и их маленькие круглые головы красиво блестели.
Гомер разнес стаканы на маленьком подносе.
Все вели себя церемонно - вернее, все, кроме карлика, который, по обыкновению, нахальничал. Он даже высказался о качестве виски. Обслужив всех, Гомер сел.
Продолжала стоять одна Фей. Хотя все глазели на нее, она была полна самообладания. Она стояла, подбоченясь и круто выкатив бедро. Со своего места Клод мог наблюдать обворожительную линию ее хребта, нисходящую в ягодицы, которые были похожи на перевернутое сердечко.
Он присвистнул от восхищения, и все согласились с ним, заерзав или засмеявшись.
- Дорогой, - обратилась она к Гомеру, - может быть, мужчины хотят выкурить по сигаре?
Он удивился и забормотал, что сигар в доме нет, но что он может сходить за ними в магазин, если… От этой вынужденной речи он пришел в расстройство и снова стал разносить виски. Наливал он не скупясь.
- Этот оттенок зеленого вам очень идет, - сказал Тод.
Фей красовалась перед ними.
- А мне казалось, он немножко вульгарен… понимаете, чересчур ярок.
- Нет, - с энтузиазмом возразил Клод, - он изумителен.
Фей вознаградила его за комплимент особой загадочной улыбкой, завершившейся облизыванием губ. Это была одна из ее излюбленных ужимок - и наиболее действенных. Казалось, она сулит какие-то неизведанные интимности, но на самом деле она была такой же простой и автоматической, как слово «спасибо». Фей расплачивалась ею со всеми и за все, даже самое пустяковое.
Клод попался на нее так же, как часто попадался Тод, и вскочил на ноги.
- Может быть, вы присядете? - сказал он, галантно предлагая свое кресло.
Она приняла предложение, повторив загадочную улыбку и облизывание губ. Клод поклонился, но, осознав, что все за ним наблюдают, и боясь показаться смешным, дополнил поклон ироническим взмахом руки. Тод подошел к ним, потом присоединились и Эрл с Мигелем. Любезничал Клод, а остальные стояли рядом, уста- вясь на нее.
- Вы работаете в кино, мистер Эсти? - спросила она.
- Да. Вы, конечно, снимаетесь?
Все услышали молящую нотку в его голосе, но никто не улыбнулся. Они не осуждали его. В разговоре с ней было почти невозможно не сбиться на этот тон. Мужчины не могли удержаться от него, даже когда здоровались.
- Не совсем, - ответила она, - но надеюсь - в скором времени. Я снималась в массовках, а настоящего случая у меня еще не было. Думаю, он скоро представится. Случай - я больше ничего не прошу. Актерство у меня в крови. Понимаете, мы, Гринеры, давно связали свою судьбу с театром.
-Да… я…
Она не дала ему кончить, но ему было все равно.
- Нес опереткой, а с настоящим драматическим… Конечно, для начала пусть это будет даже водевиль. Случай - я больше ничего не прошу. Последнее время я покупаю много туалетов - ведь просто так он не придет. В удачу я не верю. Удача, говорят, это просто упорный труд, а я желаю трудиться не меньше, чем кто бы то ни было.
- У вас восхитительный голос, и вы хорошо им владеете.
Он не мог удержаться. Увидев однажды эту загадочную улыбку и все, что ей сопутствовало, хотелось вызывать ее снова и снова.
- Я хотела бы выступить на Бродвее, - продолжала она. - Теперь ведь с этого надо начинать. Если у вас нет сценического опыта, с вами никто и разговаривать не станет.
Она говорила и говорила, объясняя ему, как добиваются успеха в кино и как она намерена его добиться. Все это была сплошная чепуха. Она мешала обрывки плохо понятых советов из профессиональных газет с заметками из бульварных киножурналов и сопоставляла все это с легендами, окружающими кинозвезд и кинодеятелей. Без всякого видимого перехода возможное превращалось в вероятное и оказывалось неизбежным. Сначала она изредка останавливалась, дожидаясь, чтобы Клод с одобрением подхватил ее слова, но когда она разошлась, все ее вопросы стали риторическими, и поток слов струился бесперебойно.
Никто ее, в сущности, не слушал. Все с головой погрузились в наблюдение за тем, как она улыбается, смеется, трепещет, шепчет, негодует, закладывает ногу на ногу и сбрасывает обратно, высовывает язык, расширяет и прищуривает глаза, встряхивает головой, расплескивая платиновые волосы по красному плюшу спинки. Странным в ее жестах и гримасах было то, что они вовсе не иллюстрировали ее рассказа. Они были почти беспредметны. Ее тело как будто понимало, до чего глупы ее слова, и пыталось возбудить слушателей до состояния всеядности. Сегодня ей это удавалось; никому и в голову не пришло смеяться над ней. Единственное, что они сделали, - это еще теснее обступили ее кресло.
