Жозе Эса де Кейрош - Преступление падре Амаро
Вся церковь содрогалась от органного форте; разинув рты, хористы натужно выводили божественный мотив; наверху, возвышаясь над грифами альтов, капельмейстер в жару вдохновения неистово взмахивал рулоном нот, который служил ему дирижерской палочкой.
Амелия вышла из церкви бледная от изнеможения.
За обедом у каноника дона Жозефа все время выговаривала ей за то, что она «словно язык проглотила».
Она молчала, но под столом ее маленькая ножка беспрестанно искала и жала ногу падре Амаро. Стемнело рано, и они сидели при свечах; каноник распечатал новую бутылку, только не знаменитого «Герцогского 1815», а другого вина, «1847 года», чтобы достойно запить красовавшуюся посередине стола запеканку из вермишели с инициалами падре Амаро, выложенными корицей. Как объяснил каноник, это знак внимания дорогому гостю от сестрицы Жозефы. Амаро сейчас же поднял бокал за здоровье хозяйки. Та сияла. В своем зеленом барежевом платье она была особенно уродлива. Такая неприятность: именно сегодня обед испорчен. Лентяйка Жертруда совсем распустилась… Чуть не сожгла утку с макаронами!
– О милая сеньора, утка была превосходная! – протестовал падре Амаро.
– Вы слишком добры, сеньор настоятель. Слава Богу, я вовремя подоспела… Еще немного запеканки?
– Нет, нет, благодарю вас, сеньора, больше не могу.
– Ну, тогда, чтобы облегчить пищеварение, еще стаканчик «тысяча восемьсот сорок седьмого», – предложил каноник и сам не спеша выцедил объемистую чарку, удовлетворенно крякнул и откинулся в кресле.
– Винцо славное! С таким винцом жить можно!
Он был красен, как свекла, и казался еще тучней в толстой шерстяной куртке и с салфеткой вокруг шеи.
– Хорошее вино! – подтвердил он. – Бьюсь об заклад, что тебе сегодня подали в чаше порядочную бурду…
– Помилуй Бог, братец! – чуть не подавившись запеканкой, воскликнула дона Жозефа, крайне шокированная подобным кощунством.
Каноник презрительно повел плечами.
– Бог помилует, если хорошенько помолишься. Что за претензия – вечно вмешиваться в то, чего не понимаешь! Да будет тебе известно, качество вина во время мессы – вопрос весьма важный. Вино должно быть хорошее…
– Это повышает величие и святость церковной службы, – внушительно поддержал его падре Амаро, прижимаясь коленом к колену Амелии.
– Дело не только в этом, – продолжал каноник, тотчас же впав в лекторский тон. – Дело в том, что скверное вино содержит примеси, отчего на дне чаши остается осадок; бывает, что ризничий, поленившись, не отмывает как следует этот осадок, и от чаши начинает плохо пахнуть. И тогда, сеньора, желаете знать, что происходит? Происходит то, что священник, ни о чем не подозревая, подносит чашу к губам, чтобы вкусить крови господа нашего Иисуса Христа, и невольно делает гримасу. Теперь вы поняли?
И каноник отхлебнул из чарки. В этот вечер на него нашло настроение поучать; громко рыгнув, он снова стал просвещать свою сестру, и без того восхищенную столь глубокими мыслями.
– А теперь скажите мне, сеньора, раз уж вы все знаете, какое вино следует подавать во время службы: белое или красное?
Доне Жозефе казалось, что красное, ибо оно должно походить на кровь господа.
– Поправьте ошибку, менина! – напористо возразил каноник, тыкая пальцем в сторону Амелии.
Амелия с улыбкой отказалась поправлять дону Жозефу: она не пономарь, откуда ей знать?
– Поправьте ошибку, сеньор соборный настоятель!
Амаро фыркнул: если не красное – стало быть, белое…
– А почему?
Амаро сказал, что, по слухам, так принято в Риме.
– Да. Но почему? – приставал педант-каноник.
Амаро не знал.
– А потому, что господь наш Иисус Христос, причащая в первый раз, употребил белое вино. И по самой простой причине: в те времена в Иудее не изготовляли красного вина… Прошу еще порцию запеканки, сеньора.
Поскольку речь зашла о вине и о чашах, Амаро пожаловался на пономаря Бенто. Не далее как сегодня утром, собираясь надевать облачение (сеньор каноник как раз был в ризнице), падре Амаро вынужден был крепко отчитать Бенто: тот отдает стирать облачение некой Антонии, а эта бабенка самым скандальным образом сожительствует с плотником и недостойна даже притрагиваться к освященным предметам. Это первое. А второе – стихарь возвращается от нее такой грязный, что просто неудобно подходить в нем к святым дарам…
– Ах, посылайте ваши ризы мне, сеньор падре Амаро, посылайте их мне! – заволновалась дона Жозефа. – Моя прачка – пример добродетели и стирает очень чисто. Ах, для меня это большая честь!.. Я бы сама их разглаживала утюгом! Можно, если угодно, освятить утюг…
Но каноник, который в этот вечер был решительно в ударе, перебил ее и, повернувшись к падре Амаро, устремил на него глубокий взгляд.
– Кстати, насчет того, что я видел у тебя в ризнице; должен сказать, друг и коллега, сегодня ты допустил ошибку, за которую в школе бьют по рукам.
Амаро слегка встревожился.
– Какую ошибку, дорогой учитель?
– Облачившись, – размеренно поучал каноник, – и кланяясь перед распятием в ризнице, – причем оба диакона уже стояли по бокам от тебя, – ты вместо полного поклона сделал полупоклон.
– Позвольте, позвольте, дорогой учитель! – воскликнул падре Амаро. – Так полагается по всем текстам. «Facta reverentia cruci» – то есть «сделав поклон пред крестом»: это значит простой поклон, легкий наклон головы…
И для наглядности он сделал уставной полупоклон доне Жозефе; та вся затрепыхалась от гордости.
– Опровергаю! – загремел каноник; у себя дома, за своим столом, он не стеснялся навязывать свои мнения даже силой. – Опровергаю, опираясь на тексты. Вот они!
И он обрушил на оппонента каменные глыбы цитат из авторитетнейших церковных авторов: Лаборанти, Вальдески, Мерати, Туррино, Павонио.
Амаро отодвинул свой стул и встал в позу контроверзы – крайне довольный тем, что сейчас, при Амелии, положит на обе лопатки каноника, профессора теологической морали и непревзойденного знатока практической литургии.
– Подтверждаю! – воскликнул он. – Подтверждаю, опираясь на Кастальдуса…
– Стой, разбойник, – заревел дорогой учитель. – Кастальдус за меня!
– Нет, отец наставник, Кастальдус за меня!
Они вступили в яростный спор; каждый тянул к себе Кастальдуса и его авторитетное мнение. Дона Жозефа подпрыгивала на стуле от восхищения и шептала Амелии со счастливым смехом:
– Ай, ну что за святость! Ай, они святые!
Амаро продолжал с победоносным видом:
– И кроме того, дорогой учитель, на моей стороне здравый смысл. Primo: текст, о котором я уже говорил. Secundo: пока священник находится в ризнице, на голове у него надета шапочка, при полном поклоне шапочка может свалиться, и будет нехорошо. Tertio: получается абсурд, потому что поклон перед ризничным распятием, до мессы, окажется глубже, чем поклон перед алтарным распятием, после мессы.
– Но ведь поклон перед алтарным крестом… – начал было каноник.
– Должен быть половинным. Читайте в уставе: «Caput inclinat».[121] Читайте Гавантуса, читайте Гаррифальди. Да иначе и быть не может. И знаете почему? Потому что после мессы священник достигает высшей точки своего значения: он уже причастился тела и крови господа нашего Иисуса Христа. Стало быть, я прав.
И, все еще стоя, он с торжеством потер руки.
Каноник опустил голову, точно оглушенный вол, сплющив двойной подбородок о повязанную вокруг шеи салфетку. Потом, помолчав, сказал:
– В твоих словах есть доля истины… Именно это я и хотел услышать… А ученик не посрамил учителя! – И он подмигнул Амелии. – Что ж, значит, надо выпить! А потом сестрица нам соорудит горяченького кофейку!
Внизу раздался резкий звон колокольчика.
– Это Сан-Жоанейра, – сказала дона Жозефа.
Вошла Жертруда с шалью и мантильей.
– Вот прислали для менины Амелии. Сеньора велели кланяться, а сами не пришли: нездоровы.
– С кем же я пойду домой? – испугалась Амелия.
Каноник потянулся к ней через стол и похлопал ее по руке:
– В крайнем случае я к твоим услугам. Не тревожься за свою скромность, девушка.
– Что еще выдумали, братец! – закричала старуха.
– Замолчи, сестрица. Что сказал святой человек, то свято.
Падре Амаро шумно его поддержал:
– Каноник Диас совершенно прав! Что сказал святой, то свято. За ваше здоровье!
– За твое!
Они чокнулись, весело подмигнув друг другу, уже в полном согласии после недавнего спора. Но Амелия была неспокойна.
– Господи Иисусе, что случилось с маменькой? Что с ней такое?
– А что с ней может быть? Приступ лени! – смеялся падре Амаро.
– Не расстраивайся, милочка! – сказала дона Жозефа. – Я сама тебя провожу! Мы все тебя проводим…
– Понесем менину в портшезе, под балдахином! – хрюкнул каноник, срезая кожуру с груши.
Но вдруг он отложил нож, выкатил глаза и прижал руки к животу.
